Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Вначале все толкались, лезли в первые ряды. И Володя протащил Иришку. На сцену вышла Зоя. Оправив гимнастерку, она подняла руку и громко сказала:
— Друзья мои! Ребята и девчата! В эти тяжелейшие для города дни секретариат горкома ВЛКСМ принял постановление об ответственности комсомольских организаций за выявление и устройство беспризорных детей и подростков… К сожалению, в ближайшие дни мы не можем собрать вас всех, тех, кто потерял родителей, кто одинок, собрать вас в детские дома, чтобы…
— А и не надо! — выкрикнул Шурка. — Мы и так проживем.
— Надо, надо! — запротестовала худенькая девочка, и многие поддержали ее. — Я замерзаю. Я совсем одна, — чуть не плача продолжала девочка. — Ну возьмите меня куда-нибудь.
— Внимание! — Зоя помахала рукой: тише. — Кому уж совсем невмоготу, приходите в райком. А кто может потерпеть… Но вы не думайте, что мы о вас позабудем, нет-нет! Мы взяли ваши адреса и как только подготовим специальные помещения, придем за вами. Всех соберем: «чердачников», «подвальников», «рыночников», всех-всех одиноких детей. А сейчас — концерт.
Как не хотелось покидать этот теплый светлый дом, пахнущий елкой. Мальчишки и девчонки медленно, неторопко одевались, кутались. И Володя с Иришкой мешкали, все чего-то ждали, на что-то надеялись. Чуть в стороне столпились «честные жулики», Шурку, видно, поджидали, а тот запропал куда-то.
Вдруг мальчуган лет восьми заплакал: кто-то утянул у него подарок. А, вот и Шурка появился. Он подошел к своим дружкам, те заулыбались и плотной толпой двинулись к выходу.
— Эй, Бобер, погоди, — окликнул его Володя и, догнав, схватил его за плечо: — У тебя подарок?
— Тута он, — ухмыльнулся Шурка. — Ловко я его стырил.
— Верни.
— Что тут происходит? — Зоя направилась к мальчишкам.
— Нарываешься, Волк. Ох, как нарываешься! — кривя губы, прошептал Шурка, а потом вытянул пакет из-за пазухи и, помахивая им над головой, крикнул — Эй, кто подарок потерял?
Мальчики и девочки некоторое время толпились возле входа, топтались на месте, будто ожидали, что их вдруг окликнут и позовут назад.
Они начали расходиться, и маленькие, согнутые фигурки будто таяли в темноте.
— Идем, чижик-пыжик, — сказал Володя. — Как было хорошо, да?
— Да, — отозвалась Иришка, помедлив немного.
— Элен. Битте шен, одна минутка.
Лена сделала вид, что не слышит зова Курта. Просто невозможно работать: то подушку ему поправь, то одеяло свалилось, то пить дай. Жмурясь, Лена с сосредоточенным видом полистала журнал дежурства, а сама чувствовала, как немец наблюдает за ней и улыбается, знает, что все равно она подойдет. Отчего-то ей и самой хотелось побыть рядом с ним, послушать его болтовню… Почему? Ведь она всем своим видом показывает, как ненавидит его, а он все время улыбается. И когда делали перевязки, другие орали, плакали, эти подлые вчерашние враги, а он — улыбался. Слезы текут из глаз, а он скалится.
— Эле-ен!
Лена направилась в дальний угол палаты: надо было давать лекарство обгоревшему летчику. Прошло уже десять дней, как она тут. И в каждодневных госпитальных заботах она забывала: эти раненые — бывшие солдаты и офицеры германской армии. Лишь порой, внутренне содрогнувшись, она застывала возле чьей-нибудь кровати, и опять душное чувство ненависти и яростной, безумной злобы вскипало в душе. Она выбегала в коридор. Бродила там взад-вперед, успокаивала, заставляла себя: вернись назад, для тебя — это просто раненые!
А на днях в госпиталь приходили наши, советские немцы. Из Комитета борьбы с фашизмом. Они ходили по всем палатам госпиталя и беседовали с некоторыми из раненых. И после разговора с ними Курт сказал Лене, что он записался в Комитет, он многое понял. И еще он записался в Комитет оттого, что в России есть такие «симпатишни девушка», как она. Вот болтун.
— Элен.
