Ганс Краузе - Али-баба и Куриная Фея
— Чего ты хочешь? — закричал он свирепо. — Конечно, Али-баба сделал ужасную глупость. Это мы и сами знаем! Но у него, по крайней мере, хватило честности во всём признаться. И ты хочешь его за это наказать? Ну, а куда он денется, если мы выставим его за дверь? Отправится к своему отчиму, что ли? Если ты этого добиваешься, приятель, то тебя самого следует наказать.
Слова Занозы вызвали бурное одобрение.
Карл Великий обиженно вскочил со своего места:
— Выходит дело, теперь я во всём виноват? Вот до чего вы договорились!
Он с шумом направился к выходу.
— Делайте что хотите. Я больше не скажу ни слова. По мне, так хоть целуйтесь со своим Али-бабой!
И он захлопнул за собой дверь.
Рената всё ещё молчала. Её гнев развеялся, но чувство разочарования не могло пройти так скоро.
Молчаливость Ренаты бросилась в глаза Инге Стефани.
— Ну, а тебе разве нечего больше сказать? — подбодрила она девушку.
Рената сделала над собой усилие, чтобы произнести несколько слов.
— Пусть Али-баба остаётся в интернате, — сказала она холодно. — Мне он не мешает, для меня он больше не существует!
Али-баба вздрогнул, словно его ударило электрическим током.
Началось голосование. Большинство ребят высказались за то, чтобы Али-баба остался в интернате. Инга Стефани была довольна этим решением. Теперь, после того как она отчасти представляла себе прежнюю жизнь Хорста Эппке, она ни за что не решилась бы исключить его из интерната. «Он исправится, — говорила себе Инга Стефани. — Собственно говоря, он уже немного исправился. Он всё же признал свои ошибки. Для начала это немало…»
Признание Али-бабы вдохнуло в неё бодрость. Как часто, когда в интернате что-нибудь не ладилось, она втихомолку спрашивала себя: «К чему всё это? Какой смысл в том, что я порчу себе кровь из-за чужих, дурно воспитанных детей?» Постоянное сомнение, как червь, подтачивало её силы, её веру в себя. Зато теперь, теперь она вдруг почувствовала, как много можно сделать. «Таких подростков, как Хорст Эппке, немало, — думала Инга Стефани. — Скольким юношам и девушкам я могу заменить отчий дом, которого они лишились!»
Эти мысли долго не оставляли Ингу Стефани. Поздно вечером, когда в доме всё затихло и ученики заснули, она всё ещё сидела за своим письменным столом, опустив голову на руки. «Многое из того, что я делала, было неправильным, — думала она. — Не всё идёт в Катербурге так, как могло бы идти. И я сама в этом виновата. У меня нет ни достаточных знаний, ни опыта! Я была слепа, считая Али-бабу неисправимым сорванцом. Я оказалась плохим врачом, который берётся лечить больного, не зная истинной причины его недуга…»
Инга Стефани открыла ящик своего письменного стола. Она искала анкету для поступления на курсы. Да, ей нужно учиться. Теперь она это поняла.
Признания Али-бабы широко обсуждались в интернате. Феликс Кабулке узнал о случившемся уже на следующее утро, сразу же после того, как ребята вышли на работу. Дома, во время обеда, он рассказал обо всём отцу. Эмиль Кабулке не поленился отправиться с этой новостью в контору, куда, кстати говоря, ему и без того надлежало явиться, для того чтобы отметить в картотеке молодняка факт рождения двух телят.
Таким образом перечень грехов Али-бабы дошёл до ушей заведующего хозяйством.
— Хорошо, что ты мне об этом сообщил, — сказал Кнорц, одобрительно похлопывая старшего скотника по плечу. — Этот несчастный случай с самого начала показался мне весьма подозрительным. Ну и порядки в интернате! Настоящий Содом и Гоморра. Так дело не пойдёт! Но давай говорить начистоту: кто виноват во всём этом? Мальчишка с рогаткой, который разбойничает на проезжей дороге, или воспитатель, поощряющий его на такие подвиги своей вредной системой воспитания? Всё происходит оттого, что молодым лошадкам дают слишком много воли, вместо того чтобы держать их в узде. Ох уж этот мне Бауман! Не хватает только, чтобы он разговаривал с нашими ребятами на «ты». Дело идёт к этому. Они и так уже всем балаганом бегают к нему в больницу. А что получается из этого панибратства? Бритте Лампрехт Бауман разрешил болтаться в городе в рабочее время, а Эппке между тем слонялся без дела где-то по дорогам. Теперь мы установили, что коллега Бауман пренебрегает своими обязанностями по отношению к вверенным ему ученикам. Какая небрежность, какая неслыханная безответственность! Так дело не пойдёт, говорю я. Нет, не пойдёт! Этим не мешкая должны заняться соответствующие органы. Протокол о несчастном случае у меня уже готов. Его вполне достаточно для немедленного увольнения. Никакой пощады быть не может. Бауман ведёт себя, как са-бо-таж-ник. Подобным безответственным элементам не место в народном имении!
