Чудеса Дивнозёрья - Алан Григорьев

— Кстати, зачем вам балалайка? — Пушок стряхнул крошки с усов.

— Песни петь Зиме-матушке будем. И плясать на потеху. Иначе не выйдет она, — домовой закрыл лицо шарфом так, что остались видны одни глаза.

— Значит, ты будешь играть, Тая — петь… а плясать кто будет?

Никифор с Тайкой, одновременно обернувшись к коловерше, хором выпалили:

— Ты!

А домовой ещё и добавил:

— Хочешь, валенки мои на тебя наденем? А что? Кот-в-сапогах уже был, а коловершей-в-валенках ты первым будешь!

Пушок вцепился когтистыми лапами в меховую оторочку Тайкиной шубейки и промурлыкал:

— Ну, ежели первым, то почему бы и нет… А меня по телевизору покажут?

Тайка хотела сострить в ответ, но не успела.

Впереди на дороге, ведущей через поле, вдруг показался тёмный силуэт: навстречу шёл кто-то высокий, широкоплечий, с посохом в руке.

В лицо дохнуло ледяным ветром. Никифор, недовольно кряхтя, поднял воротник и надвинул на лоб шапку-ушанку, Пушок нырнул Тайке за пазуху и уткнулся лбом в подмышку.

— Щекотно же! — хихикнув, она прижала коловершу рукой, чтобы тот не трепыхался, а когда подняла глаза, ахнула: прямо перед ней стоял суровый старик с седой бородой до колен. На его алой шубе в пол красовались узоры, похожие на те, что мороз рисует на оконных стёклах. С усов свисали сосульки, синие глаза смотрели цепко.

Дед поднял посох, на верхушке которого горел самоцветный камень, осветил румяное от ветра Тайкино лицо и сурово вопросил:

— Тепло ли тебе, девица?…

Она открыла рот, чтобы ответить, но тут Никифор осторожно тронул её за рукав:

— Обернись-ка, хозяюшка.

Тайка последовала его совету — и обомлела: за её спиной стоял точно такой же дед, только не в алой, а в синей шубе.

— Тепло ли тебе, красная? — закончил он мысль своего близнеца.

Тайка и в одного-то деда Мороза не верила лет, наверное, с восьми, а теперь перед ней стояли целых два — и как понять, какой из них настоящий? Может, оба? Или вообще ни один? Ещё и вопросы задают — прямо как в сказке. Значит, и ответ надо дать верный.

— Э-э-э… тепло, дедушки.

Под шубой завозился явно несогласный Пушок, пришлось тихонько шикнуть на него, чтобы тот не вздумал сболтнуть лишнего.

Старики молчали, сверля друг друга хмурыми взглядами, до тех пор, пока Тайка не осмелилась снова подать голос:

— Простите, а вы вообще кто?

И тут деды заговорили, перебивая друг друга:

— Я Мороз-Студенец, а этот — в синей шубе — зловредный Карачун.

— Как не стыдно врать! Это я Студенец, а он — Карачун, брат мой меньшой.

— Не слушай этого пустомелю, красная девица.

— От пустомели слышу!

— Не ругайтесь, прошу вас! — Тайке едва удалось их перекричать. — Так вы не деды Морозы?

— Сыновья мы его, — буркнул старик в алой шубе.

— Батя нонеча занят, вот мы и пришли тебя проведать. Ты же у нас теперича за Снегурочку? Она, кстати, доча моя.

— Нет, моя, — его брат ударил посохом оземь. — А твоя — племяша. Ох и непутёвая…

— Не смей на мою дочурку наговаривать!

Старик в синей шубе шагнул к обидчику, тот попятился, а Тайка, втиснувшись между ними, раскинула руки. Никифор тут же встал рядом, грозно потрясая балалайкой, и даже Пушок, выглянув из-за пазухи, оскалился и зашипел.

— Скажите лучше, зачем пожаловали? Или просто доброго пути пожелать пришли? — Тайка поплотнее натянула шапку на уши: скандальные деды, казалось, весь воздух проморозили своими сварами.

— Я принёс тебе ключи от врат зимы! — выдали старики хором.

Они злобно зыркнули друг на друга, скрипнули зубами, но говорить хором не перестали:

— Без ключей не открыть врата, не выманить Зимушку-матушку.

Оба покопались в карманах и протянули Тайке одинаковые серебряные ключи на цепочке, а потом указали в противоположные стороны:

— Тебе туда! Я могу проводить.

— Бр-р, — Тайка помотала головой. — Совсем вы меня заморочили…

— Не одну тебя, хозяюшка, — пробасил из-под шарфа Никифор. — Может, того, ну их, а? Сами дойдём, чай, не маленькие!

— Дойдут они, как же! — хохотнул дед в синей шубе. — А даже если и повезёт дойти, без ключа врата всё равно не откроются. Только зря сапоги истопчете.

— И ежели неверный ключ выберешь да не те врата откроешь — быть беде неминучей, — второй старик свёл брови к переносице и одновременно выпучил глаза — выглядело жутковато…

— К-какой б-беде? — пискнул Пушок, прячась обратно под Тайкину шубку.

— Не-ми-ну-чей. Чего непонятного? Не Зимушка-красавица выйдет в мир, а Марена Моревна, — дед в красной шубе утёр усы, и с них со звоном посыпались сосульки. — В общем, выбирай, девица, ключик. Да смотри не ошибись!

Тайка глянула на одного старика, на другого… Ну и как выбирать прикажете, если они только цветом шубы и отличаются? Кто из них Студенец, а кто Карачун — непонятно, а полагаться на одну лишь удачу в таких вещах Тайка не привыкла.

Пушок снова завозился и, ткнувшись усами прямо ей в ухо, зашептал:

— Тая, можно я выберу?

— Ты что-то придумал?

— Ага!

По правде говоря, не все идеи коловерши бывали удачными, но своих у Тайки всё равно не было. Немного подумав, она решилась:

— Ладно, действуй.

Пушок выбрался на её плечо, встряхнулся и прочистил горло:

— По высочайшему велению ведьмы-хранительницы Дивнозёрья я, её первый советник и лучший из коловерш, имею честь доложить, что уполномочен сделать выбор за мою повелительницу, ибо нюх мой острее пёсьего и потому способен я по одному лишь запаху отличить правду от лжи!

— Что он несёт, хозяюшка? — Никифор дёрнул Тайку за рукав, но та приложила палец к губам:

— Тише, не спугни.

Старики переглянулись, Пушок же вдохновенно сочинял дальше:

— Горе лжецу, ибо пахнет он преотвратно и потому сразу же изобличён будет. А сила моя такова, что вонь его гнусных слов навеки при нём и останется — будет смердеть до конца дней своих!

Он перепорхнул на плечо деду в алой шубе и, прищурив один глаз, грозно спросил:

— Как твоё имя? Уж не Карачун ли ты? — а потом шумно втянул носом воздух.

— Сгинь, сгинь, уйди! — старик завертелся, размахивая посохом.

Коловерша шлёпнулся на землю, едва увернулся от дедова сапога и в один прыжок оказался опять у Тайки на ручках.

— Тая, он жулик!

Дед злобно зыркнул на них и замахнулся посохом, но его руку перехватил второй старик:

— Шёл бы ты, братец, восвояси. Раскусил тебя этот лучший из коловерш. Знать, не зря ему сей громкий титул дарован был!

Карачун съёжился и отступил, лицо его исказила злоба:

— Я это вам ещё