Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы
— Это вы… — разочарованно проговорила Нина. — А Георгий ушел…
И рассказала свекру, из-за чего поскандалили.
Он, словно не слушая, строго велел невестке зайти в избу — сыро. Чего выбежала в платьишке да босиком? Нельзя! Занес в избу котомку и выкладывал на стол кульки, пакеты. Он никогда не смеялся, удивление и подобие улыбки появлялось на его иссохшем лице не больше раза в год. Но теперь Нина замечала особое внимание к себе со стороны Рагодина: в его усталом голосе, смягченном внутренним теплом, в движении сивых бровей она чувствовала скупое признание ее правоты, скрытую доброту.
— Сухим путем до первой деревни километров двадцать пять, — рассуждал Рагодин. — Тропа затравела, два залива поперек…
— Что же будет? Он только с виду петушистый, — сказала Нина.
Измученная головной болью, душевно разбитая, она выглядела плохо.
— Уткнется в залив, постоит, почешет затылок и к тебе повернет, доча, другого пути у него нету. — Рагодин начал рассказывать про свое деревенское хозяйство: окучил картошку, косу наладил — пора уже сено косить…
— И где он мог быть ночью? — перебила свекра Нина.
— Может, тут и просидел возле дома…
Поздним утром из леса вышел Гоша, мокрый от росы.
— Пришел! — с удивлением и благодарностью воскликнула Нина».
Рагодин хряпнул топор в чурку и подлетел к сыну:
— Зачем вернулся? Кто тебя ждет, кому ты нужен!.. — кричал он; морщины побагровели, кулаки заводил вбок, словно размахивался ударить Гошу. — Хочешь пропадать, туда тебе и дорога, но ее не смей мучить! — Рагодин махнул рукой в сторону Нины, — Ты над ней не издевайся. Она молода, жизни не видела, дите не рожала. Не смей!..
Гоша прислонил к стене дробовик; снимая кирзовые сапоги, выжимал портянки.
— Я вам тоже не Валдайка — век в тайге пропадать, — нехотя огрызался он. — Не в моей натуре…
— Не трожь Валдая! — старик пристукнул протезом. — Без твоего вездехода пока еще ни один не помер, ты вот без природы спробуй обойтись…
Нина не сводила глаз с Гоши.
— Надо бы ему переодеться, он весь мокрый!
— Себя побереги, доча. Пускай он на своем вездеходе в космос уматывает, а я все одно буду ездить на пост, ради тебя. — Старик ухватил топор и начал неистово крушить жердину.
Нина нашла во что переодеться Гоше, живо собрала завтрак.
Рагодин сел с краю стола, держал в черствой руке ломоть хлеба и на передних уцелевших зубах хрумкал кружком свежего огурца, сычом поглядывал на сына. Нина — напротив Гоши, посмеиваясь, спрашивала:
— Ночевал под березкой или, как енот, между кочек?
— Зачем как енот, в зимовье монтеров телеграфной линии…
— Бедняжка, весь в волдырях… Видно, досыта накормил комарих!
Гоша ел неторопливо, что попадало под руки. Нина, глядя на него насупленного, безвредного, — готова была громко рассмеяться. Рагодину обидно, что Нина так легко идет на мировую с мужем.
«Я надрывался, а они только и ждут, чтобы я поскорее уплыл. Что им мои слова! Пролетели рикошетом, ни сердца, ни ума не задели…»
За столом старик не вымолвил ни единого слова и, чувствуя себя лишним, отправился на речку мерить воду. Предвидя после обеда дождь, он вскоре собрался в деревню.
Не успел он сесть в оморочку, Гоша и Нина, измученные бессонной ночью, легли в постель и крепко заснули в обнимку.
Начался дождь. Он шумел при полном молчании тайги. В избе сумрачно и прохладно. Вечерело, надо бы вставать, пора на реку, а им неохота вылезать из-под теплого одеяла. Мечтали, как теперь начнут жить в любви и согласии. Теперь-то уже никаких скандалов, хватит!
Гоше дождаться бы осени. Осенью охота за утками; с верховий реки пойдут таймени. Дни наступят яркие, с хрустящими заморозками; разгуляется тайга праздником листвы; почернеют грозди амурского винограда, и осыплется маньчжурский орех. На водомерном посту будет настоящий рай. А зимой тем более Гоша найдет себе занятие. Зимой охота за косулями, за изюбрами. Он пробьет лыжню в кедрачи и поведет за собой Нину, и будут они вдвоем ночевать в охотничьих избушках, собирать кедровые шишки, постреливать рябчиков и глухарей.
— Скорее бы наступила зима! — загорелась рассказами мужа Нина-Представляю: идем мы с тобой по кедровому лесу — высокому, зеленому и снежному, я поднимаю шишку, сброшенную белкой, шишка не нравится мне, беру другую… А снег синий, избеганный зверюшками и птицами. А какие птицы бывают в тайге зимой?..
