Николай Омельченко - Повести
Витек прищурился и, глядя на своего белоголового напарника, протянул жалобно:
— Ты по-о-онял, а? Понял что-нибудь?
— Нет, — покачал тот головой.
— А я понял… у них нет таких денег. Так что же это, дорогие граждане, получается? На автобус у них деньги есть, а на лодку — нет. Значит, там, где колеса крутит мотор, вы деньги платите, а там, где трудится в поте лица человек, работает своими натруженными руками, вы не платите. Отсюда вывод — вы не уважаете людей. Пошли, — кивнул он белоголовому.
— Да какие вы люди? — вдруг не выдержал Роман.
— А вы люди? — обернулся белоголовый. — Человек отличается от ишака тем, что кумекает, думает, — белоголовый постучал себя кулаком по лбу. — Все понятно?
— Увидим, кто еще кумекает! — сказал им вслед Роман.
А Генка вдруг прыснул своим отвратительным смехом, хлопнул Романа по плечу.
— Наконец-то я услыхал слова настоящего капитана! — воскликнул сквозь смех Генка.
— Не кривляйся, ты! — прикрикнула на него Наташа.
Роман сердито уставился на Генку, ища в его словах подвоха. Но Генка вдруг перестал смеяться, обнял ребят и, подталкивая их в спины, повел в кустарник, заговорщицки оглядываясь на хозяев лодки.
Наташа и Зойка поспешили за ними, им тоже очень хотелось услышать, что же такое придумал этот шалопутный Генка, почему он вдруг решил это поведать только мальчишкам, почему секретничал. Но, как оказалось, секретов никаких не было. Генка даже подождал, пока подошли Наташа и Зойка, и заговорил:
— А ларчик-то просто открывался!.. Если мы без позволения хозяев попользовались гостеприимным домиком, почему нам не сделать то же самое с лодкой?
— Правильно, ты, Генка, гений! — сжала кулак Наташа.
— Но, может, это нечестно, в домике не было хозяев, а тут есть, — робко попыталась запротестовать Зойка. — Может, в этом какая-то подлость?
— Противника иногда следует бить его же оружием, — изрек Роман. — Я поддерживаю Генку.
Генка вытянулся в струнку, руки по швам, потом отдал по-военному честь и сказал полушепотом:
— В таком случае, капитан, отдавай команды!
Но прежде, чем командовать, Роман спросил у Наташи и Зойки:
— Свет в домике погасили? Банки вынесли и своего ничего не забыли?
— Даже дверь захлопнули, — ответила Наташа.
— А удочки?
— Вон у кустов лежат, — сказал Генка.
Роман вышел из кустарника, поглядел на берег. Те двое ставили сеть в затоне, метрах в пятидесяти от лодки.
— Кто сядет за весла? — спросил Роман.
— Я, — ответил Борис.
— Первыми в лодку прыгнут девочки. За ними Борис, мы с Генкой столкнем ее в воду. Вопросы есть?
Все молчали, переминались с ноги на ногу, это от волнения. Роман в последний раз посмотрел в сторону Витька и белоголового, которые, все еще ни о чем не подозревая, спокойно ставили сеть, и скомандовал:
— К захвату пиратского судна приготовились! Внимание! Марш!
Наташа и Зойка, пригибаясь у кустов, как и было приказано, бросились к лодке первыми, за ними Борис, а затем Роман и Генка. Они столкнули с косы лодку, и она, слегка осев в воде и качнувшись, вначале поплыла вниз по течению, а потом, когда Борис опустил весла в воду и начал грести, развернулась и пошла к противоположному берегу.
Витек и белоголовый заметили ее, когда та была уже на середине.
— Ах, гады, паразиты! — кричали те, бегая по берегу.
— Так чем отличается человек от ишака? — кривляясь, смеялся Генка.
— Ну, погодите, я вас сейчас догоню! — крикнул Витек и стал снимать свои длинные резиновые сапоги.
— Только подплыви, — крикнул Роман, — соленый вкус весла попробуешь!
— Да он вплавь нас не догонит, куда ему! — нажимая на весла, говорил Борис. — Меня дедушка научил грести…
— Витек, — сказал Генка, — поплывешь за нами, мы тебе маленькую казнь устроим: пойдем по реке, вниз по течению, до самого Черного моря гнаться будешь.
— А, леший с ними, — сказал Витек, натягивая сапоги снова, и ребята услышали, как он добавил тихо и злобно: — За лодкой поплывешь ты, ты же ее прогавил!
Тот что-то непонятное пробурчал в ответ, помахал ребятам кулаком и стал нехотя раздеваться.
Лодка, сминая камыши, упруго ткнулась в берег. Ребята вышли из нее и, не сговариваясь, помахали и тому, что на острове, и тому, который уже плыл к этому берегу. Плыл он неуклюже и тяжеловато: все тело его было в воде, и над ней виднелась лишь белая голова, которая сейчас похожа была на клок желтоватой пены.