— Иду, — сердито сказала Лена. Она помешкала немного у стола. На нем в бутылке с водой стояла лохматая еловая лапа. Оторвала веточку и пошла на зов. Немец, улыбаясь, глядел, как она шла к нему, как, хмурясь, отводила в сторону глаза. Вот задержалась у одного раненого, другому поправила подушку. Остановилась возле кровати и хмуро уставилась в его лицо. «Ненавижу тебя, ненавижу…» — думала она, но чувства ненависти не возникало. Перед ней лежал белолицый от большой потери крови и страданий двадцатилетний парень. Такой же одинокий, как и она, рассказывал, что вся его семья погибла под английской бомбой; весь продырявленный пулями, мечтающий, как и она, о конце проклятой войны, много передумавший и перечувствовавший за эти страшные дни кровавой бойни и ранения… «Не он виноват в том, что случилось, — подумала Лена, — а кто-то из тех, кто выше его. Кто гнусным обманом превратил мальчишек в жестоких солдат, тот, кто развязал войну…»
Она как-то неуверенно улыбнулась и протянула немцу колючую веточку. Немец взял ее в сложенные ладони, как живого колючего зеленого зверька, и поднес к лицу. Глаза закрыл. И Лене показалось: заплачет сейчас. И у нее отчего-то болезненно сжалось сердце.
Немец открыл блестящие глаза.
— Очень хочу жить, — сказал он.
— Живи, — разрешила Лена и вздохнула.
— Хочу любить.
— Люби… — ответила Лена и почувствовала, что краснеет. И торопливо добавила: — С Новым годом.
Здание вдруг мягко качнулось. Лена прислушалась: будто кто-то катил по булыжной мостовой железную бочку — это разрасталась зенитная канонада. Налет. Она встала, поправила шторы на окне, убавила свет в лампе. Вернулась к немцу. Тот, вытянувшись, напряженно прислушивался к пушечной пальбе.
— Ваши летят… — сказала Лена. — Молись, Курт. Ты слышишь, что я тебе говорю?!
— Бог не услышит меня. Я был отшень плохой ученик. Я сбегал с урока богословия.
Вот он, фашистский самолет. В скрещении двух прожекторных лучей плыл серебряный крестик. И ниже, и выше его, и рядом, и позади вспыхивали и меркли разрывы зенитных снарядов. Пушки били короткими очередями. Иришка жалась к Володе, пыталась спрятать голову под полу пальто. В ярких вспышках мелькали фигуры зенитчиков. «Саша! — закричал, а может, просто подумал Володя. — Сбейте же фашиста!»
На крыше дома вдруг хлопнуло, и, очерчивая кривую дугу красными осыпающимися искрами, в небо пошла ракета. Вспыхнула и поплыла по направлению к фабрике.
Володя схватил Иришку за воротник, потянул за собой. Замолотил в дверь своей квартиры. Послышались шаги, звякнул запорный крюк. Окна лестницы осветились — зенитки опять ударили, и в это мгновение Володя увидел, что открыл ему Пургин. Пришел!
— Ракетчик на чердаке! Палит! — закричал Володя.
— Тише ты… — сдавленным шепотом остановил его Пургин и протолкнул мимо себя в коридор. Закрыл дверь. — Сам видел.
— Взять бы его!
— Поможешь?
— Мы поможем, — пискнула Иришка.
— Забейся в угол и сиди, — строго сказал Пургин и вновь Володе: — Входы и выходы на чердак знаешь?
— Их два: один — с парадной лестницы, второй — с нашей.
Пургин достал из-за кровати автомат. Ваганов шевельнулся, открыл глаза.
— Думал: уведу его, да плох он. — Пургин быстро вынул из автомата диск, проверил, вгоняя диск в паз. — Ничего, завтра утром машиной увезу в госпиталь. Знаешь, как с этой штуковиной обращаться?
— Знаю!
— Держи. Становись у двери чердака на вашей лестнице. А я с парадной. Как туда?
— В парадную войдете и поднимайтесь по лестнице.
— В любого, кого увидишь на чердаке, пали! — Пургин вынул из кобуры пистолет, передернул затвор. — Ну, двинулись!
— Лена! Лена!.. Элен!
— Швестер! О, сестра… битте шен…
— Подойдите ко мне! Подойдите!
— Тихо! Спокойно! Ничего страшного! — пытаясь перекричать взволнованные голоса, закричала Лена. — Самолеты уже уходят.
В этот момент ахнуло так, будто смерч пронесся по комнате. Со скрежетом и звоном вылетели рамы, в палату ворвались потоки холодного, смешанного со снегом воздуха. Страшный крик потряс госпиталь. Огненные языки вспыхнули на крыше дома напротив, и стало светло.
Снова страшно ударило, взрывная волна швырнула Лену к стене, она упала на чью-то койку и почувствовала, как холодные влажные пальцы вцепились ей в запястье. Отдирая от себя чужие руки, Лена приподнялась и увидела, как, обрушивая пласты штукатурки, потолок оседает, оседает… Все наполнилось едкой горькой пылью и дымом. Лена отодрала наконец от себя пальцы хрипло воющего раненого. Сквозь скрежет, шум опадающей штукатурки и вопли она услышала голос Курта.
Оконная рама вместе с коробкой грохнулась на кровать немца, придавила ноги. Чувствуя, как с противным похрустыванием осколки разрезают пальцы Лена приподняла раму и отшвырнула в сторону. Какой скрежет над головой… сейчас потолок рухнет.
