Луиза Олкотт - Юность Розы
— Возьмите меня на пробу, пока не нашелся настоящий герой! Могут пройти годы, прежде чем вы его найдете, а пока можете практиковаться на мне, это вам потом пригодится.
— О Мэк! Что мне с вами делать! — Роза не знала, смеяться ли ей или плакать. Это было самое странное предложение руки и сердца, но в глазах молодого человека ясно читалось искреннее чувство.
— Продолжайте любить меня по-своему, а я буду любить вас по-своему. Я постараюсь удовлетвориться этим, — Мэк взял обе ее руки с таким умоляющим видом, что она чувствовала себя более неблагодарной, чем когда-либо.
— Нет, это нехорошо. Вы будете любить сильнее. А вдруг явится мой герой, что тогда станется с вами?
— В одном я буду похож на дядю Алека — в верности, потому что моя первая любовь будет и последней.
Эти слова глубоко тронули Розу. Она молча смотрела на сильные руки, державшие ее крепко и нежно. В ее голове промелькнуло: «Неужели он будет одинок всю свою жизнь? Моя мать встретилась с отцом, а у меня нет любимого человека. Почему бы мне не сделать его счастливым, забыв о себе?»
Роза отдавала себе отчет, что сострадание не заменит любви, но такая участь не казалась ей тяжелой. Она могла бы сделать Мэка счастливым, не любя его, и эта мысль казалась все более заманчивой, но все же девушка решила от нее отказаться.
— Я надеюсь, что в этом вы будете счастливее дяди. Наверняка у вас тоже есть свой идеал, вы найдете его и будете счастливы, — она отогнала от себя минутную слабость, оставшись верной голосу совести.
— Я нашел свой идеал, но не вижу ни малейшей надежды на счастье. А вы? — спросил он с сожалением.
— Мэк! Я не могу дать вам той любви, какой вы желаете, но я доверяю вам и уважаю вас от всего сердца. Пусть это послужит вам утешением… — сокрушенно начала Роза, зная, какую боль причинит ее ответ.
Но неожиданно Мэк прервал ее. Он отошел на шаг, выпрямился и, вдохновленный надеждой, весь просиял.
— Да, большим утешением! — сказал он с такой благодарностью, что глубоко тронул ее. — Вы сказали, что ваша любовь должна основываться на уважении и что вы меня уважаете. Значит, есть надежда заслужить и большее! Сейчас я ничто, но все возможно для того, кто любит всем сердцем. Роза, я сделаюсь вашим героем! Пусть это будет трудно, пусть на это уйдут целые годы, но я заставлю вас полюбить меня. Не бойтесь, я не лишился рассудка. Напротив, я только что приобрел его. Я больше не стану говорить вам о своих надеждах, но ничто не заставит меня потерять их. Я должен попробовать и уверен в успехе!
С последними словами, одержимый этой идеей, с блестящими глазами и горящим лицом, Мэк неожиданно покинул комнату, с твердым намерением немедленно взяться за дело.
Роза была настолько поражена всем этим, что присела на стул с дрожью в коленях, не от страха или гнева, а от какого-то болезненного и вместе с тем приятного чувства. Она ощутила новый терпкий и сладкий вкус силы, вошедшей в ее жизнь. Казалось, вместо давно знакомого Мэка тут был какой-то другой человек, готовый на все, чтобы воплотить свою безумную надежду на чудо. Если надежда так разительно изменила его на минуту, то не может ли счастье изменить и на всю жизнь?
«Это будет захватывающий эксперимент, и он стоит того, чтобы рискнуть», — подумала девушка, вспоминая, как преобразилось знакомое ей лицо, каким оно стало удивительным и прекрасным. У нее никогда не было подобного поклонника. Это было лестно и трогательно, Роза гордилась такой великодушной любовью, потому что только любовь могла укрепить Мэка, дать ему мужество, чтобы не впасть в отчаяние, и надежду заслужить взаимность, не считаясь со временем.
Была какая-то особенная прелесть в таком ухаживании. Роза старалась угадать, как Мэк будет вести себя при следующей встрече, и почти сердилась на себя, не зная, как ей держать себя. В конце концов, она окончательно запуталась. Твердо убежденная в гениальности двоюродного брата, она не могла представить его влюбленным, да еще так страстно. Устав строить пустые предположения, Роза отнесла Дульче в кроватку, жалея, что нельзя так же просто освободиться от сердечных тревог, как от этой приятной, засыпающей у нее на руках ноши.
Мэк снова удивил кузину, буквально сдерживая свое обещание. Он вел себя просто и по-дружески, как будто ничего не случилось. Впрочем, временами девушка нечаянно ловила на его лице неописуемое выражение, а случайный взгляд обдавал ее солнечным светом. Тогда она невольно прятала глаза, краска бросалась в лицо, а сердце билось быстрее. Мэк ничего не говорил, но вокруг все как-то менялось в его присутствии. Он не прибегал ни к каким уловкам влюбленных, чтобы поддержать зарождающуюся искру, но Роза всегда помнила, что под невозмутимой наружностью скрывается огонь, готовый выйти наружу от одного ее прикосновения или слова.
Это опасное знание было сильным искушением для Розы. Сознавая свое могущество, она ежедневно боролась с соблазном испытать его. Прежде ей не приходилось чувствовать ничего подобного. С Чарли все было иначе: он постоянно требовал от нее слишком многого или стеснял слишком щедрыми предложениями.
Мэк любил ее — молча, терпеливо, с надеждой, — и это было красноречивее всего для такой чуткой натуры, как Роза. Ей не приходилось ни отказывать, ни негодовать, потому что ее ни о чем не просили; не нужно было выказывать холодности, потому что он ничего себе не позволял; не было причин для сожаления, потому что он ни на что не жаловался. Оставалось быть такой же справедливой и верной, как он, и терпеливо ждать, чем все закончится.
Сначала девушку развлекала новизна их отношений, она не поддерживала огня, ожидая, что любовь умрет, если не питать ее. Однако чувство Мэка как будто набирало силы из воздуха. Наконец, и Роза ощутила в себе властную нежную силу. Если бы Мэк не сказал ей, что заставит полюбить себя, она бы уже сдалась. Теперь же девушке казалось, что в ней говорит сострадание, и она сопротивлялась этому изо всех сил.
В последнее время ею овладела непонятная тревога. Настроение менялось как апрельская погода. Доктор Алек был бы крайне изумлен, если бы узнал о новых прихотях своей воспитанницы. Конечно, он догадывался, в чем дело, но ни о чем не расспрашивал. Ему было хорошо известно, что это лихорадочное состояние не требует вмешательств извне, а лекарства могут принести больному вред. Все остальные занимались своими делами. Тетушка Изобилие вновь мучилась ревматизмом, ей было не до любви. В этом году рано наступили холода, и старая леди не выходила из своей комнаты целыми днями, за ней ухаживала Роза.
Мэк собирался уехать в ноябре, и Роза была этому рада. Она решила, что молчаливое обожание вредит ей, отвлекая от намеченных на этот год планов. Что за польза читать серьезные книги, если мысли постоянно возвращались к эссе о «Дружбе» и «Любви»? Зачем рисовать античные статуи, если все мужские головы походили на Амура, а женские — на Психею, стоящих на камине? К чему играть на фортепиано, если все упражнения оканчивались любимой весенней песенкой, хотя и без птичьих трелей Фиби. Больше всего теперь ей нравилось общество Дульче, потому что девочка редко говорила и не мешала размышлениям. Любому общению Роза предпочитала возню с красной фланелью[42], камфарой и экстрактом для тетушки Изобилие. Приступы тревоги утихали лишь во время долгих уединенных прогулок на маленьком пони.
Наконец Роза решилась поговорить обо всем с доктором Алеком. Она выбрала момент, когда Мэк обычно отсутствовал, и отправилась в кабинет к дяде, вооружившись неочиненным пером.
— Дядя, не могли бы вы очинить мне перо[43]? — спросила она, заглядывая в дверь, чтобы убедиться, что опекун один.
— Да, дорогая, — ответил голос, до такой степени похожий на голос доктора, что она немедленно вошла.
Девушка прошла несколько шагов и остановилась: голова, торчащая из-за высокой конторки, была не кудрявой и седой, а темноволосой и гладко причесанной. Мэк! Роза вовсе не боялась встречаться с ним наедине, но искренне огорчилась, потому что с трудом настроилась на серьезный разговор, которому уже не суждено было состояться.
— О, не прерывайте занятий, мне не к спеху, — она не знала, остаться ли ей или уйти.
Мэк взял у нее из рук перо, улыбнулся и спросил:
— Потверже или помягче?
Роза рассеянно ответила:
— Потверже, пожалуйста. Я рада, что вы это делаете, — прибавила она, заражаясь спокойствием и с неженской точностью улавливая суть его занятий.
— Я рад, что могу это сделать.
— Я говорю не о пере, а о романе, который советовала написать, — Роза показала глазами на лежащий на конторке исписанный лист.
— Это конспект лекции о кровообращении, — ответил он, пряча написанное от ее взгляда. — Я не пишу роман, но переживаю его, — сказал Мэк с таким счастьем и надеждой, что в груди девушки мгновенно вспыхнул пожар.
