Владислав Крапивин - Наследники (Путь в архипелаге)
— На работу устроились? — бесцветным голосом просил Михаил.
— А как же, а как же! На складе макулатуры, приемщица я. Добрые люди помогли… А сегодня у меня отгул.
— Отгул или загул?
— А?.. Да вы не беспокойтесь, товарищ милиционер. Теперь будет, как я Валерию Петровичу, участковому нашему, обещала.
Михаил со щелчком закрыл сумку.
— Я наведаюсь сам, помимо участкового… Ну, Витек, я пошел. Оставайся, живи, как договорились. Я потом навещу…
Витек-Заглотыш не двинулся с места, только глотнул.
Егор с облегчением вышел на двор, Михаил за ним. Они были уже за калиткой, когда раздались всхлипы и топот и Заглотыш догнал их. Вцепился в Михаила, щекой прилепился к рукаву.
— Дядя Миша-а! Не надо!
— Что не надо? Витек! Что с тобой?
— Не надо, не уходите! Я с вами!
— Куда ты со мной-то? Вить… Это же нельзя… А мама?
— С ва-ами! — рыдал Заглотыш и цеплялся. выскочила мать, ухватила его. Кое-как оторвали Заглотыша от Михаила, увели. Он все вскрикивал: «Не надо! С вами!..»
Когда опять вышли на улицу, Егор неловко спросил:
— И это что, каждый раз так?
Михаил сказал угрюмо:
— Каждый раз по-разному… Но по-хорошему редко…
— Работка у тебя…
— Сволочная.
— А этот… Витек… Он же все равно убежит опять.
— Не копай ты мне душу, Егорушка, — попросил Михаил. — Лучше скажи, у тебя-то как?
— Что именно?
— Ну, хотя бы как у Ревского побывал?
Егор пожал плечом: чего, мол, такого… Но стал рассказывать. И разговорился не хуже, чем по телефону. И про фильм сказал. Признался даже, что не может до конца поверить, будто молодой матрос, мелькнувший на экране, — отец.
— Ну, это понятно, — кивнул Михаил.
— А вообще-то в картине «что-то есть»…
Сперва они ходили по тихим улицам, где временами с отяжелевших веток искрящимися струйками сыпался снег. Потом зашли в кафе «Лира» — погреться и перекусить. Когда опять оказались на улице. Михаил сказал:
— Ну а теперь давай потихоньку к вокзалу. До поезда полтора часа…
— А вопрос? Помнишь, ты говорил по телефону…
До этого он терпеливо, хотя с беспокойством ждал. Но сколько же можно?
— Помню, — кивнул Михаил. И как-то обмяк, будто даже виноватым сделался. — Я вот что думал… раз уж дома у тебя все известно… Может, сказать про тебя и моим? Маме, сестре? Ты пойми, это же для них…
— Тыразве еще не сказал? — стесненно спросил Егор.
— А какое я имею право? Без твоего согласия…
— Теперь-то уж не все ли равно?
— Не все равно, — вздохнул Михаил. — Тут ведь вот что. Хочешь не хочешь, а на тебя кое-что ляжет. Ну, вроде как обязанности какие-то. Заехать иногда, повидаться… И может, всякие поцелуи-ласки стерпеть, женщины ведь. Даже если тебе это не по душе…
— Да уж стерплю, — слегка дурашливо пообещал Егор. И сказал нерешительно: — Может, мы скоро чаще будем видеться. Я в Среднекамск, наверно, переберусь к осени.
— Как так?
— Там училище есть, речных штурманов и механиков выпускают.
— И ты решил идти в речники? Давно?
— Недавно… Там и для плавания «река-море» готовят, я слышал. И даже просто для морей… В настоящую мореходку мне, наверно, не пробиться с моими-то отметками, а в Среднекамское училище, говорят, легче. После восьмого…
Михаил молчал.
— Не одобряешь, что ли? — разочарованно спросил Егор.
— Не одобряю… Во-первых, это не совсем то училище, каким оно тебе кажется. Скорее, обычное ПТУ. И по уровню, и по нравам. И пацанам, уехавшим из дома, там ох как нелегко…
— Ничего, меня не съедят… Подумаешь, ПТУ. Везде кричат, что это теперь главнее всего, а ты…
— Главнее — это когда человек твердо решил, обдуманно. А ты хочешь, как проще… Подожди психовать, послушай… Во-первых, ты лазейку ищешь, чтобы со своими трояками проскользнуть. А во-вторых, стараешься поскорее от жизни с отцом избавиться. Тем более когда узнал такое…
— Все ты понимаешь, — язвительно сказал Егор.
— А что? Не так?
— Так, да не совсем…
— Ну, не совсем… Еще романтика дальних странствий. Но только в училище ты не увидишь тех парусов, что на экране.
Егор чуть не зарычал.
— До чего ты любишь в душу залазить! Так бы и дал по шее.
