Радий Погодин - Лазоревый петух моего детства (сборник)
— Отгулялась, рыжая команда, — засмеялся Аркашка. — Я теперь наведу порядок. Я всех рыжих разоблачу.
Ольга поднялась с земли, отряхнулась. Аркашка на всякий случай отбежал к подворотне и угодил прямо в руки к пожилой, даже, можно сказать, старой дворничихе. Дворничиха крепко схватила Аркашку за ухо.
— Чтобы не дрался, не мешал людям жить.
Аркашка завопил:
— Пустите! Все хватают за уши. Не за что больше хватать, да?
— А вот я тебе метлой.
— Все равно не имеете права за уши дергать.
— А кто здесь набезобразил? Кто здесь мусору накидал? — Дворничиха шевельнула ногой разноцветные ленты.
— Я, что ли? — возмутился Аркашка. — Не видите — дяди Шурины принадлежности. Все на меня сваливаете. — Аркашка стал выворачивать свои карманы. Оттуда посыпались рогатки, увеличительные стекла, деревянные кинжалы, военные погоны, стреляные патроны и потускневшая медаль «За оборону Ленинграда» — по всей вероятности, бабкина.
Дворничиха поддала Аркашке рукой. Аркашка собрал свое боевое имущество и поплелся к парадной, зажав в кулаки красные, натасканные уши.
— Уши мои, уши, — стонал он. — Уши мои, несчастные уши.
Дворничиха взяла метлу от стены, смела разноцветный мусор в кучу.
— И сколько же люди носят при себе всякого лишнего! Если бы взять их да потрясти, да пылесосом почистить. Ох и большая работа…
Дворничиха чихнула, принялась искать носовой платок по карманам, вытащила оттуда штук тридцать ключей, несколько мотков шерсти, очки — одни для чтения, другие для дали, — тряпочки всевозможные, лекарства разные, в пакетиках и в бутылочках. Дворничиха даже похудела на вид, когда все это вынула. Наконец она высморкалась и упрятала свои богатства обратно.
— Вот так, — сказала она. — Нельзя людей-то трясти, люди не любят, когда их трясут. Они свое барахло любят.
Старая дворничиха села на скамейку, посадила Ольгу рядом с собой.
— Вот мазурик, как больно толкает. Не думает.
— Я сама упала.
Дворничиха засмеялась, а когда отсмеялась, сказала:
— Нельзя мне смеяться — одышка. Ты меня не смеши… — И опять засмеялась. А когда отдышалась, сказала: — Я маленькая была, тоже всегда падала. Меня набьют мальчишки или еще обидят чем, я домой пришлепаю и говорю: «Упала». Вот была глупая, ну совсем дурочка.
Воробьи с верхних веток опустились на нижние — им теперь не опасно было.
Аркашка высунулся из парадной. Крикнул:
— Рыжая, ты зачем к нам приехала? У нас своих рыжих хватает.
Ольга рванулась было, но старуха удержала ее:
— Наплюй. Маленькие собачонки почему злые? К ним, бедняжкам, никто всерьез не относится.
— Какой он маленький — дылда!
— Это он по росту большой, а по уму еще мелкий.
— Зачем он дразнит? Что я ему сделала?
— Наплюй. Он дразнит, а ты будто и не слышишь.
— Вам говорить просто — вас не дразнят. А меня все дразнят. Как увидят, так и пожалуйста: «На рыжих облава. Рыжая — бесстыжая». Даже когда я совсем крошечная была, и то не стеснялись. У меня уже никакого терпения нет. — Ольга шмыгнула носом сердито. — Я, наверно, кого-нибудь убью. Схвачу кирпичину и кокну по голове.
— Господи помилуй! — Дворничиха засмеялась. — Прыткая какая! Ты думаешь, они ждать станут, пока ты кирпичину схватишь? Они первые схватят да тебя и кокнут. Ты лучше словом. Он тебя: «Рыжая». А ты ему, к примеру: «Сам дурак». Поняла?
Ольга прочертила пальцем тропинку на щеке для слез. Но слез не было. Ольга плакала редко, хотя ей очень хотелось иной раз поплакать.
— Что вы, — сказала она. — Я не умею. У меня внутри все сжимается, и становится стыдно. Мальчишку дураком обозвать и то неудобно, а взрослого человека… Да что вы!
— А ты взрослого не обзывай. Ты поинтересуйся, умный он или нет. Он сам поймет, что ты имеешь в виду.
— Не могу… Какой-нибудь пьяный идет по улице, ругается, теряет свою совесть на каждом шагу — с ним нянчатся, пульс щупают. Жалеют. Тьфу… А меня увидят — сразу лицо как двустволка и палят: «Рыжая!» Шоферы на машине остановятся, скажут: «Рыжая» — и дальше поедут. Даже когда похвалить хотят или приласкать, так не говорят «молодец», или «хорошая», или «милая». Только: «Рыженькая, подосиновичек, рыжик, рябинка». Я надеялась, что здесь люди культурные. В таком городе разве можно?
Старуха пошевелила Ольгины волосы.