Гоша лежал на спине, с чувством превосходства объяснял Нине: разных птиц уйма в зимней тайге, и поют они негромко, но задушевнее летних птиц. Заслушаешься грудным воркованием, невнятным пересвистом кукши; поют клесты, лазоревки, пуночки…
Какая же птица сравнится своим оперением с зимними! Зимние клесты, снегири, черноголовые дятлы, те же синие поползни на заснеженном дереве — залюбуешься! Самая кроха — и та, осиянная солнцем, в морозное утро напевает своим бесподобным голоском. А поднимешь глаза на вершину аянской елки — и кажется, будто она в пестрой, трепетной листве. И вдруг с озорным разноголосьем с вершины елки взлетает стая лазоревок, синиц… Еще надо видеть на заиндевевшей березе табунок рябчиков или тетеревов. Крупные птицы перелетают, перепрыгивают с ветки на ветку и пощелкивают клювами в морозной тишине, откусывая почки. Или вырвется из-под крутояра, где галечник, черным дьяволом глухарь, с пыхтеньем и треском попрет сквозь сучья ельника…
— Скорее бы зима наступила! — не терпелось Нине. Она глядела в мокрое окно, чему-то загадочно улыбаясь, стеснительно, робко прошептала: — К весне я забеременею…
Гоша знал, как велико желание Нины иметь ребенка, он ничего не ответил на сокровенные слова жены — боялся сказать не то, опасался испортить ей настроение. Он молча ласкался к жене и целовал ее.
Гоша не хотел брать Нину на берег: садил мелкий дождь с порывистым ветром. Нина заупрямилась. Всю ночь она переживала за Гошу — и теперь отпустить одного! Не выйдет. Оба надели плащи, за порогом Нина выхлестнула из ведра последнюю воду — шли супруги к реке, позвенькивая ведром, беззаботные. Отныне все у них решено, все будущее им понятно, с сегодняшнего дня и навсегда исчезли для них размолвки и обиды.
Видят они: над тусклой, пупырчатой водой торчат две серые ушастые головенки. Изюбриха и телок плыли в сторону поста. Они одолели больше половины реки, торопиться бы им в непроглядный ерник, так нет же! Повернули назад. Теперь животных неминуемо снесет на крутояр, а в конце крутояра — залом.
— Маленький-то, господи! — страдала Нина. — Чего они испугались, глупые!..
Струи дождя текли по лицу женщины, мокрые волосы колечками прилипли к щекам; стучал дождь по лодке, дырявил свинцовую реку. Нина с мольбой, требовательно глядела на Гошу. Тот растерянно и петушисто уставился на изюбров, уносимых к залому.
— Мы пожарники, да? Где кто тонет или ревет, мы бежать должны?.. Ах ты зараза! Не успеем, Нинуля. Поздно!..
— Еще успеем догнать… На наших глазах маленький погибнет, тогда как же нам жить, Гоша?..
Нина отвязала от шеста лодку. Гоша, казалось, этого и ждал. Он заскочил на корму, столкнул лодку оморочным веслом, кричал:
— Ты меня вылечишь! Я с тобой сяду на вездеход!.. Вычерпывай воду!..
Лодка, почти до половины залитая дождем, никак не шла — буравила реку носом, за кормой ее бурлило. Нина вычерпывала воду алюминиевой миской, лодка все равно не торопилась.
Проехали мимо крутояра, впереди гудел залом, подворачивая под себя тяжелую речку. Изюбры, уже подхваченные быстриной, не плыли — летели к залому.
Гоша обессилел грести, дышал широко разинутым ртом, что-то одичало кричал. Они догнали изюбренка. Гоша схватил его за уши, но затащить в лодку не мог. Изюбренок оглашенно ревел, брыкался, так и целил садануть копытом по рукам Гоши. Нина тоже поймала переднюю ногу зверя, помогала мужу. Они утопили корму лодки, вода заливалась через борт — вот-вот ухнет в лодку со всех сторон. Кое-как затащили изюбренка к себе…
— Держи его! Навались и держи! — кричал жене Гоша.
Навстречу им с неимоверной скоростью несется бурлящий залом, захлестанный пеной, ощеренный изломанными лесинами.
Гоша изо всех сил махал веслом, до последней секунды выгребал от залома. Нина стояла на коленях в воде, стивнув руками шею дрожащего изюбренка. Перед самым заломом она омертвела, закрыв ладонями глаза. Залом дохнул овражьим мозглым холодом — лодка хрястнулась о лесину.
Гошу выбросило на бревна, изюбренок выпрыгнул сам. Нину потащило вдоль осклизлых топляков. Пластаясь на бревнах, Гоша тянулся к ней. Вот уже было схватил за плащ — напористое течение отодвинуло Нину. Они глядели безотрывно друг другу в глаза, не видя клокочущей реки, сучковатых лесин; сцепились руками, готовые спастись или утонуть вместе. Нина отчаянно вырывалась из воды. Гоша вытаскивал ее на залом, дождь или слезы текли по его лицу — не понять. Вот уже Нина почти спасена, но вдруг сорвалась с бревен, и Гоша опять на волоске от смерти. И снова они мучительно спасались…
