Ника Муратова - Гавань разбитых ракушек
— Ты думаешь, что мама забрала бы ее однажды? Я сомневаюсь.
— Кто знает. Материнский инстинкт — вещь непредсказуемая. Но ты своим рождением заполнила вакансию. Так что, увы, нам остается только гадать.
— Вакансия вновь свободна, — горько добавила Панова, ссутулившись.
Лара ничего не ответила. Она открыла бутылку с терпким соком баобаба и небольшими глотками отпила густой молочный напиток, кончиком языка слизнула каплю с горлышка и протянула Пановой.
— Хочешь?
Ольга покачала головой и встала. Ее охватило непреодолимое желание остаться одной. Присутствие Лары вдруг стало тяготить ее. Она сидела перед ней в этом маленьком кабинете, словно судья, прямая и уверенная в своих словах. Ее слова ранили, и она не могла не знать об этом. Она не могла не догадываться, какую бурю эмоций вызовут в Ольге ее рассуждения. Но тем не менее она все это произнесла с совершенно равнодушным лицом, как уверенный хирург делает надрез на коже.
— Я пойду пройдусь.
— Куда? Вечер уже. Лучше иди домой.
— Чепуха. Все нормально. Я здесь уже всех знаю.
— Ты так думаешь? Смотри не переоцени свои силы.
Ольга вышла из клиники, села за руль и выехала за пределы деревни. Поехала в сторону океана. Когда хижины остались позади и показался берег, она свернула к пляжу, остановила машину и опустила голову на руль. Ей стало душно. Она вышла из машины и села на влажный белый песок. Вдалеке над горизонтом разливался огненный закат. Оранжево-красные языки солнечного пламени слились с облаками над океаном, окрасив бело-голубую пену неба в кровавый цвет. Вскоре небо стало серым, безликим, играя буйными цветами только около исчезающего солнечного полукруга. Ветер с моря усиливался, и Ольга зябко повела плечами. Зря она не надела ветровку. Даже в сезон дождей по вечерам иногда дул прохладный ветер, а уж у воды всегда было прохладно. Теперь придется мерзнуть или возвращаться домой. Мелкие зеленые плоды неизвестного ей дерева блестели на влажном песке редкими пятнами. Попадая под ноги, они проваливались в рыхлый песок и бесследно погружались в него, как и плоские ракушки.
Ольга обернулась. Она отъехала довольно далеко от деревни. Ее никто не видел, вокруг было пустынно. Она запустила руки в песок, пропустила его сквозь пальцы, наблюдая за тем, как ветер подхватывает песчинки и уносит вдаль. Она обхватила колени руками, подставив лицо ветру. И заплакала. Тихо, беззвучно заплакала, дав волю слезам катиться по щекам, оставляя мокрые дорожки на обветренной коже. Лара обошлась с ней жестоко. Но ведь она в чем-то права, Вполне возможно, что так и есть. Что мать не любила ее, а просто родила ради отца. Просто растила потому, что так положено, а статус и возможности позволяли. Потому что отец никогда бы не дал ей бросить их ребенка. Потому что люди, настоящие люди, а не монстры не бросают своих малышей. Ольга — воровка. Она виновата перед Ритой. Кругом виновата. Она оказалась удачливее ее. Она взяла от матери все то, что должно было бы достаться Рите. Возможно. На большее мать и не была способна. Иначе почему она не решилась еще на одного ребенка? Это было бы выше ее сил. Свою роль в глазах общества она выполнила. Остальное — лишнее. Чепуха.
Слезы иссякли. На душе стало чуточку легче. Самую малость. Теперь Ольга знала, в какие слова облечь свои ощущения.
Она встала, отряхнула с юбки песок. Это было практически бесполезно — влажный песок налип везде: на юбку, под юбкой, на кожу ног, забился в волосы. Она вздохнула и вернулась в машину. Солнце село, и сумерки стремительно сменялись темнотой. Это было очень характерно для Африки. Сумеречное время дня длилось совсем недолго, не более двадцати минут. Затем быстро наступала темнота, и все замирало. Согласно легенде, когда-то в Африке господствовал только лишь знойный день. Ночь же жила на дне большой реки и подчинялась богине Йомойи. Как-то вождь суши Одудуа женился на дочери богини Йомойя — Аджи — и забрал ее на знойную сушу. Аджи вскоре устала от постоянного зноя и попросила мать прислать в мешке немного ночи. Посланники Аджи, гиппопотам и крокодил, решили по дороге мешок развязать и посмотреть, что там внутри. Ночь вышла из-под контроля и накрыла всю землю. Вместе с ней из мешка выпрыгнули и все ночные животные — леопарды, львы, летучие мыши, пауки, совы. И хотя жители наслаждались ночной прохладой, все же дневной зной им был необходим. Аджи уступила и указала ночи делить время суток с днем пополам. А вот сумеркам времени не оставили, потому они такие короткие.
