Владимир Киселев - Любовь и картошка

— Пятерку. Елена Петровна заставила меня прочесть его вслух всему классу и хвалила. Она меня любит,— добавил Сережа самоуверенно.

— А меня, наоборот, не любит, — с вызовом призналась Наташа.— И поставила мне двойку.

— Почему? — осторожно спросил Платон Иннокентьевич.

— Я написала, что они не такие уж счастливые, эти годы. И привела пример. На уроках литературы мы изучаем стихи, поэмы, рассказы и романы. В некоторых из них описывается первая любовь. Про нее говорится, что она была самой светлой, самой чистой, самой главной. Написали эти художественные произведения взрослые, а первая любовь была у них, понятно, еще в «счастливые школьные годы». Но если не в книжке, а в жизни школьники — мальчик и девочка — полюбят друг друга, так взрослые насмехаются над ними, говорят, что им еще рано, что в их годы они, взрослые, больше думали об учебе и отметках, чем о таких глупостях. Елене Петровне это очень не понравилось. Ведь она преподает у нас «хороший тон», а мое сочинение, по ее мнению, с «хорошим тоном» ничего общего не имело. А кроме того, у меня было три лишних запятых и двух не хватало,— призналась Наташа.

Платон Иннокентьевич сочувственно помолчал. Сережа посмотрел на Наташу и снова подумал о ней словами романса: «Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты, тебя я увидел...»

— Послушай, Сережа, — неожиданно спросил Платон Иннокентьевич. — А какие сейчас применяют удобрения?

Сережа удивился:

— Разные. Их много теперь. Названий много. А удобрений фактически всегда не хватает...

— Ну хоть основные.

— Основные,— задумался Сережа.— Из азотных — аммиачная селитра. NH4NO3. Та, которую Свифт предугадал...

— Какой Свифт?

— Ну... этот... про путешествие Гулливера. Наш химик, Николай Николаевич, говорил, и я потом сам нашел... Там у Свифта в этой академии, в Логадо, есть чудак ученый... Так он с помощниками сгущал воздух в сухое вещество и добывал из него селитру. А теперь в самом деле эту аммиачную селитру получают из воздуха и воды. Так что Свифт догадывался о чем-то таком, чего другие люди в то время не знали и не могли знать. Дальше — натриевая селитра, иначе она называется чилийской, кальциевая селитра, ее еще норвежской называют. Монтан-селитра. Сернокислый аммоний. Карбамид — это синтетическая мочевина, хорошая штука для внекорневых подкормок. Аммиачная вода. А кое-где, говорят, уже и жидкий аммиак применяют. Он покрепче будет... Из фосфорных — суперфосфат, а есть еще и двойной суперфосфат — в нем больше фосфорной кислоты. Фосфоритная мука — тоже неплохая штука. Из калийных удобрений у нас применяют просто хлористый калий... Ну, бывают еще комбинированные удобрения, как нитрофоска или аммофос.

— А компост? — спросил Платон Иннокентьевич.

— Я думал, вы про минеральные удобрения... Компост идет в первую очередь.

— Но что для картошки лучше? — настаивал Платон Иннокентьевич. — Компост или минеральные удобрения?

— Это неправильный вопрос,— возразил Сережа.—

Это все равно что спросить, что на обед лучше: первое или второе. Можно обойтись только борщом. Или только котлетами. Но лучше, когда и то и другое. Тем более, что при компостировании мы добавляем и минеральные удобрения. А к чему вам все это? — не сдержал он любопытства.

— Видишь ли,— ответил Платон Иннокентьевич.— Я как-то плохо представляю себе современное сельское хозяйство. Я городской человек. Но когда я учился в университете, дипломная работа у меня была на такую тему: «Удобрения в сельском хозяйстве римлян во втором — первом веках до нашей эры».

— Здорово,— сказал Сережа удивленно и уважительно.— Чем же они удобряли?

Платон Иннокентьевич улыбнулся.

— О, это была серьезная наука. В древности, когда земли было много, истощенный участок просто забрасывали и распахивали новый. Но ко второму веку до нашей эры началось то, что теперь называют интенсификацией сельского хозяйства. Замечательный историк Катон Старший написал трактат об агротехнике. И там удобрения занимают большое место...

Платон Иннокентьевич произнес звучную латинскую фразу.

— А по-русски это будет примерно так: «Постарайся иметь большую навозную кучу, навоз старательно сохраняй». Те, кто считает, что латинская классика посвящена только любви, глубоко ошибаются. Сельское хозяйство занимало большое место и в творчестве поэтов, и в творчестве историков. Трактат Катона Старшего показывает, что ему уже было известно, что удобрять поля следует перепревшим, а не свежим навозом. Кроме навоза, Катон упоминает и золу.

