Василий Авенариус - Во львиной пасти

— Наконец-то! — вскричал Спафариев и, не утерпев, выскочил на дорогу и замахал шляпой.

В ответ ему из опущенного окна кареты замахала платком маленькая ручка. Но тут высунулось сердитое лицо Фризиуса и вслед затем задернулось зеленой занавеской.

— Закатилось красное солнышко, затуманилась ясная зоренька! — нараспев с пафосом заметил калмык своему господину, который как истукан окаменел на одном месте. — А теперича опять во львиную пасть!

— Откуда ты еще льва-то взял? — спросил Иван Петрович, не отрываясь глядя за удаляющимся по дороге облаком пыли.

— А царь-то наш Петр Алексеевич, по-твоему, не державный лев, что ли? Лев милостивый, но и грозный. И доколе экзамена своего не справишь, не выбраться нам из его пасти.

Глава пятнадцатая

Довольно, Ванюша! гулял ты не мало;

Пора за работу, родной!

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу.

Тяжелая пора настала для Ивана Петровича. Предусмотрительный камердинер его при отъезде год назад из Парижа упаковал на дно одного из многочисленных их дорожных сундуков пачку учебников и ландкарт, заброшенных еще со времен Тулона и Бреста. Теперь вся эта кипа неожиданно всплыла снова на свет Божий к немалой досаде барина, который обольщал себя надеждой, что ему не придется готовиться к царскому экзамену.

— И дернула ж тебя нелегкая тащить эту чепуху с собою! — буркнул он на калмыка.

— А как же мы обошлись бы без нее, коли это точно чепуха, а не высокая мудрость? — заметил Лукашка.

— Как? Весьма даже просто. Здесь, в Ниеншанце, сего сорта книжек, окроме разве шведских, конечно, не найти, на нет и суда нет.

— Но ведь за морем-то за три года из прочтенного да слышанного кое-что сохранилось же в голове?

— Во-первых, не за три, а за два года; а во-вторых, в другие два столь же успешно испарилось опять из головы.

— Не испарилось оно, а лишь засорилось там, быльем поросло. А мы вот повыполем сорные травы да засадим все грядки свежей рассадой, так увидишь еще, каким пышным цветом старые семена взойдут! Садись-ка, сударь, чтобы времени попусту не тратить. Вот тебе стул, вот твои книжицы…

— А ты сам-то что же тем временем? Гулять никак рассчитываешь?

— А что же мне делать-то?

— Нет уж, шалишь, брат! На миру и смерть красна. На-ка тебе тоже книжицу — и ни с места от меня.

Камердинер послушно взял книгу и тихонько про себя засвистел: очень уж хорошо понял он, для какой цели барин оставил его при себе.

«И что они делают там? — любопытствовала их квартирная хозяйка, фру Пальмен, потому что Иван Петрович действительно перебрался на жительство к почтенной экс-экономке фон Конова. — Замыкаются на ключ и выходят оттуда только к столу. Уж не фальшивые ли монетчики, прости Господи?!»

Напрасно, однако, прикладывалась она ухом к замочной скважине: предательского звяканья металлических денег не было слышно; раздавался четко только голос Люсьена, точно поучающий, проповедывающий; а когда временами заговаривал и сам маркиз, то как-то ученически-неуверенно, и камердинер наставительно тотчас перебивал его.

«Что за притча? — недоумевала старушка, совершенно сбитая с толку. — Не обучается же господин у слуги! Это что-то совсем уж нестаточное, срам и стыд…»

Но раз как-то, когда на осторожный стук ее в дверь и доклад тоненьким голоском, что обед-де господину маркизу подан, не последовало ответа, фру Пальмен взялась за ручку двери — и дверь растворилась: в разгаре своих секретных рассуждений те забыли, видно, даже повернуть ключ в замке. И что же представилось тут ее изумленным взорам?

Оба — маркиз и слуга — стояли наклонясь над большущей морской картой, разложенной на столе. Первый водил по карте указательным пальцем и говорил что-то вопросительным тоном, словно плохо затверженный урок; второй же укоризненно прерывал его и проводил ногтем в другом месте карты.

