Полиен Яковлев - Первый ученик
— Долой самодержавие! — подхватили со всех сторон.
— Долой царя! — звонко выделился голос Ани.
Вслед за Алферовым стали выступать и другие ораторы. Тут же около пня, служившего трибуной, стоял и рабочий Люба.
Вдруг к нему подбежал взволнованный Володька Токарев и что-то шепнул на ухо. Люба нахмурился и передал услышанное Алферову. Алферов сейчас же поднялся на пень и крикнул собравшимся:
— Товарищи! Полиция пронюхала место нашего собрания. Будьте спокойны. Сейчас же расставим посты. При первом сигнале расходитесь небольшими группами и усаживайтесь тут же на лужайках. Делайте вид, что вы собрались на пикник. У кого есть что закусить, раскладывайте еду на газетах, на платках. Понятно? Главное же, товарищи, спокойствие! Не поддавайтесь на провокации.
Спрыгнув с пня, Алферов с помощью Любы выслал разведчиков, которые разбрелись по окраинам рощи и стали следить — не покажется ли где полицейский наряд.
В качестве разведчиков Володька захватил с собой Корягина и Медведева.
Они оба поглядывали на бывшего своего одноклассника с чувством какого-то почтения и восторга и не знали, как теперь с ним разговаривать: так ли, как разговаривали когда-то в классе, или по-иному. Ведь они понимали, что Токарев уже оторвался от гимназии, что он живет какими-то другими, новыми интересами, им мало знакомыми и не всегда понятными, что оборвалась какая-то нить, которая еще не так давно крепко связывала их с любимым рыженьким Мухомором.
— Ну как, Володька? — осторожно спросил Корягин.
Он сам не знал, о чем хочет спросить приятеля, и поэтому, задав вопрос, смутился и потупился.
— Ничего, — так же неопределенно ответил Мухомор. — А вы?
— Мы тоже ничего, — сказал Медведев, и они умолкли, не зная, о чем еще говорить. И только тогда, когда выбрали место для наблюдения за полицией, когда уселись за деревом и стали следить, только тогда они вновь почувствовали прежнюю свою дружбу и сразу нашли общий язык.
Коряга даже вздохнул от удовольствия.
— Ох, Володька, — сказал он, — у нас в гимназии Швабра по-прежнему, как дракон.
— У нас в мастерских, где я работал, тоже драконы вроде Швабры. Вот, например; один мастер…
Он не договорил. На дороге показались полицейские. Они шли прямо к роще.
— Бежим! — шепнул он Корягину и Медведеву.
И, прячась по кустам, они бросились в рощу, чтобы предупредить Алферова. Но рабочие уже знали о приближении полиции и сидели, разбившись на маленькие группы. У кого на обрывке газеты лежал хлеб и кусочки тарани, у кого твердые, как камень, пряники. У некоторых были бутылки с фруктовой водой или квасом. Все вполголоса переговаривались между собой, стараясь изобразить на лицах полное равнодушие, но за этим равнодушием скрывались озлобление и напряженность.
Когда наконец в роще показались полицейские, кто-то из рабочих запел:
Ах вы, сени, мои сени,Сени новые мои…
— Это что же? — спросил старший городовой. — Что это за поминки? Тут не кладбище!
Никто ничего не ответил, все сделали вид, что даже не замечают полицейских.
Старшего полицейского это покоробило. Он уставился глазами на Любу и крикнул:
— Ты кто такой?
— Я? — спросил Люба. — Человек. А ты?
Кто-то из рабочих не выдержал, засмеялся.
— Сборище? — надулся полицейский. — А на работу почему не выходите?
— А ты что? Хозяин, что ли? — спросили его.
— Не ваше дело, — ответил полицейский и, прикинув глазом силу своих приближенных, которые, только и ждали приказа, крикнул грубо: — А ну! Марш все отсюда! Не знаете, что скопляться нельзя?
Не брани меня, родная,Что я так тебя люблю, —
вдруг снова запел какой-то парень, и снова среди рабочих раздался хохот. Полицейский рассвирепел и, сунув в рот свисток, огласил всю рощу звонкой трелью. С окраин рощи ему сейчас же ответили переливчатыми свистками, и тогда рабочие, поняв, что они окружены, один за другим поднялись на ноги.
— Расходись! — снова приказал полицейский, но никто не двинулся с места.
Две враждебные силы с ненавистью смотрели друг на друга. Тогда на пенек поднялся Алферов и крикнул:
— Товарищи! Вы видите, что у нас в России рабочему даже нельзя мирно провести свой праздник.
— Какой там праздник? — заорал полицейский. — Никакого нет праздника.
Алферов, не обращая на него внимания, продолжал:
— В наш лучший рабочий праздник — Первое мая — являются сюда царские лакеи…
— Псы, — поправил кто-то Алферова, и тогда, по короткому знаку своего начальника, все полицейские, выхватив шашки, стали теснить народ, требуя очистить рощу.
