Евгения Яхнина - Шарло Бантар
Но затишье продолжалось недолго. Делеклюз поднял палку высоко над головой, как бы угрожая врагам и призывая своих.
Спереди снова засвистели пули, а за спиной Делеклюз услыхал знакомый ему и теперь такой желанный шум шагов и громкие возгласы, сопровождающие атаку.
С криками «За Коммуну! За свободу!» коммунары тащили митральезу туда, где стоял старый солдат революции. Орудие уже было совсем рядом с Делеклюзом, когда он упал, сражённый версальской пулей.
Неожиданный ответный огонь орудия с вершины насыпи внёс смятение в ряды наступавших солдат, а стремительный натиск спустившихся с баррикады коммунаров обратил атакующих в бегство.
Красный шарф бездыханного делегата Коммуны всколыхнулся ветром и опустился, как знамя, склонённое перед павшим бойцом.
Глава восемнадцатая
Мать Луизы
Уже четыре дня Луиза Мишель не возвращалась домой.
В маленьком домике на улице Удо помещалась школа и при ней квартирка, где жила Луиза вдвоём с матерью.
Здесь всё было, как обычно.
Мадам Мишель, благообразная старушка небольшого роста, с седой головой и правильными чертами лица, невзирая на снедавшую её тревогу, занялась приготовлением несложного ужина.
«Если Луиза вернётся, она придёт голодная», — подумала мать и принялась чистить картофель дрожащими руками. Потом она поставила кофейник в самодельную грелку, состоявшую из горы вышитых подушечек разной величины.
В дверь кто-то постучал.
Мадам Мишель тщательно укрыла шалью кофейник и поспешила к двери. Она знала, что Луиза стучала не так, но ведь то мог быть посланец от её дочери.
Она обрадовалась, увидев в дверях стройную фигурку цветочницы Мари, жившей в доме наискосок.
— Что тебе, деточка?
— Мадемуазель Луиза ещё не возвращалась? — с тревогой в голосе спросила Мари.
— Нет ещё.
— О мадам, так страшно! Версальцы ходят по нашему кварталу и обыскивают все дома. Они убивают мужчин, уводят женщин и детей. Мы с мамой очень боимся за вас. Не уйти ли вам из дому?
— Чего же мне бояться?
Мадам Мишель гордо выпрямилась и вдруг показалась Мари необыкновенно высокой.
— О мадам, рассказывают такие ужасы! — Мари всплеснула худенькими руками. — Если бы мой друг Кри-Кри из «Сверчка» был здесь, он, наверное, посоветовал бы, где вам укрыться. Но к нему теперь нельзя пробраться — наш квартал отрезан.
Лицо Мари затуманилось. Занятая своими мыслями, мадам Мишель не обратила на это внимания.
— Спасибо, Мари, что предупредила меня, — спокойно сказала она. — Я подготовилась к встрече с этими насильниками.
— Всё-таки вам не следует оставаться одной, — настаивала девочка. — Вы можете уйти… ну хотя бы к вашей сестре. Только не оставайтесь здесь!
Мадам Мишель ласково улыбнулась. Мари смотрела на неё широко раскрытыми от удивления глазами. Как эта женщина может ещё улыбаться и разговаривать? Ходили упорные слухи, что её единственная, любимая дочь Луиза расстреляна версальцами…
Старушка Мишель заторопилась и пошла в маленькую комнатку, служившую столовой.
— Вот что, Мари. Луиза, наверное, не вернётся и сегодня. Если версальцы свободно разгуливают по нашей улице, ей не следует приходить сюда. Отнеси своей маме вот это… — Она достала из подушек кофейник и сунула его в руки оторопевшей Мари. — Кофе немного подбодрит твою мать.
— Но, мадам Мишель, а вы сами? Ведь кофе может пригодиться и вам.
— Возьми его, Мари! — Мадам Мишель устало покачала головой. — Мне оно не понадобится.
Мари поблагодарила и, взяв кофейник, нехотя направилась к выходу.
Когда дверь за девочкой закрылась, мадам Мишель обвела грустным взглядом своё жилище.
Квартира состояла из двух маленьких уютных комнат, служивших одновременно кухней и столовой, спальней и кабинетом Луизы. Ни пылинки, ни соринки. Несколько кастрюлек, висевших над плитой, блестели, как новенькие. Повсюду — на столах, на окнах — в вазах и горшках стояли цветы.
«Вдруг придут версальцы! — подумала старушка. — Надо уничтожить всё, что может повредить Луизе».
И она принялась открывать один за другим ящики стола, за которым по вечерам работала её дочь. Но вскоре она отступила перед этим трудным делом: здесь было столько бумаг, в них нелегко разобраться — какие уничтожить, какие сохранить.
Положив руки на груду документов, старушка застыла на мгновение, погружённая в свои мысли.