— Ну дай, — засмеялся Михаил. — А в училище не советую.
— А что советуешь?
— Кончай десятый, ума-разума набирайся, аттестат получай приличный. И, если не передумаешь, поступай в мореходку или высшее морское. Тебе ведь не река нужна, а море. Верно?
— И еще два года тянуть с папой Вик-Романычем?
— И с матерью. С родной. К ней-то ты что имеешь?
Егор молчал. Трудно объяснить, что хочется полного перелома. Раз уж столько в жизни изменилось, пусть меняется до конца. Чтобы все было другое — и город, и люди, и дела…
Михаил осторожно сказал:
— Два года — разве много? Дольше терпел…
— Деваться было некуда.
— Ну… — Михаил быстро глянул на Егора. Проговорил, словно преодолевая последнюю неловкость: — Если что случится, ты же понимаешь: у тебя в Среднекамске тоже есть дом.
Егор качнул головой. То ли кивнул, то ли так просто… Нет, все было неплохо, но только он продрог наконец в своей финской курточке, и поэтому хотелось закурить. И сигареты были. Но при Михаиле Егор не решился…
На следующий день после уроков Егора догнал на улице Венька. Спросил насупленно:
— У тебя неприятности, что ли?
— С чего ты взял?
— А вчера… милиционер… Если думаешь, что из-за меня, то зря. Мы с ним тогда просто случайно вместе шли.
Егор сделал значительное лицо и с полминуты поглядывал на хмуро-виноватого Веньку. Потом как бы спохватился:
— А, милиционер!.. Это мой двоюродный брат.
Венька смешно замигал и даже остановился.
— Ну да, — сказал Егор уже серьезно. — Он в те дни как раз меня разыскивал. И про отца я от него узнал. Про настоящего… Помнишь, я тебе говорил?
— Значит, это правда? — глаза у Веньки стали сочувствующие.
— Кто же такими вещами шутит, — усмехнулся Егор. И подумал: «Зачем я опять с ним об этом?» Но тут судьба словно решила наградить его за откровенность. Венька, стоявший у дощатого, со снежным гребешком забора, переступил, отодвинулся, и за ним открылась маленькая белая афиша: «Клуб им. Гагарина. 9 декабря. Худ. фильм «Корабли в Лиссе». Нач. в 17.00».
— Ух ты, — невольно сказал Егор. — Клуб Гагарина, это где?
Венька оглянулся на афишу.
— Это у фабрики «Маяк», недалеко… А что, хорошее кино?
— Кому как… — Егор подавил желание сказать о том, что для него этот фильм. И без того разболтался…
— Я и не слышал о таком, — сказал Венька. — Это по Грину?
— Ага… Паруса, пираты…
— Надо сходить с Ванюшкой. Он такое обожает… А ты пойдешь?
Егор вспомнил, что с собой нет ни копейки. Вчера он сунул в карман рубль, но истратил на буфет и сигареты (нельзя же все время попрошайничать). Егор плюнул от огорчения. Матери дома не будет до вечера, уехала к знакомым. Занять не у кого. Он разочарованно похлопал по карманам.
— Если хочешь, — сказал Венька, — я куплю билет и тебе. А ты приходи прямо к клубу. Без пятнадцати пять…
Егору отчаянно хотелось еще раз посмотреть «Корабли».
— Можно… — сказал он.
Венька кивнул и, уходя, опять знакомо оглянулся. И тогда, как при неожиданном повороте лучей, все высветилось, вспомнилось и выстроилось в картину.
…Думая о речном училище, Егор не раз вспоминал синий плес с затопленной колокольней. Он увидел его и сейчас. Почти как наяву. Обходя колокольню по широкой дуге, шли над водой накренившиеся пирамиды легких многоярусных парусов. А в широком проеме колокольни, держась одной рукой за выступ, а другой сжимая опущенную серебряную трубу, стоял мальчишка. Горнист Игорек. Тот, кто после сигнала убегал с крыльца и оглядывался на всех весело и доверчиво. Как Венька…
Глаз тайфуна
«Немало пороху потрачено было на торжественные салюты по поводу примирения его превосходительства Николая Петровича Резанова с Крузенштерном и его офицерами. Палили в честь посланника, палили в честь моряков и, конечно же, в честь губернатора Камчатки генерала Кошелева, положившего много сил, чтобы восстановить мир и чтобы славные дела — кругосветное плавание россиян и посольство их в Японию — не были неразумно прерваны из-за столкновения человеческих натур.
Палили радостно орудия «Надежды», отвечала им с берега Камчатская крепость.
Немало часов ушло и на веселые застолья в честь того, что прежние раздоры обещано со всех сторон предать забвению. Хлопали пробки, произносились тосты во здравие государя императора, во здравие всех присутствующих и за благополучное окончание всех предприятий и плавания. И опять гулким ревом откликались на верхней палубе пушки. Подпрыгивала и звенела на широком столе кают-компании посуда…