Ольга поехала домой, удивилась отсутствию людей на дорогах. Потом вспомнила, что в это время идут вечерние новости и почти все жители деревеньки собираются во дворах, где есть маленькие старенькие телевизоры или радио на батарейках, и, активно обсуждая, слушают репортажи о событиях дня. Их менталитет, их видение событий складывались исключительно на основании этих вечерних получасовых выпусков новостей. Как им все преподносилось, так все и воспринималось. На анализ услышанного, на поиск другого мнения не хватало ни образования, ни предоставляемой информации. Они практически безоговорочно верили тому, что слышали, а потом часами обсуждали услышанное.
Ольга зашла в свою хижину. Пахло дождем. Ветер принес предвестники дождевой бури. Вовремя приехала, иначе рискнула бы застрять по дороге. Она открыла банку с фасолью и стала ковырять вилкой, цепляя белые фасолинки. Фасоль, однако, не шла в горло. Аппетита не было. Но было бы слишком большим расточительством оставлять банку открытой. За ночь она испортится — а ведь это целый ужин или завтрак. Ольга запихала в себя еще несколько фасолин, а потом выглянула за дверь, тихо свистнув. Тут же из-за дерева появилась рыжая кошка и настороженно остановилась в нескольких шагах от нее. Кошка не раз уже получала еду из рук этой женщины, но, наученная горьким опытом пинков в прошлом, все еще осторожничала. Ольга нагнулась и поставила начатую банку с фасолью на землю. Зашла в комнату, но дверь не закрыла. Кошка с достоинством приблизилась к пиршеству и грациозно стала вылизывать жестяную посудину, поглядывая время от времени на щедрую двуногую.
Ольга вдохнула свежий воздух и с сожалением закрыла дверь. Комаров становилось все больше, и провести ночь в поисках жужжащих тварей под сеткой не внушало большого оптимизма. Она умылась, опустила сетку, скрученную над кроватью большим узлом, и легла на спину, положив руки за голову.
Лара была жестока сегодня, подумала она в который раз. Почему? Что ее так задело? Она уже заметила, что африканцы очень осторожны друг с другом, но довольно нетактичны с белыми. Так же, как черные осуждали белых за непонимание их культуры и традиции, так же они сами не старались даже чуточку понять мировоззрение белых. Словно жили в параллельных мирах. Ольга для Лары — чужая, хоть и считается подругой. Весьма своеобразной подругой. Вместе с ней против нее же самой.
В то же время Лара не принимала участия в круговой поруке, характерной для местных. Есть у африканцев такое качество — стоять горой друг за друга и так же горой против остальных чужаков. Круговая порука — сильнейшая вещь. При этом Ольге было удивительно, почему же они так живут, в полной нищете. Казалось бы, взаимоподдержка должна приносить хорошие результаты, если использовать ее для развития. Однако порой казалось, что они не вытягивают друг друга наверх, а тянут вниз. Практически отсутствовала конкуренция на работе — персонал их организации скорее готов был покрыть ошибки друг друга, только бы остаться в клане, в крепко скрепленной цепочке, не подвести, чем показать свой собственный хороший результат.
Принести плохую новость считалось недопустимым. Будут молчать до последнего, даже если от этого пострадает дело. То же было и с болезнями — не хотели ни знать, ни сообщать о неизлечимых болезнях. Странно, как вообще в их клинике оказались неплохие профессионалы в своем деле. Такие, как Лара, например. Она сама признавалась, как порой ей тяжело.
— Здесь все по-другому, тебе еще привыкать и привыкать, — говорила она. — Даже мне порой очень трудно, хотя, казалось бы… Вот недавно привели пациентку, лет под пятьдесят. У нее рак шейки матки такой степени, что на перчатке от легкого касания остаются кусочки распавшейся ткани. При этом жалобы весьма незначительные, и вообще чудо, что пришла к врачу. Потом выясняю, что ВИЧ инфицирована. Есть муж и три co-wife[9]. И можешь себе представить — я не могу ей рассказать о ее диагнозе, несмотря на то что она уже потратила кучу денег на разных врачей, включая столичных, и марабу. И никто ей не говорит правды, она ходит по кругу ложной надежды. Я выписываю ей парацетамол, хоть что-то, чтобы создать видимость лечения. И при этом я понимаю, что это неправильно, но не могу пойти против традиций. И потом — она не собирается говорить мужу о ВИЧ. Боится, что выгонят, и, скорее всего, права. А то, что муж, скорее всего, тоже болен, и три ко-жены тоже, и они имеют право узнать и получать лечение, чтобы поддержать организм, это все не учитывается. Главное — не оглашать плохих новостей. Учти — плохие новости могут сделать из тебя врага народа.