Перед ней предстал образ дочери, стремительной, пылкой, с бесстрашным взглядом больших чёрных глаз.
«Красная Дева Монмартра» — так прозвали Луизу за длинный красный шарф, окутывавший её стройную фигуру. С этим шарфом Луиза никогда не расставалась. Разве не был он против неё худшей уликой, чем все эти бумаги?..
Мадам Мишель закрыла ящики стола и подошла к окну, привлечённая криками, доносившимися с улицы.
Её бросило в дрожь. Она увидела лежащего на тротуаре человека, залитого кровью. Лицо его было обезображено до неузнаваемости.
Человек был мёртв, но кучка людей всё ещё неистовствовала вокруг него.
Мадам Мишель узнала толстого булочника Пише, виноторговца Дюрси с женой и других богатых обитателей квартала, громко выражавших своё восхищение трём версальским солдатам, только что растерзавшим человека.
В самом конце улицы показалась хорошо знакомая жителям квартала сухощавая фигурка мадам Либу. Она мчалась, рассекая воздух худыми, костлявыми, непомерно длинными руками. Изредка она оборачивалась и кричала, обращаясь неизвестно к кому:
— Я вам покажу! Я-то хорошо знаю, где она живёт!
Только теперь мадам Мишель увидела, что позади мадам Либу идёт ещё один отряд версальцев.
«Куда их несёт?..» — со страхом подумала она, увидев, как первый отряд исчез в доме напротив. Она стала перебирать в уме жильцов этого дома. Старуха Клибе? Оба её сына — коммунары, и судьба их неизвестна… Часовщик Рено? Один из первых ушёл на баррикады… Менье?
Сильный стук прикладами во входную дверь прервал мысли мадам Мишель. Она побежала отворять.
Едва она отодвинула дверной засов, как в комнату ворвался тот самый отряд, который следовал за мадам Либу. Да и она оказалась тут же. Вот оно что! Значит, сюда, к ней, к Мишель, вела версальцев эта злобная женщина…
Она торжествовала:
— Вот я вас и привела! Вы только посмотрите! Вот её портрет!
Мадам Либу устремилась прямо в спальню, где на столике в углу стоял большой портрет Луизы.
— Как зовут твою дочь? — загремел офицер и опустил тяжёлую руку на плечо матери. — Отвечай!
— Луиза Мишель, — последовал спокойный ответ.
В голосе матери зазвучали нотки гордости, когда она произнесла имя своей знаменитой дочери.
— Где она? — продолжал офицер.
— Не знаю.
Мадам Мишель владела собой. Прямо в лицо офицера смотрели её большие грустные глаза.
— Как это не знаешь? Ты должна знать! — Он сделал ударение на слове «должна».
— Она ушла четыре дня тому назад и с тех пор не возвращалась. Вот всё, что я могу о ней сказать.
— Если ты сейчас же не скажешь нам, где скрывается эта красная чертовка, ты заплатишь нам жизнью!
Злобным жестом офицер сбросил со столика портрет Луизы.
Мать сделала движение, чтобы поднять его, но офицер опередил старушку: он наступил на стекло. Оно хрустнуло под его грубым сапогом.
С грустью, ничего не говоря, смотрела мадам Мишель на портрет дочери.
— Обыскать! — коротко приказал офицер.
Те бумаги, которых только что боялась коснуться без разрешения дочери мадам Мишель, теперь летали по комнате, как встревоженные белые птицы.
Мадам Либу с готовностью помогала жандармам в их гнусном деле.
— Если ты не скажешь, где твоя дочь, — не унимался офицер, — мы уведём тебя вместо неё.
Слабый огонёк радости зажёгся в глазах мадам Мишель.
«Ах, если бы это была правда! Если бы можно было ценой своей жизни купить жизнь дочери!» — подумала она.
— Даю тебе десять… нет, пять минут на размышление, — гудел где-то рядом грубый, режущий ухо голос.
Мадам Мишель закрыла глаза, чтобы не видеть, как руки версальцев безжалостно разрушают квартиру, где жила и работала её любимая Луиза. По звуку падавших и разбивавшихся предметов она старалась угадать, чем именно заняты версальцы.
Так и есть: они разбили портрет её мужа, отца Луизы, умершего уже давно. Ах, они, наверное, сняли занавеску с клетки Коко — попугая, поэтому он так бьётся крыльями о прутья клетки!
Мадам Мишель испуганно открыла глаза. В самом деле, чёрная сатиновая занавеска, прикрывавшая обиталище дряхлого, но всё ещё красивого пёстрого попугая, любимца Луизы, была сброшена на пол. Насторожившийся, нахохлившийся попугай, ослеплённый резким светом, забился в угол клетки, к самой кормушке.
Мадам Мишель сделала движение, чтобы приласкать, успокоить птицу. Как бы отвечая на её заботу, попугай произнёс слово, к которому больше всего привык:
