Лев Кассиль - Ранний восход

Но как, однако, передать вот этот магический свет, внезапно вторгающийся в ночные облака над Москвой, исполинский взлет из ночи в ослепительный зелено-рдяный день и медленное погружение обратно во тьму?

Тут требовалось какое-то особенное разрешение темы. Коле вспомнилась последняя ночь в лагере у Подмоклова, где он показывал Вите рефлексы Тихого океана на луне. А может быть, именно вот так, лишь отблесками, передать эффект салюта?

Так и был изображен Колей «Салют».

Он не нарисовал отдельных взлетающих ракет. Он дал полное слепящего, фосфорического свечения небо, которое прянуло из-за голых стволов и ветвей зимнего бульвара. Резкие, почти черные, как всегда кажется в такие минуты глазу, тени стремительно разлетелись, пали прямо в сторону зрителя, исполосовав на переднем плане снег, отразивший игру зеленых и опаловых огней — тех, что взлетали где-то там, на заднем плане, за пределами картины. Лишь стайки ракет, и даже не сами ракеты, а бенгальское зеленое сияние вокруг них просочилось из-за ветвей большого дерева в глубине. Но само небо, волшебно высвеченное за темным переплетом обнаженных ветвей, от контраста с ними казалось слепящим.

Да, это был именно тот ликующе-властный, наделяющий человека как бы космической силой свет, который хорошо знает каждый, кто хотя бы раз видел в Москве ночной салют.

Так удалось Коле дать внезапное магниевое озарение неба и далеко шарахнувшиеся тени, что у смотревших в первый раз эту акварель на какую-то долю секунды инстинктивно возникало желание зажмуриться…

ГЛАВА 5

Люди и портреты

«Небо, земля, море, животные, добрые и алые люди — все служат для нашего упражнения.

Пока еще было не очень холодно, Коля в свободные от занятий часы бегал через Сивцев Вражек на Гоголевский бульвар и, положив на колени небольшой альбомчик, делал там зарисовки. Они с Витей в то время очень увлекались, как оба говорили, психологическими характеристиками. Например, в метро или в троллейбусе, избрав почему-либо привлекшее их внимание лицо, начинали шепотом делиться своими соображениями, стараясь определить возраст, профессию, характер человека. Глаза разбегались в этом великом разнообразии примет, черт, фигур. Ведь каждая говорила о чем-то, надо было лишь научиться распознавать эти намеки во внешнем облике людей, в их одежде, манерах, походке. И сколько судеб, профессий, настроений вмещал один какой-нибудь автобус, где навостренный глаз обнаружил бы и работягу и бездельника, и студента и академика, и человека с недобрым прошлым и молоденькую актрису с хорошим будущим, и молчаливого чужестранца — явно не нашего человека, и своего брата художника…

Конечно, проверить, точно ли все тут угадано, было невозможно, но Коля считал, что такое занятие острит глаз и развивает наблюдательность. А на бульваре всегда было много материала для подобных наблюдений и опытов…

Коля любил представлять себе, будто перед ним не бульвар, а большая двухпутная магистраль, по полотну которой навстречу друг другу в разных направлениях беспрерывно идут поезда — люди. Были у них маршруты и местные и дальнего назначения. Коля уже знал расписание многих.

В определенные часы, обдавая Колю запахами извести и клея, проносились задиристые парни и хохотуньи-девушки в комбинезонах, тронутых кирпичной пылью, запятнанных мелом и суриком. Это шли обедать молодые строители, только что спустившиеся с лесов большого дома, который возводился близ Арбата. Их вел, энергично размахивая длинными руками, толстый, громко отдувавшийся дядька — бригадир, должно быть. И уж он-то действительно похож был на мощный паровоз.

Сновали то и дело, совсем как пригородные электрички, хозяйки со всякими припасами и, как полагается для местного расписания, останавливались на каждом полустанке, ибо у всякой скамьи бульвара были тут знакомые.

Мчались мальчишки. Одни деловито возвращались из школы, другие еще долго маневрировали по бульвару, дрыгая одной ногой на самокате, украшенном красным флажком у руля.

Девочки из соседней школы чинно следовали своим направлением, обязательно сцепившись рядком под руки по обе стороны молоденькой учительницы. Учительница, видимо, была любима, и шедшие с краю явно ревновали ее к тем, кто заполучил местечко рядом с наставницей своей. Крайние, теснясь, все рвались заглянуть в лицо учительнице, и от этого шеренга с обоих концов сгибалась дужкой — того и гляди, сомкнется в кружок на ходу.