— Тяжело паренек плывет, дожил до наших лет, а не научился как следует плавать, — посочувствовала Наташа и поглядела на Романа. Роман покраснел и вдруг, когда они уже пошли по лугу, совершенно неожиданно для себя, чувствуя на себе пристальный взгляд Наташи, сказал тихо, чтобы не слышали ребята:
— Я, Наташа, и так не умею…
И внезапно, оттого что сознался, почувствовал какое-то трудно объяснимое облегчение и уже прямо посмотрел Наташе в глаза, ожидая увидеть на ее лице удивление. Но удивления он не увидел. Она так же тихо ответила ему:
— А я это сразу поняла. Вернее, поняла в тот миг, когда ты вместо рюкзака ухватился за борт.
— Я бы не хотел, чтобы знали об этом ребята. Как ты думаешь, они не подозревают?
— Думаю, что нет. Приходи в бассейн, я тебя научу, к лету ты будешь плавать не хуже других…
— Спасибо, — кивнул, слегка вздохнув, Роман.
15. Дорога домой
Вначале они шли тем же лугом, через который бежали ночью Борис и Генка, потом, хрустя стерней, полем, тоже уже знакомым Генке и Борису, хотя ни тот, ни другой совершенно ничего не узнавали тут этим ранним, пронзенным солнечными лучами утром; сейчас светло казалось не только от солнца и чистого неба, но от каждой взблескивающей от ночного дождя стернинки, даже как-то неловко было мять их, сбивать с них эти мелкие хрусталики-капли; все большое-большое поле было похоже на огромное сырое полотно, расшитое хрустальным бисером, а влажные волны воздуха, накатываясь на ребят, обдавали их сытным ароматом набухшей от воды земли и давно скошенных хлебов.
— Ты как себя, Зойка, чувствуешь? Мы не очень быстро идем? — спросил с заботливой строгостью, как и подобает капитану, Роман.
— Отлично! — рдея щеками, попыталась засмеяться Зойка. И поняв, что все не очень ей верят, сочувственно поглядывают на нее, все же сумела рассмеяться и, видимо, для того, чтобы доказать всем, что она уже здорова, несколько раз подпрыгнула, тяжело отталкиваясь не очень-то послушными, плохо пружинившими ногами о набухшую влагой землю, и даже попыталась пробежаться. Но тут же, запыхавшись, добежала лишь до Генки, ждущего впереди других в каких-то десяти метрах.
— Ты чего это гасаешь, болезная? — кривляясь, усмехнулся Генка.
— А что, разве нельзя?
— Тебе нельзя.
— Подумаешь, всем можно, а мне нельзя. Чем это я хуже других? — с вызовом и обидой проговорила она.
Генка не ответил, а лишь фыркнул коротким презрительным смешком.
— Чего молчишь, язык отобрало, что ли? Чего фыркаешь, как хорек? — рассердилась Зойка.
— Это я не на тебя, — снова фыркнул Генка, — это я просто вспомнил одну историйку, которая случилась, когда я с братеником в турпоходе был… Вспомнил, как я проучил одного чемпиона и…
— Ты уже сто раз рассказывал об этом, — перебила его Зойка.
— …одну вредную девчонку, — договорил Генка.
— И про нее уже рассказывал.
— А я не про ту, я про другую!..
— Не надо мне про другую, — нахмурилась Зойка. — Ты лучше скажи, вот… про чемпиона я уже не раз слыхала, а про ту пигалицу, что с ним была, ты говорил впервые… Скажи честно, выдумал все или… только честно, когда она упала, взял на руки, да?
Генка пожал плечами и уже не фыркнул, а прыснул своим обычным смехом:
— Не знаю, не помню. У меня таких мелочей в жизни было о-о-громное количество. Всего не упомнишь…
— Огромное коли-и-чество! — передразнила его Зойка. — Врунишка ты! — и отвернулась от него, поотстала.
Генка хотел ей что-то ответить, но Зойка уже была среди ребят. Те догнали его, теперь все шли не гуськом, а в ряд, так как показалось шоссе, и ребята почему-то заторопились к нему, как бы боясь, что вот-вот прозевают автобус.
Но автобус еще долго не показывался, шоссе в этот ранний утренний час было пустынным.
Это шоссе вело прямо к городу, домой и, казалось бы, должно было развеселить ребят, поднять у них настроение. Однако намокшее, черно-серое, оно показалось всем очень грустным, и поэтому, когда ребята остановились у столба с желтой дощечкой, на которой виднелась полустертая буква «А», все вдруг печально и устало притихли, всех внезапно обволокла непонятная грусть и тревога.
У кромки шоссе, в канаве с водой, росли кустистые вербы; в их обезлистившихся ветвях звонко били синицы. «Ци-цим-били, ци-цим-били», — вызванивали они. Зойка, чувствуя, что слипаются глаза, спросила, тряхнув головой:
