Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
— Вот. Чего я боялась, то и случилось. Слышали, какой свист стоял? Разве это дело? Они еще и драку затеют. Буду я теперь спокойна? Нет, зря я согласилась, нервы мои́ не выдержат.
Васька молча гладил голубя.
Мать оказалась права: драку затеяли, но только не теперь — она случилась чуть позже, недели через две.
За это время голубь привык к дому, он свободно гулял по двору, улетал куда-то и, как всегда, возвращался обратно. Но был он по-прежнему сердит и мрачен. После каждого своего полета забивался в угол и долго грустил, издавая жалобные звуки: «У-у-у… у-у-у…»
Уже земля подсохла, люди чистили сады, сгребали с огородов прошлогодний бурьян, жгли костры. Готовили огороды к посадке.
Чистили свой огород и Васька с матерью. Железными граблями соскребли старую картофельную ботву, сложили в кучу, подожгли. Алешка любит костер, стоит возле него, пошевеливает прутиком. Нашли в земле случайно оставшийся куст картошки, выкопали. Картошка оказалась крепкой, даже не промерзла зимой, бросили ее в костер — пусть печется.
Время от времени Васька посматривает во двор, сквозь голые деревья ему видно, как по двору расхаживает голубь.
Голубю надоело ходить, взлетел на дом, потом захлопал крыльями и улетел в сторону водокачки.
— Куда он все летает? — спросил Алешка.
— Наверное, дом свой ищет, — сказала мать. — Не может успокоиться.
— Если найдет, останется там?
— Не знаю, что у него на уме. Но только он все время грустит, плачет, беспокоится. Наверное, не может забыть свой дом.
Потрескивает костер: ботва, бурьян, ветки сухие от вишневых деревьев хорошо горят. Алешка пошевеливает прутиком — искры взлетают вверх. Он смотрит, как они гаснут, как легкий пепел ветерком разносится по огороду.
— Алеш, ну что ты все кочегаришь? — прикрикнула на него мать. — Закоптился весь, как кочегар на старом паровозе. Мыть тебя теперь — не отмыть.
А Алешка знай себе смеется, вытирает нос рукой — усы черные сажей навел.
— Посмотри, картошка не готова ли, — говорит мать.
Поковырял Алешка прутиком в золе, выкатил черную, обуглившуюся картофелину, надавил на нее — твердая. Кричит матери:
— Нет еще, не готова.
— Не может быть, — не верит мать. Она подошла к костру, подняла картофелину, обдула ее, веточкой соскребла с нее обгорелую корку, разломила — белая мякоть вывернулась наружу, пар от нее пошел, запахло вкусно. — Нате, ешьте. — Мать раздала ребятам по половинке, себе выкатила из костра другую картофелину, обдула и тоже принялась есть. Похваливает: — Хороша!
А Алешка попробовал и выплюнул: не понравилась.
— Сладкая какая-то… — И забросил картошку.
— Сластит немножко, правда, — сказала мать. — Это оттого, что ее все-таки подморозило. «Эх, картошка, ты, картошка, — пионеров идеал…» Забыла слова. — Мать посмотрела на Ваську.
А у того своя забота, не слушает ее, все поглядывает в ту сторону, куда голубь улетел. Часа два прошло, а он все не возвращается.
— Прилетит, — успокаивает его мать. — Теперь он уже дорогу и дом хорошо запомнил.
Закончили работу на огороде, костер загасили, грабли, лопаты в сарай спрятали. Темнеть уже стало, а голубь все не возвращался. Васька вышел за ворота, посмотрел по сторонам — нигде не видно голубя, вернулся в дом.
Умылись, ужинать сели, и вдруг стук в окно. Васька вскочил из-за стола, выбежал во двор. Стучал Никита, сообщил, что на Симаковой крыше сидит Васькин голубь с какой-то черной голубкой, а Илья всеми силами старается заманить их к себе.
Выбежал Васька из ворот и увидел Илью. Он одной рукой бросал камни на крышу, а в другой держал наготове своего старого голубя.
Илья был весь красный, потный, сердитый оттого, что ни голубь, ни черная голубка не взлетали. Он свистел, шикал, размахивал руками.
Голубь тревожно посматривал то на свою спутницу, то вниз на Илью и всякий раз ловко увертывался от камня.
Наконец он взлетел и направился домой. Вслед за ним взлетела и голубка. Она быстро-быстро замахала левым крылом и с трудом перелетела на соседнюю крышу. Видно было, что правое крыло у нее ранено.
Илья не выдержал, швырнул вверх своего голубя, засвистел, сорвал с головы кепку, стал подбрасывать. Но Васькин голубь не испугался ни свиста, ни подброшенной кепки, спокойно опустился на крышу своего дома. И тут же к нему перелетела голубка.
Здесь голубь почувствовал себя хозяином, сразу принялся ворковать. Он надувал зоб, распускал веером хвост, бегал по крыше, слетал на землю, опять взлетал к голубке, словно приглашал и ее слететь вниз.
Возле двора собрались ребята, они не свистели и не кричали, а только стояли и любовались.
Васька сманил голубя на землю, за ним слетела и голубка, и он стал осторожно загонять их в дом. Голубь поминутно оглядывался на голубку, возвращался к ней, постоянно ворковал и вел ее в дверь.
Когда голуби были в сенях, Васька прикрыл двери, поймал их и внес в комнату.
— Смотри, ма! — прокричал радостно Алешка. — Голубь привел себе голубку!
И тут как раз пришли бабушка с Танькой — тоже стали удивленно смотреть на голубей. А голубь, не обращая ни на кого внимания, крутился вокруг голубки, ворковал, пушил хвост и мел им пол — приглашал голубку под кровать.
И вдруг в этот момент стук в окно. Васька оглянулся и увидел Илью — он делал знаки, чтобы Васька вышел на улицу.
— Во, начинается! — проворчала мать. — Дружок объявился.
Васька вышел и в сенях столкнулся с Никитой.
— Слушай, — прошептал тот на ухо. — Илья хочет отобрать у тебя голубку, говорит, что это его. Но он врет. И ребятам сказал, что обманет тебя. Гляди!
— Ладно, посмотрим! — сурово сказал Васька и пошел к Илье.
Завидев Ваську, еще издали Илья угрожающе потребовал:
— Неси сейчас же голубку. То — моя.
Васька сразу не нашелся что ему ответить.
— Ну? — Илье не терпелось. — Неси! Или выкуп хочешь? Так получишь… — И в голосе была угроза.
— Это же не твоя голубка, — сказал Васька как можно мягче: ему и скандала не хотелось затевать, и в дураках не хотелось остаться. — Найдется хозяин — отдам. У тебя не было такой.
— А ты знаешь? Не было, а потом появилась. Я ее купил недавно.
— Врешь ты все, Илья. Не отдам я тебе — не твоя она. — И Васька пошел в дом.
— Ну, смотри! — угрожающе бросил ему вслед Илья. — Это тебе даром не пройдет!
— Что там? — спросила мать. Васька объяснил ей, и она сказала ему: — Отдай.
— Но ведь это не его.
— Раз говорит, значит, его. Отдай. Он же не
