Лев Рубинштейн - Чёрный ураган
Бэйтс шагал впереди своего взвода по главной улице. Под медленную дробь барабанов солдаты шли к центру города. Ричмонд пал.
Всё проходило в глубоком молчании. Никому не хотелось нарушать торжественную тишину. Только треск и грохот валящихся балок да барабанный бой царили над городом. Возле Капитолия[17], где ещё полоскалось по ветру знамя мятежников, барабаны разом смолкли. Площадь наполнилась войсками, а по бокам появились первые робкие зрители, преимущественно негры. Генерал выехал вперёд на лошади и приказал послать в Капитолий два взвода солдат. Одним из этих взводов командовал лейтенант Бэйтс.
Бывший типографский рабочий высоко поднял голову, светлый хохолок рассыпался у него на лбу, глаза блестели. По команде солдаты спустили флаг мятежников и подняли вверх американский флаг. Сверху были видны тёмные прямоугольники войск на площади и бегущие тучи дыма над городом. В тот момент, когда большое полотнище наполнилось ветром, развернулось с треском, похожим на выстрел, и зашумело над головой Бэйтса, вокруг Капитолия прокатилось громкое «Слава!» и «Аллилуйя!». Внизу пели:
Мы идём на Ричмонд светло-синею стеной,Звёзды и полоски мы несём перед собой.Тело Джона Брауна лежит в земле сырой,Но душа его ведёт нас в бой!
Бэйтс отсалютовал саблей.
— Ребята! — крикнул он своим солдатам. — Дело сделано гражданская война окончилась! Начинается новая жизнь.
За плечами у него остались белые палатки лагерей, пронзительный горн, трубящий атаку, траншеи, наполненные мёртвыми телами, вой и грохот снарядов, слепящие полосы артиллерийского огня между кустами и деревьями, сгоревшие фермы и муравейник светло-синих шинелей с пелеринами, над которыми штыки тускло переливались серебряным светом. Люди шли, погибали, на их место приходили новые — и всё это ради сегодняшнего дня и ради завтрашнего утра…
На улицах негры, крича, сжигали помосты, на которых продавали в рабство, плети надсмотрщиков, доски с шипам чтобы «ломать» наиболее упорных рабов, и кольца, которыми цветных приковывали к столбу, чтобы разжечь под ним костёр.
На следующее утро человек очень высокого роста прибыл Ричмонд на двенадцативёсельной шлюпке по реке Джемс. Он шёл по улицам, сопровождаемый вооружёнными моряками, и сумрачно разглядывал чёрные остовы домов. Встречные негры с недоумением глядели на эту костлявую фигуру с огромным ушами, торчащими из-под цилиндра. Наконец какой-то старик бросился вперёд. Он снял свою дырявую соломенную шляпу, отвесил земной поклон и закричал:
— Господь продлит ваши дни, масса Линкум! Это я, Сол, вам говорю! Мне семьдесят лет. Я узнал вас!
Линкольн остановился, снял свой узкий цилиндр, похожий на печную трубу, и вежливо произнёс:
— Добрый день, дядя Сол. Где мы виделись?..
…Гарриет приехала в Вашингтон днём 12 апреля с письмом от Дугласа и с рекомендацией от Монтгомери. В письме было сказано, что Дуглас договорился о приглашении Табмен на работу в «Бюро по делам освобождённых»[18]. Дуглас просил её не отказываться от этого важного поручения. Бюро должно было определить дальнейшую судьбу четырёх миллионов бывших рабов на Юге.
Гарриет остановилась в Вашингтоне впервые. Столичный город Америки удивил её. Это была диковинная смесь мраморных колонн и негритянских домишек. На боковых улицах военные фургоны с красными крестами застревали в грязи у самых подъездов роскошных вилл с густыми садами и узорными решётками.
На некоторых улицах не было ни тротуаров, ни мостовых, а кое-где можно было наткнуться и на свинью с выводком поросят. Сенаторы с портфелями в руках осторожно обходили женщин, доящих коров неподалеку от Капитолия, купол которого был окружён лесами. Повсюду развевалось бесчисленное множество флажков. Военные караулы ежечасно сменялись у подъездов правительственных зданий, кавалерийские патрули двигались по главным проездам, а недалеко от военного министерства под навесом стояла батарея артиллерии.
Гарриет ночевала у знакомой тётки, дальней родственницы Соджорнер, в доме из глины, вплотную примыкавшем к хлеву, где мычали телята.
— Видите ли, Гарриет, — болтала хозяйка, подавая гостье блюдо с тушёными бобами, — по случаю победы у нас уже несколько дней праздник, вроде рождества. Пушки стреляют, плошки горят, парады за парадами. Мы здесь всё знаем. Вот сегодня, например, в театре будет представление, на которое приедет сам масса президент с женой. Если постоять у подъезда, можно увидеть всех знаменитых людей, но я вам не советую, потому что собирается дождь, а массу президента вы ещё увидите не раз.