Фру Пальмен на цыпочках снова отретировалась за дверь, чтобы постучать вторично, уже громче прежнего. Теперь стук ее был услышан. Но, как ни была она озадачена сделанным открытием, как ни чесался у нее язычок, однако ни единая живая душа в Ниеншанце не узнала от нее ни словечка, потому что открытие ее было слишком чудовищно и могло вконец уронить ее высокородного постояльца в глазах местных кумушек, которым она за чашкой кофею все уши про него уж прожужжала. Ведь во всем прочем господин маркиз был бесподобен: нанял квартиру со столом не только не торгуясь, но набавил еще от себя двадцать крон в месяц за лишнее блюдо; с нею был всегда вежливо-почтителен, как с настоящей дамой, упросил ее даже обедать вместе с ним «для компании», наливал ей собственноручно своего дорогого испанского вина — дреймадеры, а главное — не только сам рассказывал и шутил презабавно, премило, но умел и слушать, а это фру Пальмен ценила еще чуть ли не выше, потому что, набрав поутру у добрых кумушек с три короба городских новостей, она должна же была перед кем-нибудь их опять высыпать, чтобы душу отвести.

Ивана Петровича эти новости, по большей части местного характера, в иное время оставили бы совершенно равнодушным, но теперь они являлись освежительным дуновением среди сухой научной Сахары; а некоторые «нувоте» представляли для него и животрепещущий, «родной» интерес.

Так, на другой же день по отбытии шведского гарнизона в Выборг, после благодарственного молебна в царском лагере, происходило особое торжество: старший из наличных кавалеров российского ордена Андрея Первозванного, Головин, возложил знаки того же ордена на двух главных виновников славной морской баталии — самого царя Петра и первого сподвижника его Меншикова.

Следующие дни государь объезжал все рукава Невы до взморья, выбирая на островах место, где бы заложить новую фортецию, ибо ниеншацская цитадель слишком-де отдалена от моря и вражеский десант мог бы, чего доброго, укрыться в невских устьях, не стань мы, русские, ближе к морю твердою ногою.

И вот 14 мая выбор Петра пал на маленький пустынный Заячий остров, Иенисари, или, как называли его местные немцы, Люст-Эйланд (Веселый остров). И было ему тут чудесное явление, как бы указание свыше: едва лишь дошел царь до середины острова, как над главой его, царя людей, откуда ни возьмись взвился царь пернатых, орел. И, взяв у солдата багинет (штык), вырезал государь два куска дерна и положил крестом; после чего топором своеручно вырубил из дерева крест, водрузил его в дерновый крест и провозгласил:

— Во имя Иисуса Христа, быть на сем месте церкви во имя верховных апостолов Петра и Павла!

Засим, перейдя через проток на Березовый остров, Койвисари (нынешняя Петербургская сторона), государь назначил его для нового города, топором отметил в двух местах на ракитах, где быть церкви «Живоначальные Троицы» и где его государеву дворцу.

С другого же дня, 15 мая, несколько рот солдат приступили к вырубке и очистке от дерев и кустарника Березового острова под будущий город, причем усмотрели в чаще и гнездо вышереченного орла.

Все это передавалось, конечно, не по-русски, а на ломаном немецком языке, но приблизительно в таком же приподнятом тоне, потому что фру Пальмен, несмотря на свой довольно преклонный уже возраст, легко еще увлекалась и, не скрывая некоторой горечи, когда речь заходила об успехах русского оружия, не могла, однако, втайне не поклоняться мужественной, величественной красоте молодого царя.

Надо ли говорить, что все эти вести из русского лагеря живо интересовали обоих постояльцев болтливой старушки? В течение целой недели, впрочем, Лукашке удалось держать взаперти своего господина, который так и порывался к манившей за окнами кипучей жизни.

Но вот поутру 16 мая, едва погрузились они в свои учебники, как внимание Ивана Петровича было отвлечено совсем необычным движением на улице.

— Ты, сударь, только краем уха слушаешь, — укорил его калмык, сам, однако, невольно оглядываясь на опущенную штору открытого окна.

— Не пожар ли уж? — сказал Иван Петрович, вскакивая со стула.

Но когда он приподнял штору, одного взгляда на валившую мимо окна, смеющуюся, разряженную толпу было ему довольно, чтобы убедиться: спешат они не на пожар, а на какое-нибудь небывалое торжество.

— Куда вы, братцы? — окликнул он ватагу мужичков, в которых по их типичным лицам и одежде тотчас признал великоруссов.

— Эвона! Аль не слышал, что батюшка-царь ноне царствующий град себе закладывает? — отозвался один из мужичков, оглядываясь на ходу на стоявшего у окна. — Неведомо еще только, как его наречет.

— Sapristi! А мы тут чуть было не прозевали.

— И то прозеваешь, коли мигом не сберешься: суда государевы, слышь, тронулись уже к месту.