Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке
— Хватит. Отлежался. Надо, чтобы ноги крепли. Отряд искать пойду... А ты чего такой кислый?
— Будешь кислым,— буркнул Пронька.— Сейчас беляков прошло через Тюменцево штук тысячу, а то и две. Пушки везут.
Артемка присел, придерживая висевшую на перевязи руку.
— Куда пошли?
— Кто их знает. Не на гулянье, конешно. Наших бить.
В избу влетел Спирька, как всегда, суматошный и крикливый:
— Ну, ребя, какая кутерьма начинается!
Пронька исподлобья взглянул на Спирьку:
— Какая кутерьма?
— Солдат, видал, сколь прошло? Вот загрохочет!
— А ты чему радуешься, балбес? Хочешь, чтоб твоего тятьку убили?
Спирька словно подавился Пронькиными словами, замигал, выдавил, заикаясь:
— Да ты что?!
— Вот тебе и что! Тут плакать надо, а он, как дурачок, рад-радешенек: кутерьма начинается!
После этого Спирька присмирел и почти не вступал в разговор. Да, собственно, и разговору-то не было: ребята сидели насупленные, молчаливые.
Повеселели, когда постучалась и робко вошла Настенька. Спросила Проньку:
— Где тетя?
— Вышла куда-то.
— Пусть молоко вскипятит. Горячее — лучше...— И потом уж взглянула на Артемку.
— Садись, Настенька.
Она, все так же стесняясь, присела у стола. Пронька усмехнулся. Смущается, робеет, а сама сразу поотшила всех от Артемки: и его, Проньку, и Спирьку, чуть было и тетю... Все делает сама. Только что есть не готовит.
Нет, не от обиды думает так Пронька о Настеньке, наоборот, с теплой благодарностью. Что бы он делал без нее? Прямо гору сняла с плеч — всю заботу взяла на себя. А вот робеет!.. Спирька, этот не такой. Если послушать его, то выходит, что он спас Артемку, дав ему пятнадцать яиц. Об этих яйцах уши прожужжал. Пронька однажды рассердился и выгнал его из избы. Но Спирька не злопамятный: через час прибежал как ни в чем не бывало, но о яйцах больше не вспоминал.
— Вы чего поприуныли? — оглядев ребят, спросил Артемка.— Легионеров испугались?
— Вон их сколько на Черемшанку прошло,— тихо произнесла Настенька.— Страшно...
— Ничего, Настенька, страшного в них нет. Наш отряд крепко бил их под Юдихой. Кабы у нас тогда побольше патронов было, пожалуй, всех бы разогнали.
— То-то и оно,— бросил Пронька.— У них пушки, пулеметы, винтовки да целый обоз снарядов с патронами. Попробуй одолей... Вон в селе поговаривают, что много наших отрядов разбито, что беляки прут и прут на Солоновку.
«А вдруг в самом деле конец? — подумал Артемка. — Что, если сил не хватит у партизан?»
Перед глазами всплывают знакомые лица: Колядо, Неборака, Кости, Афоньки Кудряшова... Артемка будто издали видит длинную колонну их отряда, растянувшуюся в степи. Сколько в ней людей? Пятьсот, семьсот? Может, и вся тысяча? А таких отрядов десятки. Разве эту силу можно развеять, убить?
— Нет! — сказал тихо Артемка, будто про себя. А потом громче, тверже: — Нет, ребята. Не одолеть нас никаким белякам! Так Ленин в своем письме писал... Помнишь, Пронька? Нас, говорит, не побить, если мы будем драться всем миром.
Ребята попритихли, а Артемка рассказывал о Небораке, который голой рукой задержал у своей груди белогвардейский штык, об Афоньке Кудряшове, остановившем огнем пулемета белую конницу, о партизане, которому отпиливали руку, а он даже ни разу не застонал, о своем командире Федоре Колядо, сильном и смелом, как степной орел...
— Нет, не побьют они нас. Никак не побьют!
Настенька вздохнула:
— Какой ты счастливый, Тема! Мне никогда, наверное, не увидеть ничего. Вечно дома да дома...
— Увидишь, Настенька. Таких людей много, даже в нашем селе... Вон дед Лагожа какой был! А Митряй Дубов? А Суховерхов?
— И мой тятька,— вклинился Спирька и от гордости даже привстал.
— Да вот ты еще! — буркнул Пронька.
Все засмеялись, кроме, конечно, Спирьки.
Этот неожиданный смех будто снял с плеч какой-то груз, не так стало уныло. А Артемка еще больше взбодрил и Проньку, и Спирьку.
— Нам бы, хлопцы, надо устроить что-нибудь белякам, все помощь партизанам...
Пронька, словно его пружиной скинуло с лавки, забегал, тряся рыжими космами.
— Вот правильно, вот верно! Как это я раньше не додумался? Факт, надо пакость им сделать. Да такую, чтоб долго чухались! — Остановился перед Артемкой.— Если этого... твоего Бубнова или Гришаню хлопнуть, а?
