Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы

Анатолий Максимов

Чудаки с Улики. Зимние птицы

Чудаки с Улики

Печеная картошка

Везла Людмила Милешкина на березовых салазках двоих ребятишек, за салазками трусили еще двое — эти постарше — мальчуган и девочка, то и дело они подсаживались на бегу. Бросила Людмила веревочку, остановилась, летучими руками распахнула на себе платок с розами и кистями, быстро, как бы срывая, расстегнула пуговицы поношенной фуфайки и радостно, глубоко вздохнула.

— Ух! Укатали Сивку крутые горки!.. — Темно-карие открытые глаза блестели, голос сильный — здоровой и веселой матери. — Где же наши пряники? — спохватилась молодая женщина. Достала из рюкзачка газетный сверток. — Вот они, сладкие, морозцем хрустящие! — И одарила детей ломтями ноздреватого, заиндевевшего хлеба»

Ребятишки, сидя на салазках, старательно грызли пшеничный хлеб, нахваливали и пробовали друг у дружки — у кого хлеб слаще. Дети — в мать: крепкие, шустрые, черноглазые, краснощекие.

Шли Милешкины топить печку в хранилище с колхозной картошкой. От деревни до омшаника — так называется по-местному хранилище — можно дойти за час, однако им не хватало и трех. Как бы рано утром ни выступили они из дома, все равно возвращались назад в потемках. Вот и теперь то и дело останавливались, рассматривая на снегу следы птиц и зверей: извилистую речку Улику пересекали косули на острых копытцах, под крутояром напунктирил круглыми лапками рыжий колонок…

Была пора на распутье — ни осень, ни зима, хотя уже выпал глубокий снег. Ребята поснимали варежки: с деревьев, казалось, вот-вот застучит капель.

По берегам речки — тальники, длинные и прозрачные, похожие на густой дождь. На высоких мысках неуклюжие дубки в сухих желтых листьях, шелестящие даже от слабого ветерка. А вдали острые сопки, словно озябнув, ощетинились голым лесом. За сопками бледно-синие горы, оттуда начинается речка Улика.

Из-за тальников вывернулся мужчина — невысокий, с ружьем за спиной, на бечевке тянул охотничьи лыжи. Одет был в куртку, сшитую из солдатской шинели, серые штаны навыпуск; на ногах кожаные олочи.

— Опять егерь Козликов! — первой узнала путника Люсямна. — И позавчера он встретился нам тут же, — продолжала девочка, выразительно поглядывая на мать. — Сейчас он остановится и скажет: «Здорово были!» Потом будет курить да помалкивать. Какой смешной этот егерь, просто комичный…

— Он хитрый, — сказал семилетний Петруша.

Егерь Козликов и верно, поравнявшись с Милешкиными, глуховатым голосом поздоровался:

— Здорово были! — Смущенно кривя обветренные губы, достал из куртки портсигар, закурил.

Уж если девочка понимала, отчего стеснительно молчал и курил при встрече с ее матерью Козликов, то Людмила и подавно знала. Она жалела егеря и побаивалась, как бы он не решился заговорить о своих чувствах. Как ей вести себя при встрече с ним? Быть недоступно строгой или шутить, казаться недогадливой?

— Скажите, товарищ егерь, откуда у вас появились нынче стада косуль? В каждой роще-релочке толкутся. — Людмила разговаривала с егерем ироническим тоном. — К чему бы козья напасть: к добру или худу?

— Из Маньчжурии ходовая, — ответил егерь.

— Да неужели! Что, границу открыли? — смеялась Людмила. — Снег-то ухнул до пояса и валит каждую неделю… Косуля, я слышала, с земли кормится. Или у нас привыкнет с дубняка и орешника листья лопать? Небось в Маньчжурии-то не в роскоши гуляла…

Да об чем мы говорим, Людмила! — Козликов вскинул глаза на верхушки тальников. — Теплынь, тишина… Можно, я пойду с вами печку топить?..

— Еще чего! — рассердилась Люсямна. — Нам и без вас хорошо. — И быстро пошла прочь, за ней потянулись ребятишки.

— Так-то, товарищ егерь, — с наигранной грустинкой сказала Людмила. Не желают вас принять к себе мои душеспасители, — кивнула Козликову и сдернула пустые салазки.

Узнал Козликов, когда Людмила ходит отапливать омшаник, и норовит в это время встретиться с ней на узкой дорожке, увидеть вплотную в глазах ее насмешинку, иронию, услышать чистое дыхание и хоть минутку да постоять рядом с ней. Потом егерь уходил, а душа тянулась за Людмилой. Он останавливался и до последней возможности вслушивался в голоса за кривуном речки, пока в морозной тишине не истончались они до комариного звона. Женат Козликов, сын уже детина, и самому прикатило к сорока, и помнит он всегда, что Людмила тоже замужем, многодетна, однако ничего не может поделать с собой егерь: видно, пришла любовь.