Гарриет не пошла к подъезду театра. Голова у неё болела от шума большого города и от потока новостей, которые ей сообщали на всех перекрёстках. Она рано легла спать и проснулась утром от беготни и криков.
— Вставайте! — стонала хозяйка, заламывая руки. — Ведь он умер. Убит, милосердие господне! Перестал дышать!
— Кто убит?
— Масса президент!..
Линкольн был застрелен вечером 14 апреля, в ложе театра. Убийца свободно вошёл в неохраняемую ложу, выстрелил в затылок президенту и спрыгнул на сцену, где шёл спектакль. Размахивая ножом, он проложил себе путь за кулисы, выбежал задним ходом на улицу, где его ждал человек с лошадью, и ускакал из города.
Ночью телеграфная связь Вашингтона почему-то оказалась повреждённой. Патрули были посланы вдогонку преступнику с большим опозданием по всем дорогам, кроме той, по которой преступник бежал. Было строго приказано взять убийцу живым, но, когда его наконец обнаружили в сарае одной фермы, он был убит случайным выстрелом. Кто был истинным организатором заговора против Авраама Линкольна, не обнаружено и до сих пор, но с той минуты, когда он перестал дышать, даже самые ретивые его противники поняли, что Америка потеряла одного из самых честных людей в своей истории.
Утром шёл холодный дождь. По дороге к Белому дому Гарриет прошла мимо десятка караулов, и никто её не задержал.
Пушки возле военного министерства были задрапированы чёрным. На ступенях Капитолия сидели плачущие негритянки. Над городом плыл монотонный колокольный звон. Все церкви звонили одновременно.
Белый дом был оцеплен пехотой. На штыках уныло повисли мокрые чёрные ленты. К решётке никого не пускали. Толпы белых и негров стояли вдали с непокрытыми головами и смотрели на приспущенный флаг. Изредка слышались рыдания.
Гарриет глядела на молчаливое здание.
— Прости меня, Эйб Линкольн! — беззвучно шептала она. — Прости меня за то, что я не успела прийти к тебе с благодарностью! Прости меня, дядя Эйб, лесоруб из Иллинойса. Этот красивый дом оказался твоим последним домом.
Никто не слышал этой заупокойной молитвы. В тот же день Гарриет покинула Вашингтон.
В вагоне нью-йоркского поезда к ней подошёл проводник и схватил её за плечо.
— Это ещё что?! — закричал он. — Здесь чёрным ехать не полагается! Обнаглели!..
Гарриет сбросила его руку с плеча и вытащила бумагу, подписанную Монтгомери: «Пропустите предъявительницу сего, Гарриет Табмен, находящуюся на действительной службе в армии Соединённых Штатов, в любом избранном ею направлении».
— Что за чушь! — воскликнул проводник. — Цветная баба служит в армии Соединённых Штатов! Где ты купила эту бумажку?
— Потише, любезный, — сказала Гарриет своим хрипловатым голосом. — Я два года воевала на передовой позиции.
— «Воевала»! Разве негры воевали?
Гарриет не ответила. Проводник пытался схватить её за воротник, но получил удар в живот и распластался на полу вагона.
— Цветные нападают на белых! — орал он во всю мочь. — Эй, ребята, помогите мне высадить эту нахальную чёрную морду! Расплодились, как тараканы! Лезут в вагоны для честных людей!
Появились три кондуктора из соседних вагонов. С большим трудом они вчетвером вынесли Гарриет, бросили её в багажный вагон и заперли дверь.
Гарриет упала на кучу мусора в углу. Поезд деловито стучал по рельсам. Ей никак не удавалось разогнуть пальцы рук, стиснутые в кулаки. Зубы словно свело судорогой. Только через час-полтора она начала приходить в себя и тут, впервые в жизни, с изумлением заметила, что по щекам у неё градом катятся слёзы. Так она доехала до Нью-Йорка.
Ночные всадники
Док Томпсон совершил неслыханный в истории графства Дорчестер поступок: через несколько месяцев после окончания гражданской войны он допустил к себе в кабинет и усадил в кресла двух представителей «Бюро по делам освобождённых».
Оба представителя были чёрные. Один из них был Дэви Кимбс. Все соседи прекрасно знали, что этот Кимбс был когда-то рабом в усадьбе Данкена Стюарта. Но это ещё куда ни шло… Второй представитель, вернее, представительница была известная преступница Гарриет Табмен, беглая рабыня Бродасов, голова которой к концу гражданской войны стоила сорок тысяч долларов! И вместо того чтобы сжечь её на костре…
