Тревожная ночь - Марк Симович Ефетов
— В ноль-ноль тридцать.
— А где Кущин?
— Пошел к телефону звонить в город, чтобы прислали аварийный кран. Ой, Женька, я же главное забыл! Михаил Григорьевич сказал: когда ты придешь меня сменить, чтобы сразу же бежал за Поликарпом Филипповичем. Без Кныша, он сказал, мы тепловоз не поставим. Ой, Женька! Беги!..
Женя повернулся и, стараясь ступать в свои же следы, только что проторенные по дороге на станцию, побежал за Кнышем.
А Кущин в это время говорил по селекторному телефону с диспетчером.
— Диспетчер! Диспетчер! Вы меня слышите? Перехожу на прием!
Толя стоял в дверях, чуть приподнимая то одну, то другую ногу, будто пританцовывая. Так он делал всегда, когда волновался: отвечая учителю трудный урок или выслушивая строгое наставление отца.
— Да поймите же вы, — говорил в селектор Кущин, — путь номер два свободен только до начала движения электрички. Осталось три часа двадцать минут. Если не разгрузим, платформу угонят.
Эх, Кущин, Кущин! Забыл он строгое диспетчерское правило: говорить по селектору сжато, кратко, по форме, семь слов — весь разговор.
Он перешел на прием, и теперь Толя Жиртрест слышал только неразборчивое «кар-кар, кар-кар» в наушниках, которые Кущин придерживал плечом и одной рукой.
«Угонят, — думал Толя. — Угонят тепловоз. Вот беда!» Толя никогда в жизни не был на тепловозе. Но он так много слышал, читал и мечтал об этой машине, столько раз видел ее во сне, еще большее число раз врал своим друзьям о своих якобы поездках в кабинах локомотива с дизелем, что представлял себе тепловоз во всех его деталях: знал, как пахнут работающие дизели, как окутывает ноги струя горячего воздуха от калориферов, как пружинит сиденье машиниста и темной ночью боковые окна отсвечивают, точно зеркала.
— Диспетчер! Вы меня слышите? — Михаил Григорьевич говорил медленно, делая паузу после каждого слова. — Что вы мне предлагаете сорокапятитонный кран? У него вылет стрелы не позволит снять тепловоз с платформы. Это же не клетка с канарейкой. Теп-ло-воз! Понятно?
Кущин говорил спокойно, не повышая голоса, и Толе казалось, что это портит дело: не дадут на детскую дорогу подъемного крана.
И снова слышал Толя из кущинских наушников ответное «кар-кар». А хотелось — ой, как хотелось! — узнать, что же такое говорит начальнику детской железной дороги диспетчер.
«Вот бюрократ! — думал Толя. — Сидит там в диспетчерской — и ноль внимания к такому событию! Первый случай на всем земном шаре — на детскую железную дорогу прибывает тепловоз. А он, видите ли, не может прислать кран для разгрузки!»
Кущин снял наушники, поправил свисавшие на лоб волосы и вытер с лица пот.
— Шлагбаум, а не диспетчер!
— Что он говорит? — спросил Толя.
— Подумаем. Посоветуемся. Семидесятипятитонный кран есть только у восстановительного поезда. По инструкции он имеет право высылать его только на аварию. Понял?
— Понял, Михаил Григорьевич. А если бы с ним погромче?..
— Нельзя, Толя. Это же не на базаре. Дисциплина. Криком делу никогда не поможешь.
В это время селектор подал голос. Кущин схватил наушники.
— Начальник детской дороги Кущин слушает… Так… Понятно… Слушаю… Будет исполнено! — И, отшвырнув наушники, он выбежал на пути.
Толю приглашать за собой ему было не надо. Он катился рядом с Михаилом Григорьевичем, не отставая от него ни на шаг.
6
В ту зиму навалило много снега. От этого станция Большие Березки совершенно изменилась.
А в это время в верхнем этаже дачи номер 4 пожилой человек в белой ночной пижаме сполз с кровати, шатаясь, точно пьяный, хватаясь руками за стенку, выбрался в коридор и, успев только раз стукнуть в соседнюю дверь, грузно рухнул на пол.
— Боже! — воскликнула женщина, выбежавшая на стук. — Что с вами, Поликарп Филиппович?
— Сердце, — тихо сказал Кныш. — Кажется, я…
Он не кончил фразу.
Это произошло как раз в то время, когда Женя с трудом пробирался по занесенным дорожкам. За несколько минут снежной завирухи снегу столько намело, что в пору было провалиться по пояс. Минуту назад, когда Женя шагал по платформе, казалось, что погода исправилась, буря улеглась. А сейчас снова завыло. Снег жег лицо, слепил глаза. Женя торопился и думал при этом примерно так:
«Тепловоз — тонкая штука. Понять там что к чему не так просто. Еще совсем недавно Поликарп Филиппович показывал учебники по локомотивам с дизелями. Жуть! От одних только электросхем рябило в глазах. Нет, без Кныша не обойтись! Ведь на путях ждать не будут. Все надо провернуть в темпе: разгрузить, поставить на рельсы, проверить механизмы, а может быть, и завести машину».
Женя был прав; Паровоз и тепловоз. Только слова, что и тот локомотив и этот. А в действительности небо и земля. На паровозе, что ни минута, нужно применять физическую силу. А попробуй применить силу на тепловозе. Сразу что-нибудь сломаешь. Здесь столько кнопок и рычажков, что среди них заблудиться можно. Надавил пальцем не ту кнопку, и табун в сотни лошадиных сил может сорваться с места или во время движения встать вдруг как вкопанный, и авария неминуема.
Женя прошел уже мимо своего дома. Он даже задержался тут на мгновение: ему почудился Минькин плач. Неужели проснулся, увидел, что брата нет, и перебудил весь дом? Женя прислушался. Нет, это ветер скрипит калиткой. Значит, все спокойно, никто его не хватился. Женя торопливо зашагал к даче номер 4.
«Бух-бух-бух-бух!» — колотил он кулаком по двери, обитой клеенкой.
Черт бы ее побрал, эту клеенку! Она поглощает звук, будто и не стучишь вовсе. Еще, чего доброго, не услышат, не проснутся, не отопрут. Нет, услышали!
Дверь открыли, и Женя сразу же увидел лежащего на полу Поликарпа Филипповича.
