Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков
— Маркина! — взвизгнул Гаврилов. — У меня контузии, нервы! Я кровь за вас на фронте проливал! А ну замолчи!
— Ах, замолчать?! Привык, когда молчат? А вот этого ты не хотел? — Неожиданно тетя Еня сложила из пальцев аккуратный и выразительный кукиш и сунула прямо под нос бригадиру. — Не хотел? На, понюхай, чтобы я еще молчала перед тобой… Грузи мешки, так твою растак! Наел рожу-то, бесстыжие твои глаза, и прохлаждаешься!.. Люди до седьмого пота работают, пацанята из города помогать приехали, а ты, жеребец этакий, заложил руки за спину и похаживаешь!..
Я не узнавал тетю Еню. Тихая незаметная женщина с добрыми голубыми глазами, работящая, как все деревенские хозяйки, побаивающаяся бригадира, от которого во многом зависело благополучие ее семьи, она вдруг превратилась в человека, который не может без возмущения смотреть на безобразия мужчины, которого по недоразумению наделили известной властью, не может и открыто заявляет об этом всему свету. И такая тетя Еня мне нравилась больше, стала понятней и ближе.
Гаврилова и тетю Еню окружили колхозницы. Слушали, что выговаривает бригадиру их подруга, молча смотрели перед собой. Наконец Гаврилов не выдержал, плюнул и сквозь зубы выдавил:
— А подите вы… ведьмы старые! — и быстрым шагом скрылся за ворохом зерна.
Женщины разошлись, а мы снова принялись за погрузку мешков. Неожиданно к нам на помощь пришел Гришка-шофер.
— Надо помочь, — играя плутоватыми глазами, сказал он, — а то и мне достанется…
Худой, с тонкими руками, Гришка неожиданно оказался сильным и ловким мальчишкой. Вчетвером мы раскачивали мешок, Гришка кричал: «Раз-два, взяли!» — и пузатый, набитый зерном чувал легко взлетал вверх, основательно ложился на выщербленные доски кузова. Когда загрузили машину, Гришка, отирая вспотевшее лицо, подмигнул и сказал:
— Знай наших, мы все-таки из другой системы — из мэ-тэ-сэ… У нас так: раз-два, и — в шляпе…
33
Вечером после ужина мы втроем пошли на ток, решили навестить деда Егора.
На току было непривычно тихо, и все здесь казалось незнакомым. В темноте белели вороха зерна, от него едва ощутимо наплывало тепло, собранное за день. Легкий ветерок доносил сюда из степи пряный аромат полынка и еще чего-то терпкого и сладкого. Высоко в небе лучились звезды — большие и почему-то зеленоватые.
Откуда-то, словно вылепилась из ночной тьмы, появилась темная фигура деда Егора.
— Эт кто жа шляется здесь ночью, а? — спросил, он, стараясь придать своему дребезжащему голосу строгость. — Эт по какому жа такому праву, едри твою корень? А ежели я из ружья стрельну, тогда как?
— Что вы, дедушка, — отозвался я, — так вы и застрелить можете…
Дед торопливо зашаркал валенками, приближаясь.
— Так эт никак ты, Василь? Ты гляди-ка, пришел, а? — В голосе старика прозвучало неподдельное удивление. — А я слышу, идут… Кто бы такой идет сюда, думаю… А с тобой-то кто?
— Арик и Валька, друзья мои… Да вы их знаете, тоже здесь работают.
— Как жа, факт, знаю… Ну и ну, едри твою корень… А?.. Хорошо, что пришли, очень даже. Нынче какая молодежь пошла? Не уважают стариков. А мы, почитай, а-аграмадную жизню прожили. Вам у нас учиться надо, на ус мотать, что к чему. А то вон Гаврилов Лешка совсем неспособный ни к чему человек вырос. Надел гимнастерку да галифе и думает, что на этом и свет клином сошелся. Никудышный человечишка: людей не знает, не уважает, землю не любит. Человека уважать, беречь нужно, человек на земле — главнейшее создание природы… Это только фашисты не понимают, что такое человек, потому и войну затеяли. Метлой, метлой каленой нужно смести эту нечисть с лика земли, чтоб не поганили ее, едри твою корень!
Обходя горбатые насыпи зерна, мы подошли к чернеющей в ночи будке. Из ее окошка тускло светился красный, мигучий огонек керосинового фонаря. Дед Егор погремел запором и со скрипок открыл дверь.
— Заходите, ребятки, располагайтесь… Да, вот я и говорю, а-аграмадную жизню мы повидали, старики-то… Вот ты каждый день хлебушко ешь. Скусный, правда? А откель он взялся на твоем столе? Думал ты об этом?
— Теперь мы знаем, откуда, — осторожно ответил я.
— Зна-аете? — нарочито удивился старик. — А ну расскажите мне, откуда, я послухаю… А?
Я промолчал, дед Егор довольно крякнул:
— Вот то-то и оно… Допрежь, чем сказать: знаю — подумать надо, едри твою корень… А знаете-то вы совсем ничего. Ты вот на комбайне работал, видел, как колосок ветру кланяется, как он по всей степи разбежался. Вы скосили его, на ток привезли, в сусеки отправили — легко и просто… Эх-хе-хе, да не так-то это просто, ребятки…
Дед задумался, покачал головой, стянул с нее свою большую баранью шапку и пригладил седые волосы ладонью. Потом мазнул большим пальцем по усам и заговорил опять.
— За этот колосок, за хлебушек этот, что на току сейчас лежит, мы кровушки не жалели, жизни свои губили… Сколько их положено, мать честная — страсть!.. Вот послушайте, расскажу про один случай… Н-да… Ну, стало быть, так… После революции, когда Советы взяли власть, у нас тут тоже мужики поднялись. Собрали сход и постановили: «Власть — народу! Землю — крестьянам!» А народ коль решил, значит, тому и быть. В селе тоже Совет появился… Да началась гражданская война: сын против отца шел, брат против брата — насмерть! По степи бандиты шныряли. Налетят, словно чумные, похватают коммунистов да советчиков, устроят им казнь, какую пострашней, и скроются. Ну и решили мы тогда создать свой отряд, чтоб, значит, с бандитами схватиться. Опять собрали сельский сход. Покричали-покричали, однако отряд создали: тридцать шесть добровольцев пошли в него, ну и я, конечно… Тогда я молодым и красивым был — загляденье, пра… Как сяду на лихого коня, подкручу усы — и-и, милок, картина, да и только, едри твою корень… Ну, снарядили нас всем миром, отправились. Отогнали бандитов подальше, возвернулись. Но покою опять нет на селе. Богатеи мутили народ… А руководил ими поп Фиолетов, отец Алексей, первейший богатей. Все лучшие земли, почитай, ему принадлежали. Двадцать лошадей у него было, тридцать верблюдов, сорок пар быков — вот сколько, едри твою корень. Бывало, как придет пора в поле выходить, так полсела, ежели не больше, на него работают… Ну, вот, когда вернулся наш отряд, понял он, что жареным запахло, и отправил нарочного к белякам — верст за сто от нас они орудовали. Прослышали мы про это, посты поставили, ждем.