У Артемки глаза загорелись:
— Это бы здорово!
— Или бы мельницу спалить? — вмешался Спирька, вспомнив, что Пашка Суховерхов отказался от этой затеи, струсил наверное.— Давай мельницу спалим? Вот покрутятся!
Настенька, которая сидела молча и только глаза переводила с одного на другого, встрепенулась:
— Кто покрутится?
— Ну, эти... враги всякие.
Настенька качнула головой:
— А наши, сельские, где потом хлеб молоть будут?
Спирька растерянно глянул на Настеньку:
— Мельница-то купецкая? А мы против богатеев, значит...
Но Пронька перебил Спирьку:
— Слушай, ты, лучше помолчи, коли голова не работает.
Спирька обидчиво засопел, отвернулся к окну. А Настенька, вспугнутая такими страшными разговорами, заговорила вдруг торопливо, горячо:
— Ребята, не надо бы... Что мы сможем сделать? А солдаты поймают — убьют. Да и Тема больной еще, слабый... Не надо.
Пронька грозно глянул на Настеньку:
— Как это не надо? Наоборот даже, надо! Верно, Артемка?
Артемка не ответил, потому что Настенька, встав, заявила :
— Ты у него не спрашивай! Ему не до того. И сам утихомирься. Дело-то не шуточное: взять и убить человека. — И повернула к Артемке тревожные глаза: — Не слушай его, Тема. У Проньки вечно в голове вихрит.
Артемка засмеялся:
— Ты не пугайся. Я почти здоров. А Пронька дело говорит. Не будем же мы сидеть, как мыши, когда беляки на наших прут. Нельзя. Спросит Колядо: «Чем вы, хлопцы, помогли нам в трудный час?» А мы что скажем? Нет. Надо помогать нашим.
Настенька вздохнула. Смелый он, Артемка. Серьезный. Не похожий ни на Проньку, ни на Спирьку. Никого, пожалуй, не боится. Вспомнила тот день, когда с боем вошел Артемкин отряд «Красных орлов» в Тюменцево, когда впервые увидела Артемку в кожанке, в папахе с красной лентой, с оружием. Она и растерялась и обрадовалась тогда — очень незнакомым и важным показался он Настеньке.
А когда командир Колядо при всем народе, что собрался в избе Каревых, обнял Артемку, радость жаром обдала, а в сердце появилась такая гордость, будто не Артемку, а ее похвалил командир за боевые подвиги. Значит, Артемка в самом деле храбрый и сильный. Смелее всех. Даже Проньки.
Смотрит Настенька на Артемку, на его белесую голову, на нос-лапоток и глаза становятся ласковыми, теплыми.
— ...Так и решим,— доносится до Настеньки Артемкин голос.
А что ребята решили, она прослушала. Улыбнулась, спокойно подумала: «Коли взялся Тема за дело — все будет хорошо. Военный он».
Спирька собрался уходить. Встала и Настенька. Артемка подошел к ней.
— Позови бабушку. Пусть придет. Соскучился...— И к Проньке:—Ты, Пронька, не беспокойся — никто не заметит. Ночью Настенька приведет ее. А?
Настенька, пряча глаза, отвернулась к окну. А Пронька лихорадочно думал, что же ответить Артемке. Пока думал, вклинился Спирька:
— Какую бабушку?
— Вот здорово! Мою!
— Да ты что? Ведь ее зарубили каратели.
Сказал и осекся, увидев страшное Пронькино лицо, холодные глаза Настеньки и окаменевшего Артемку.
— Я... Ты...— залепетал Спирька, поняв, что он наделал.— Я думал, что ты знаешь.... Я не хотел... Вот крест святой — не хотел... Я, Артемка, не знал...
— Пошел отсюда! — заорал Пронька.— Убью!
Спирьку словно сквозняком выкинуло из избы.
Артемка тяжело сел на лавку. Настенька рядом, говорила что-то успокаивающее, но он ничего не слышал: неожиданное горе оглушило, захлестнуло, словно удавкой. Молчаливый, недвижный, он долго сидел так, потом встал, глухо сказал Проньке:
— Достань браунинг.
Пронька сунул руку в небольшую отдушину в углу пола, вынул сверток.
Артемка развернул его, в руке зеркалом блеснул браунинг. Заметил беспокойный вопросительный взгляд Настеньки.
— Не беспокойся, все будет как надо.
До самого вечера просидели ребята, хмурые, сосредоточенные, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами.
Утром Пронька отправился к центру села поразузнать новости. Проходя мимо филимоновского дома, увидел Мотьку. Тот сам с собой играл в бабки.
— Здорев, Матюша! Что — краснопузых обыгрываешь?
Мотька не заметил ехидства, обрадовался:
— А, Проня! Постой-ка, что спрошу.
Мотька подбежал, уставился в Проньку с каким-то непонятным жадным любопытством:
— Пронь, неужто энто правда?
— Что, Матюша?
— Неужто всамделе Артемка Карев у тебя хоронится?
Все, что угодно, но такого вопроса Пронька не ожидал.
