Лидия Чарская - Сибирочка (сборник)
– Да, да! – отвечал ей весь класс хором.
– Отлично. А мы, то есть каждая из нас, будем отвечать другую басню. И что бы ни говорил Яшка, как бы ни ругался и ни выходил из себя, мы будем отвечать не «Демьянову уху», а то, что каждая хочет. Идет?
– Идет! Идет! Прекрасно придумала! Отлично! – снова закричали девочки.
Некоторые из них даже захлопали в ладоши и запрыгали от удовольствия.
Я сидела на своем месте и с удивлением прислушивалась к тому, что происходило вокруг меня. Я понимала только одно: что тридцать маленьких глупых девочек хотят раздразнить, извести одного взрослого, большого, умного человека, и вдобавок – учителя. Мне хотелось встать и сказать им, как все это нехорошо, гадко, нечестно, но – увы! – это было уже поздно. Дверь отворилась, и в класс вошел сам Василий Васильевич Яковлев, учитель русского языка.
Он был в хорошем настроении, потому что с удовольствием потирал свои красные с холода руки и поглядывал на нас добрыми через очки глазами.
Бедный Яковлев! Если бы он знал, что замышляли проделать с ним тридцать злых, бессердечных девочек!
– Холодно, девицы! Ну и денек! – произнес он, оглядывая класс. – Небось нащипало вам нос и щеки, пока из дому бежали в гимназию, а?
Но «девицы» хранили упорное молчание.
Тогда Яковлев понял, что класс приготовился воевать, и сразу изменил свое обращение.
– Госпожа Ивина! – послышался его резкий голос, совсем иной, нежели тот, которым он разговаривал с нами за минуту до этого. – Извольте прочесть заданное!
Хорошенькая Ляля Ивина быстро поднялась со своего места и громко, отчетливо произнесла на весь класс:
– «Демьянова уха», басня Крылова.
– Отлично-с! Ну-с, отвечайте басню.
– Хорошо! – так же бодро отчеканила Ляля и начала, предварительно откашлявшись:
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;На ель Ворона взгромоздясь,Позавтракать было совсем уж собралась,Да позадумалась, а сыр…
– Довольно! Довольно! – неистово замахал руками учитель. – Вы сами не понимаете, что говорите сейчас. Госпожа Рош, отвечайте басню… Госпожа Ивина, садитесь и придите в себя. Вы нездоровы, должно быть, и это избавит вас от единицы.
Ивина уселась на свое место, обводя класс торжествующими глазами, а вместо нее поднялась Женя Рош.
По улицам Слона водили,Как видно, напоказ, —Известно, что Слоны в диковинку у нас… —
пропищала она тоненьким-претоненьким голоском.
У учителя глаза стали вдруг круглыми, как орехи. Он смотрел то на толстушку Рош, то на классный журнал. Наконец, очевидно, смекнув, в чем дело, он покраснел и, махнув рукою Рош, чтобы она садилась, поставил ей крупную единицу…
– Стыдно школьничать! – произнес он строго. – Но вы обе на дурном счету, поэтому с вас и взятки гладки, как говорится… Госпожа Прижинцова, потрудитесь прочесть вы «Демьянову уху», – обратился он к первой ученице класса.
Танюша поднялась вся красная со своего места. Ей не хотелось огорчать Яковлева и получать дурную отметку в классном журнале, и в то же время она не смела идти против класса. Слезы стояли у нее на глазах, когда она начала, захлебываясь и волнуясь.
Мартышка к старости слаба глазами стала;А у людей она слыхала,Что это зло еще не так большой руки:Лишь стоит завести ОчкиОчков с…
– «Демьянову уху», «Демьянову уху» прошу читать, а не «Мартышку и очки»! – закричал не своим голосом учитель. – Да что вы, извести меня поклялись все, что ли? И это вы! Прижинцова! Первая ученица, моя гордость! – произнес он дрожащим от волнения и гнева голосом. – На вас-то уж я надеялся! Ну… да уж… садитесь, – присовокупил Василий Васильевич с горечью; и новая единица прочно воцарилась в клеточке журнала.
– Степановская… Рохель… Мордвинова… Шмидт… – сердито вызывал девочек Яковлев, и каждая из них говорила всевозможные басни, только не ту, которую требовал учитель, – не «Демьянову уху», заданную на сегодня.
За черноглазой и черноволосой Сарой Рохель поднялась Жюли и начала, дерзко глядя в самые глаза учителя:
Проказница-Мартышка,Осел,КозелДа косолапый МишкаЗатеяли сыграть Квартет.Достали нот, бáса…
– Молчать! – прервал Жюли грозным голосом учитель и изо всей силы ударил кулаком по столу.
И вдруг его глаза встретились с моими. Я увидела столько гнева и в то же время тоски в его обычно добрых глазах, что невольно подалась вперед, желая его утешить.