— Золу можно применять как щелочное калийное удобрение,— подтвердил Сережа.

— А уже в тридцатых годах первого века нашей эры Варрон написал трактат, который назывался «О сельском хозяйстве». Он советовал иметь не одну, а две навозные кучи. В одну класть свежий навоз, а в другую перепревший, который можно вывозить в поле. Для того чтоб предохранить навоз от высыхания, кучи эти с боков и сверху укрывали зелеными ветками. Кроме того, Варрон привел классификацию навоза. Он позаимствовал ее из трудов греческого агронома Кассия. Лучшим удобрением считался птичий помет. Особенно голубей или дроздов. Дроздов тогда было очень много, они летали целыми тучами. Птичий помет не раскладывали по полю, как остальной навоз, а рассеивали, как семена. На втором месте, как удобрение, стояли человеческие нечистоты, а на третьем — навоз козий, овечий и ослиный. Лошадиный навоз применяли только для удобрения лугов.

Наташа забыла о своем поплавке. Она с удивлением поглядывала то на Сережу, то на Платона Иннокентьевича. Ей никогда не приходило в голову, что еще до Сережи сочинения о навозе писали Катон Старший и Варрон.

— А уже через тридцать лет,— продолжал Платон Иннокентьевич,— Колумелла критиковал и Катона и Варрона за то, что они все-таки недостаточно занимались удобрениями. Колумелла советовал подстилать солому крупному скоту. Он говорил: «Если подложить скоту соломы, то получится больше навоза». Улучшилось и хранение навоза. Если при Катоне и Варроне навозные кучи не имели твердого пола, то Колумелла советовал строить настоящие навозохранилища в земле с немного покатым цементным полом, который не пропускал жидкости. Навоз в хранилище следовало выдерживать год, пока он достаточно перепреет. А как в наше время?

— У нас,— ответил Сережа,— компост считается готовым, когда он однородный, темный, рассыпчатый. На это нужно три летних месяца. Ну, от силы четыре. Правда, если в компост добавляют не торф, а древесную стружку или, скажем, сосновые иголки, тогда надо держать год. А то и два.

— Интересно.— Единственный глаз Платона Иннокентьевича светился любопытством.— Этот срок получен опытным путем? Или это научные рекомендации?

— Научные,— ответил Сережа.

— А римляне тогда проделывали только первые опыты. Колумелла, например, советовал вывозить компост в поле после дождя и обязательно при убывающей луне. Считалось, что при полной луне растет больше сорняков.

Сережа удивленно рассмеялся:

— Почему?

— Не знаю. Ведь и сейчас некоторые люди не любят тринадцатого числа. Или когда черная кошка перебежит дорогу. Наверное, и это такой предрассудок. А может быть, в самом деле в полнолуние сорняки лучше растут?

— Не думаю,— возразил Сережа.— Но это можно проверить. А что они добавляли в свой компост?

— Это точно известно. Колумелла писал, что следует собирать любую листву, папоротник, золу, нечистоты, солому, всякий сор и сбрасывать все это в навозохранилище. Кроме того, и Колумелла и Плиний Старший советовали вносить в почву известь.

— Понятно. Значит, у них почва была подкисленная.

— Возможно. Плиний утверждал, что это делает почву плодородной пятьдесят или даже восемьдесят лет.

— Ну, это уже перебор,— не согласился Сережа.— У нас известкование проводят раз в семь лет. Хотя, с другой стороны, у них там другая земля. Может, в самом деле хватало на пятьдесят лет? А как они пахали свою землю? Сохой?

— Нет, у них уже был плуг. Хотя, если точно перевести его название с латыни, то это будет — рало. И у Колумеллы, и у Плиния Старшего подробно описываются эти плуги. При этом известно, что глубина вспашки составляла примерно двадцать сантиметров, а ширина борозды десять — двенадцать сантиметров. Кроме того, судя по трудам Плиния, в то время уже применялись и колесные плуги. В них запрягали по две-три пары волов.

— Это выходит, что у них на плуге стоял тягач в каких-нибудь девять-десять лошадиных сил? — удивился Сережа.— Молодцы! — одобрил он.— И сколько же они поднимали за день земли?

— Это я тебе могу точно ответить. Один югер. По нашим меркам это примерно четверть гектара.

— Мало! — возмутился Сережа.

Наташа улыбнулась мягко и мудро. Они говорили о древних римлянах так, как говорят о соседнем колхозе. Она сама не смогла бы этого объяснить, но впервые в жизни она испытывала чувство, которому подходит только одно название — материнское. Она гордилась Сережей, тем, что он так хорошо разбирается в агротехнике, и тем, что он поймал такого огромного язя, и тем, что Сережа — ее Сережа, и вместе С тем она чувствовала себя словно старше, опытнее и... умнее.