Познакомился егерь с Людмилой случайно, летом. Рано утром остановил он моторку. Плыл худощавый мужичок, какой-то серенький, будто весь пропыленный пахотной пылью. Как и обличьем, и характером, наверно, мужичок был бесхитростный, а то бы спрятал улики браконьерства — сетку с карасями. Козликов достал из плоской сумки актовые бланки, карандаш, в тон поведения мужичка миролюбиво проговорил:

— Составим протокольчик…

На берег прибежала молодая женщина с ватагой ребятишек и сразу — к лодке.

— С уловом тебя, дядя Ваня! — звонко сказала Людмила. — Кто это пишет? Неужели корреспондент берет интервью?..

— Берет… штраф… — смущенно ответил дядя Ваня и начал вычерпывать кружкой воду из лодки.

Людмила Милешкина, посматривая издали, как писал Козликов, спросила у рыбака:

— И карасиков конфискует?.. Радуйся, дядя Ваня, тебе крупно повезло!

— В чем же?.. — Мужичок перестал отливать воду, смотрел на Людмилу выжидательно.

— Ты, дядя Ваня, днем на покосе жилы тянул из себя и ночь не спал, чтоб своих гавриков накормить, верно? Сколько у тебя их? Трое, да сестра из города привезла двоих. Пятеро? И корова не отелилась? Теперь у тебя, дядя Ваня, никакой заботушки не будет о семействе: отнимет рыбку товарищ инспектор и сам же ораву твою накормит…

— Насчет сеток постановление есть, слыхали? — не отрываясь от писания протокола, заявил Козликов. — Удочками надо рыбачить.

— Лови, дядя Ваня, хороший совет, — смешливо подхватила Милешкина. — Товарищ освобождает тебя от покоса и пахоты, ковыряй червячков в черемушнике, посиживай под талиной, напевая: «Ловись рыбка, большая и маленькая…»

— В половодье на удочку не клюет, — убедительно сказал мужичок. — Всяких козявок и букашек вдоволь на воле…

— Тогда зачем тебе голодом морить ребятишек? Переезжай в город, живи припеваючи. А товарищ инспектор за тебя колхозную землицу обработает, сена накосит и коровушек подоит, — едко посмеивалась Людмила и глаз не спускала с молчаливого егеря.

Козликов составил протокол и, подавая мужичку на подпись, потянулся было за сетью с карасями. Раньше его Людмила схватила сеть.

— Что за шутки! — егерь строго глянул в глаза Людмилы.

В ясных карих глазах насмешка и настойчивость и какая-то бесшабашная удаль. Козликов смотрел в глаза Людмилы зачарованно, позабыв о лодочнике, о протоколе, — обо всем на свете забыл.

— Ну и женщина! — воскликнул он, тут же спохватился, нахмурился, сказал дяде Ване:

— Штрафик заплатите…

Омшаник в мелком разнолесье на краю картофельного поля — просторного и светлого. Когда-то полем пробежал рысью матерый волк, красная лисица наюлила; косули, пугаясь чистого снега, ходили закраинами. Зато холм омшаника густо расписан мышиными и птичьими цепочками, фазаны понаторили глубокие тропки, разметав павлиньими хвостами снег; куда-то промчался соболь, оставив на снегу слабые вмятины, будто лапы у него в пуховых варежках.

Дверь хранилища, чтобы не промерзала, была завалена овсяной соломой. Прежде чем отбросить солому, Людмила побрякала избитым, дырявым ведром, висевшим на суку ясеня. Гремела и настороженно посматривала на солому.

— Как же не постучать, — словно в чем-то оправдывая себя, сказала Людмила. — В Полетном так вот пришел к хранилищу истопник, старый дедушка, взял вилы и давай выбрасывать сено из пристройки. А из сена как зарычит кто-то лютым зверем! Истопник прямо с вилами во всю мочь припустил в деревню. После уж с гордостью говорил, что и не заметил, как отмахал десять километров, — про курево не вспомнил и на пеньке посидеть ни разу не потянуло…

Людмила, отваливая солому от двери, продолжала рассказывать притихшим ребятишкам, что в деревне собрали мужики свору дворняжек и нагрянули к неизвестному чудищу, рыкнувшему на истопника. В сене оказался бурый медведь, устроил он логово на всю зиму. Собачонки подняли истошный лай, загремели торопливые выстрелы, а мишка бросал в собак и охотников куски досок, комья мерзлой земли. Если собачонка, которая посмелее, подскакивала близко к дверям омшаника, и собачонку медведь сгребал и швырял вон. Никак не хотел оставлять уютную берлогу. Все-таки доняли зверя выстрелами, криками и лаем. Выскочил он из сена и помчался в густой орешник, подминая под себя обалдевших псов. Так и не взяли охотники мишку. А в другом омшанике дикие кабаны устроили тайно — логово.