— Ну! — подбежал один из полицейских к пожилому рабочему и с силой толкнул его в грудь, но в ту же минуту между ним и рабочим выросла фигура Ани. У нее гневно сверкнули глаза и щеки покрылись румянцем.
— Не сметь! — не помня себя, закричала она. — Не сметь! Назад!
Полицейский вытаращил глаза. Этого он не ожидал никак. Но после секундного замешательства у него вдруг надулись на лбу жилы, и он, оскалив зубы, выругал Аню нехорошим, неприличным словом. Тогда стоявший рядом рабочий в сатиновой косоворотке со всего размаху ударил его по лицу. Полицейский чуть не упал, но, оправившись, замахнулся шашкой. Подоспевшие рабочие сшибли его с ног, отняли шашку и забросили ее в кусты. Шашку сейчас же схватил Медведев, но, не зная, что с ней делать, забросил ее еще дальше. Там ее подобрал Люба и, воткнув с силой в дерево, сломал пополам.
Полицейские рассвирепели, но они не принимали последних мер, видимо, ожидая кого-то. Обрадованные стойкостью рабочих, Лебедев и его товарищи тоже вошли в азарт. Они вовсю бранили городовых, упрекая их в дикости и беззаконии, но городовые меньше всего обращали на них внимание и только грозили одним: директором.
И вдруг Долгополов дернул за рукав Лебедева.
— Гляди! — шепнул он и кивком головы указал на появившегося неизвестно откуда Попочку. Попочка держал почему-то фуражку в руках и улыбался.
— Господа, господа, как не стыдно, — вдруг подбежал он к гимназистам. — Я доложу Аполлону Августовичу. Идите, сейчас же идите все по домам.
Лебедев посмотрел на Аню и ответил твердо:
— Мы не пойдем.
— Лебедев, — сказал Попочка, — вы делаете очень плохо. Не забывайте — вы в этом году кончаете гимназию… Вы можете лишиться аттестата.
— А вы… А вы… — вышел из себя Лебедев, — а вы не бегайте, как (хотел сказать: «Как ищейка», но воздержался)… Не бегайте по пятам… Вы… Вы отбиваете хлеб у этих фараонов, — кивнул он на полицейских и презрительно посмотрел на Попочку.
— Хорошо, — спокойно сказал тот. — Я и об этом доложу Аполлону Августовичу.
И, повернувшись, он было пошел, но в этот момент в рощу ворвались конные полицейские, и в воздухе засвистели нагайки.
События развивались быстро
Услышав тревожные полицейские свистки, Самоха отставил в сторону ступку и юркнул за ворота на улицу.
У ворот стоял дворник.
— Терентий, что случилось? — спросил Самоха.
— Забастовщиков разгоняют, — сердито ответил Терентий. — В роще собрались сотнями и проповедуют там, — пояснил он недоброжелательно. — Выловить бы их всех, да в кутузку.
— В кутузку? — переспросил Самоха и смерил дворника с головы до ног! — А ты что? За полицию?
— А ты что? Против царя? — посмотрел дворник на Самоху. — Еще молоко на губах не обсохло, а тоже…
Вдруг на улице появилось несколько рабочих. Они остановились и стали тревожно прислушиваться, стараясь определить, с какой стороны идет погоня. Среди рабочих был и Алферов. И только они скрылись за углом, как со всех сторон снова понеслись полицейские свистки и крики: «Держи! Держи!»
— Ага, — радостно сказал дворник, — допраздновались.
— А вам-то что? — не утерпел и спросил Самохин. — Людей бьют, а вы зубы скалите.
— Но-но, ты! — погрозил Самохину дворник. — Хочешь, чтобы я хозяину сказал? Он тебе живо пластырь наклеет.
— А вы повежливей.
— А ты…
Но не успел дворник ответить, как раздался выстрел.
— Ого! — испуганно сказал он. — Это уж того…
И, войдя во двор, крикнул:
— Эй, ты, ступка, иди, хозяин тебя кличет!
Самохин спохватился и побежал в аптеку.
* * *— Сюда! Сюда! — охрипшим голосом кричал Мухомору рабочий Люба.
Они подошли к чужим воротам. Ворота были наглухо заперты на засов.
— Лезь! — приказал Люба и стал подсаживать Мухомора. Тот быстро вскарабкался и мигом очутился в чужом дворе.
— Открывай калитку! — торопил Люба.
— Сейчас! — ответил ему Мухомор, но вдруг оглянулся и остолбенел. На крыльце, подняв брови, стоял Амосов.
— Неужели Токарев? — спросил он, искренне удивившись, и, сойдя по ступенькам, медленно пошел навстречу.