Проходили мимо, не замедляя шага, сосредоточенно, уверенно, люди дальних маршрутов. Шли как будто без спешки, осанисто, а в то же время очень быстро. Только осенние листья летели вслед. Видно было, что эти знают свою дорогу в жизни и ценят свое направление, ничто не собьет их с пути. И Коля провожал их взглядом, полным неутолимого интереса и уважения, стремясь уловить и запомнить промелькнувшие черты. С ними двигалась большая, пестрая, влекущая за собой жизнь.

А вот присел отдохнуть на бульваре рабочий-водопроводчик в резиновых сапогах; снял брезентовые рукавицы, положил аккуратно на скамейку возле себя, скрутил цигарку, закурил не спеша, по-хозяйски оглядывая все в аллее. Видно было, что человек уважает и себя и свой труд — поработал сегодня на славу.

Или вон там, например, старая нянька с колясочкой, в которой спит укутанный до самых щек, посасывающий пустышку с колечком младенец. Нянька, должно быть, была неграмотной и не умела разбираться в часах, поэтому она приносила всегда с собой будильник и ставила возле себя на бульварной скамеечке. В положенный час будильник начинал трезвонить, нянька хватала его, клала в коляску и увозила ребенка с бульвара.

Появлялся тут часто маленький безусый, со смешным клинышком бородки старичок в непомерно больших ботах невиданного уже давно фасона. Он всегда приходил с газетой, держал ее, читая, перед самым носом, а потом, видно, засыпал нечаянно, прикрывшись ею. И только газетный лист над ним ходуном ходил от храпа и дрынчал, как бумажный змей.

Все это было очень занятно.

Уже несколько дней кряду Коля замечал худенького, чуточку сгорбленного мальчика со слишком большой, валко качающейся головой на тщедушном и малоподвижном тельце.

Он выбирал солнечное местечко в аллее и сидел, укутанный в шарф, сосредоточенный, сутулый, немножко отчужденный от всех, доверчиво подставляя себя лучам уже поостывшего октябрьского солнца. Иногда он пробовал принять участие в играх других ребят. Но то ли был он слишком застенчив, или болезненный вид отпугивал детей, только его как-то не принимали. И вообще Коле стало казаться, что мальчика обижают, что он всеми обойден.

На третий день Коля пересел на скамью, где сидел мальчик, и спросил:

— Ты можешь немножко посидеть спокойно? Я тебя хочу нарисовать.

— Меня? — удивленно, недоверчиво протянул мальчуган и засмущался. — А ты умеешь?

— Вот учусь.

— А почему ж меня? Надо ведь красивое рисовать, а я…

— А ты мне понравился, и я тебя нарисую, — как можно веселее сказал Коля, пристраиваясь с альбомом.

— А чем понравился? Я болею. Меня в Москву мама привезла, а скоро в санаторий отвезут. Уже на той неделе путевку обещали. Бесплатно совсем. Мне бегать трудно, потому что я в корсете. Вот слышишь, как стучит? — Мальчик пощелкал себя сквозь пальтишко, и Коля услышал сухой стук. — Хочешь потрогать? Ты не стесняйся, потрогай.

Коля, чтобы не обидеть, потрогал, ощутив под пальто жесткую, негнущуюся скорлупу корсета.

— Это от фугаски, — пояснил мальчик. — Я, когда во время войны еще маленький был, в поезде с мамой ехал, и нас разбомбило. А мне позвонок контузило.

— Ну, ты посиди теперь тихонько, а я набросаю твой портрет. Ладно?

— Ладно, — сказал с благодарностью малыш. — А как сидеть — с выражением?

— Нет уж, пожалуйста, сиди просто так, как раньше. Ну, хочешь, на́ книжку, читай.

— Я уж не могу читать. В меня теперь мысль не пойдет. Я буду все ждать, как ты нарисуешь.

— Ну, делай вид, как будто читаешь.

— А как будто — это нехорошо.

— Почему — нехорошо?

— Потому что ты же хотел нарисовать меня, как в жизни… А теперь я тебе в жизни уже разонравился. Да? Что ты так на меня глядишь? Разонравился?

— Как же я буду рисовать, на тебя не глядя? Вот чудак! — сказал Коля и приступил к работе.

Малыш сидел неподвижно, только изредка косясь на альбом и слегка вытягивая шею, чтобы заглянуть в рисунок. А Коля быстро разметил лист, определил границы рисунка, нанес контуры связей… И вот через каких-нибудь полчаса на странице альбома появился бледненький, чуть-чуть горбатый мальчик с большими удивленными глазами и остреньким подбородком. Глаза получились совсем хорошо, и потому все личико светилось, и мальчик на рисунке был по-своему даже хорош и привлекателен.