— А что, город как город, как другие города. Одышка у меня от больного сердца.
— Я понимаю, от ответа уходите.
— Да куда же я ухожу? Вот я. Тут.
Аркашка высунулся из лестничного окна, прицелился в Ольгу зеркальцем. Солнечный зайчик вспыхнул в Ольгиных волосах, сполз ей на покрасневшую щеку.
— Я иногда все думаю, думаю. Кошки обижают воробьев, собаки обижают кошек. Это понятно. У них борьба видов — выживает сильнейший. Звери, что с них взять! Дальше думаю. Мальчишки обижают собак, кошкам крутят хвосты, пинают ногами. Зачем? С воробьями мальчишки поступают совсем подло — бросают в них корки и норовят попасть в голову. И воробьи никак не могут разобраться, кормят их или убивают. Я спросила у нашей учительницы: откуда такое берется? Она мне говорит: «Думай о чем-нибудь другом. Разве тебе не о чем думать? Думай, например, о будущем. Зачем ты живешь? Кем ты хочешь быть?» Я ей сказала, что я и думаю о будущем. Были бы вы рыжая, тоже бы так думали.
Солнечный зайчик обжег Ольгин глаз. Ольга вскочила, подняла кулаки. Дворничиха посадила ее обратно.
— Наплюй.
Аркашкино зеркало снова залепило Ольгин глаз солнцем. Ольга прикрыла лицо руками.
— Может быть, этот Аркашка в тебя влюбился, — осторожно сказала старуха. — У нас ни единой девчонки во дворе нет.
Воробьи чирикнули все разом, словно сто смычков упали на струны.
— В меня не влюбятся. Я рыжая.
Солнечный зайчик резвился на Ольгиной голове.
— Ишь дурью мается, — вздохнула старая дворничиха. — Бабка его занянчила. Маша, моя подруга. Она ему даже игрушек не покупала обыкновенных. Погремушек, грызушек — ни в коем случае. Всё со значением, всё викторины.
Аркашка захукал по-обезьяньи, заикал по-ослиному. Выстрелил в Ольгу из тонкой резинки бумажной пулей.
Старая дворничиха взяла Ольгу за руку.
— Наплюй. Он как улизнет из дома, сразу начинает по-ослиному кричать, с пистолетами бегать. Я иногда пугаюсь, думаю: прости господи, вот и свихнулся мальчик. Но он крепкий. Ему от бабки нервы крепкие перешли.
— Рыжая! — заорал Аркашка. — Рыжая!
Дворничиха сорвалась с места, побежала к парадной. Она держала метлу, как копье.
— Я же тебя, гений гнилой! Я тебе покажу рыжую!
Аркашка вывалил длинный язык:
— Рыжая кошка!
Ольга подняла из-под ног обломок вазы. Запустила им в Аркашку. Но он соскочил с подоконника. Звякнуло стекло. Осколки посыпались на брусчатку, вспыхнули на ней пронзительно.
Аркашка захохотал.
Дворничиха с укором посмотрела на Ольгу.
— Я ж тебе говорила — наплюй.
На чердаке паук муху поймал в тенета. Кот на крыше поскользнулся: хотел воробья схватить. В водосточную трубу провалился. Прочистил ее сверху донизу, вылез бурый от ржавчины, заорал благим матом.
Дворничиха попробовала поднять Ольгин рюкзак, да не смогла.
— Как же ты с такой тяжестью управляешься?
Ольга взяла портфель, ухватила мешок за лямку, и они поволокли его вместе с дворничихой к парадной.
— И наплюй, — сказала дворничиха. — Наплюй, и все тут.
Двор опустел…
Ухнула подворотня, эхо поднялось по водосточным трубам, запуталось на чердаке в паутине.
Во двор из окна лестничного спрыгнул Аркашка.
— Рыжая! — заорал он.
И когда его голос смешался с уличным шумом, стал незаметным звуком в общем грохоте улицы, на сцену вышел шут (дядя Шура). Он давно стоял где-то сбоку. Был он в обыкновенном костюме, какой все мужчины носят, в брюках и в пиджаке, и галстук на нем темно-красный.
Шут поиграл на своей балалайке. Что-то грустное поиграл, словно холодным ветром по осеннему лесу. Потом позвал:
— Аркадий, поди-ка сюда.
Аркашка приблизился к нему с опаской.
— Ну, чего?
— Ты отличник?
— Отличник.
— Изложи свое отношение к рыжим.
— Я же вам излагал, — пробурчал Аркашка, прикрыв уже упомянутое место ладонями.
— Изложи публике.
— Дядя Шура, бабушка считает, что в нашем доме спокойнее, когда вы на работе, особенно когда на гастролях.
— Передай ей привет. Излагай, публика ждет. Как ты относишься к рыжим?
— Дядя Шура, бабушка говорит — хорошо бы вам ожениться. Вы, наверно, питаетесь всухомятку.
— Передай ей спасибо. Что ж ты не излагаешь?
Аркашка засопел всеми дыхательными отверстиями, потупился, втянул голову в плечи.
— Дядя Шура, я знаю, куда вы ходите. Она крючками торгует.