Кнорц говорил всё громче и громче. Хильдергард Мукке, сидевшая в соседней комнате, почти всё слышала.
— Минутку, коллега Кнорц, — сказала она, появляясь на пороге. — Я категорически возражаю против всяких заговоров, направленных против отсутствующего товарища. Это некрасиво, дорогой мой!
Александр Кнорц побледнел.
— Конечно, вы будете защищать своего сверхпередового воспитателя, — сказал он язвительно.
— Герр Кнорц, я никого не защищаю. Возможно, что коллега Бауман ошибся. Ошибается всякий. Но не в этом суть. Я говорю о вас, о вашей манере действовать за спиной больного товарища. Я скажу вам одно, Кнорц, обидитесь вы на меня или нет, но так, как вы, рассуждают только мелкие душонки, которые, разыгрывая из себя защитников народной собственности, на деле защищают свою собственную выгоду. Если вы не можете договориться с коллегой Бауманом, то хотя это и прискорбно, но касается только вас. Избавьте же нас от своей злобной болтовни. В имении есть дела поважнее этого.
Александр Кнорц уставился на Мукке. Вот что ему приходится выслушивать! Так с ним не разговаривал даже сам старый барон, когда Кнорц служил у него инспектором. Он чувствовал себя смертельно обиженным и, громко стуча каблуками, демонстративно вышел из конторы.
Эмиль Кабулке, который сначала слушал Кнорца с живым сочувствием, покраснел как рак и быстро склонился над картотекой. «Ну и ну! — испуганно думал он. — С этой Мукке шутки плохи. Какое счастье, что моя старуха не политруководительница!»
«Цып-цып-цып, идите сюда, курочки!..»
Али-баба решил взять себя в руки. Ведь он чуть было не вылетел из интерната! Это не должно больше повторяться.
Хорст Эппке старательно соблюдал все правила внутреннего распорядка. Возвращаясь с работы, он чистил на улице сапоги, убирал свой шкафчик, хотя там почти нечего было убирать, и старался не вступать в пререкания. Каждый вечер перед сном он мыл ноги, хотя всё существо его противилось этой процедуре.
— Ребята, вы заметили — Али-баба проводит «новый курс», — сказал Факир.
Али-баба ухмыльнулся. Честно говоря, он предпочёл бы услышать эту похвалу из уст Ренаты. Но Рената держала себя с ним подчёркнуто холодно и отчуждённо. Она больше не желала о нём знать. Разочарование, которое она пережила, было слишком велико, чтобы его так скоро можно было побороть.
«Если бы я только знал, чем я могу ей понравиться!» — думал Али-баба. Его угнетала её злопамятность.
Фрейлейн Кисслинг, которая опекала в имении куриное племя, уехала в отпуск. Её заменяла Рената. Каждое утро она отпирала курятники, которые находились недалеко от старого парка, и выпускала на прогулку «итальянок» и леггорнов. Потом она кормила своих питомцев, выбирала из гнёзд яйца и посыпала пол в курятниках свежим песком. Целый день Рената проводила со «своими» курами. Мысленно она уже представляла себя настоящей птичницей. Девушка не возражала против того, чтобы фрейлейн Кисслинг гуляла ещё несколько месяцев.
Как-то заведующий хозяйством Кнорц обходил имение. Рената распыляла в это время в курятниках порошок против клещей.
— Ну как, девушка, справляешься? — спросил Александр Кнорц, снисходительно улыбаясь. Он выиграл в тотализаторе на десять номеров сразу и был настроен благожелательно. — Я пошлю тебе кого-нибудь в помощь.
Честолюбивая Рената заверила заведующего хозяйством, что она и одна может справиться со своей работой. Но Кнорцу было бесполезно возражать даже в тех случаях, когда он был в хорошем настроении.
— Кто хочет работать в курятнике? — спросил он на следующее утро при распределении работы.
Ученики переглянулись, а потом с удивлением воззрились на Кнорца. Их поразил весёлый тон, каким это было сказано. Надо держать ухо востро. Кто знает, может быть, за приветливостью Кнорца скрывается какой-нибудь подвох, подумали они.
Никто не поднял руку.
— Не бойтесь, куры не кусаются…
Кнорц продолжал улыбаться.
Али-баба переминался с ноги на ногу. Не поднять ли ему руку? На птицеферме работала Рената. Судьба ему улыбнулась. Если Кнорц пошлёт его на птицеферму, Ренате волей-неволей придётся с ним разговаривать. При этих условиях всё ещё может наладиться.