– А-а, – произнес Василий Васильевич, – госпожа Иконина-вторая, про вас я чуть не забыл… Отвечайте басню!
Я медленно поднялась и, встав у парты, начала:
«Соседушка, мой свет!Пожалуйста, покушай». —«Соседушка, я сыт по горло». – «Нужды нет,Еще тарелочку; послушай:Ушица, ей-же-ей, на славу сваренá!»
Я не знаю, жаль ли мне было замученного классом учителя или совести не хватило следовать примеру моих подруг, но я читала ту именно басню, которая была задана нам на сегодня и которую я знала отлично. И чем дальше читала я, тем больше прояснялось хмурое, недовольное лицо учителя и тем ласковее сияли под очками его печальные и гневные до этого глаза.
– Отлично, Иконина! Спасибо! Успокоили старика… – произнес Василий Васильевич, когда я кончила. – А про вас всех, – обратился он к классу, – будет доложено начальнице.
И, говоря это, он обмакнул перо в чернила и вывел крупную 5 – лучшую отметку – в журнальной клеточке против моей фамилии.
Лишь только прозвучал звонок и учитель вышел из класса, девочки повскакали со своих мест и окружили меня.
– Изменница! – кричала одна.
– Шпионка! – вторила ей другая.
– Дрянная! – пищала третья.
– Вон ее! Не хотим шпионку! Прочь из класса! Вон, сию же минуту вон!
Вокруг меня были грозящие, искаженные до неузнаваемости лица; детские глазки горели злыми огоньками; голоса звучали хрипло, резко, крикливо.
– Если бы мы были мальчиками, мы бы «разыграли» тебя! – кричала Ляля Ивина, подскакивая ко мне и грозя пальцем перед самым моим носом.
– Да, да, «разыграли» бы! – вторила ей высокая рыжая Мордвинова. – У! Как разыграли б, а теперь только можем прогнать тебя. Вон!
И она толкнула меня, пребольно ущипнув за руку.
Горбунья Жюли одна из всех не кричала и не суетилась. Но я видела, как зло сверкали ее глаза, устремленные куда-то мимо меня в стену, и как она яростно кусала свои тонкие губы. В ту же минуту кто-то схватил меня под одну руку, кто-то под другую, и меня потащили к дверям.
Я не помню хорошо, как я шла по коридору и даже шла ли я или нет, и только опомнилась, оставшись одна в большой мрачной комнате, заставленной шкапами.
Очевидно, злые девчонки притащили меня в гимназическую библиотеку и заперли в ней дверь на задвижку снаружи. По крайней мере, когда я подошла к двери, желая открыть ее, она не поддавалась.
– Мамочка! Милая мамочка! Ты видишь, что они делают со мною, и у дяди, и здесь! – прошептала я, с тоскою сжимая руки, и залилась слезами.
Мне так живо припомнилась счастливая жизнь в Рыбинске под крылышком у моей мамочки, без забот и волнений… Такая чудесная жизнь!
И, крепко стиснув голову руками, я бросилась на одно из кресел, стоявших в библиотеке, и глухо зарыдала.
– Ах, если бы только явилась какая-нибудь добрая фея и помогла мне, как помогла в сказке Сандрильоне ее крестная, – повторяла я сквозь рыдания, – явилась бы, тронула меня волшебной палочкой по плечу – и все бы стало по-старому: мамочка была бы жива, и мы бы по-прежнему жили в Рыбинске, и я бы училась под ее руководством, а не в этой противной гимназии, где такие злые-злые девочки, которые так мучают меня! Ах, если бы только добрые феи существовали на земле! Добрые феи и волшебные палочки!..
И только что я успела подумать это, как ясно почувствовала прикосновение волшебной палочки к моему плечу. Я тихо вскрикнула и подняла голову. Но не златокудрая фея в золотом одеянии стояла передо мной, а красивая, стройная девочка лет пятнадцати или шестнадцати, с чудесными черными локонами, небрежно распущенными по плечам, в коричневом форменном платье и черном фартуке.
Она ласково обняла меня и спросила:
– О чем ты плачешь, девочка?
Я взглянула в ее тонко очерченное личико, в ее немного грустные черные глаза и вдруг неожиданно кинулась к ней на шею и, громко всхлипывая на всю комнату, проговорила:
– Ах, я очень, очень несчастна! Ах, почему вы не фея и не можете помочь мне!
– Бедная девочка, бедная маленькая девочка! Как мне жаль тебя! – проговорила она печально. – Я действительно не фея, а только Симолинь… графиня Анна Симолинь. Но я постараюсь успокоить тебя и помочь тебе чем могу. Расскажи мне твое горе, малютка!
И говоря это, она нежно посадила меня к себе на колени, притянула к себе и, приглаживая своей ручкой мои волосы, ждала, когда я расскажу ей мое горе.
