Ференц Мора - Волшебная шубейка
Мельничий замок — это название мне очень понравилось. Правда, в округе наше жилище все звали только «Мельницей». Ведь ещё при моём дедушке работала, махала своими крыльями ветряная мельница. Но если присмотреться получше, то наш дом с его круглыми толстыми стенами из камня и узенькими окнами-бойницами действительно напоминает замок. А то, что он дряхловат, не беда: обшарпанная крыша и потрескавшиеся стены очень даже ему к лицу. На уступе стены, где когда-то помещалась ось — толстое бревно с крыльями-ветрилами, — теперь росло уксусное деревце, словно цветок на шлеме нашего старого замка. Полуразрушенных замков в округе у нас сколько хочешь: Кошачий замок, Орлиный, Налётный. И рядом с ними наш дом-мельница выглядел развалиной не хуже других. Отличался от них только тем, что в нём жили. В других замках по чердакам только сычата пищали, а на нашем чердаке полновластным хозяином был я. Больше всего я любил сидеть в бывшей ступице мельничной оси, на краю выемки в стене, из которой росло уксусное дерево. Я сидел обычно прямо под деревом, болтая в воздухе босыми ногами.
В щелях стен ютились золотоглазые ящерицы. Стоило мне посвистеть, как они выглядывали из щелей, принимались бегать по моим загорелым ногам так же смело, как и по тёплым бурым камням стены.
Пока я ещё не прослышал о наших фамильных сокровищах, мне и в голову не приходило надевать летом сапоги. Холм и наша старая мельница на нём находились на окраине города. Соседями моими были такие же, как я, «босоногие барчуки». Но с той поры, как Кюшмёди пожаловал меня баронским званием, я вдруг заметил, какие у сынка городского головы Барана красивые сапожки со шпорами. А почему и я не могу ходить в таких же? Он — Баран, а я — барон! Вслед за этим я подумал, что у меня, пожалуй, и собственного заработка хватит на такие сапоги. Ведь я, хоть ещё и совсем маленьким был, а уже сам зарабатывал своим трудом. Булочнице, что хлебы на продажу пекла, корзину с булками на рынок, бывало, свезу — один грош. Шляпнику Кеше для поросёнка травы нарву — второй грош. Обручи из кузницы во двор к бондарю Шанте откачу — третий. У столяра Холло стружку, опилки в мастерской подмету — четвёртый.
— И в три дырявые сумы не уместишь, сколько денег зарабатывает наш труженичек, — частенько хвалила моё трудолюбие матушка.
— Так и надо, — поддерживал отец. — На эти денежки купим ему осенью такой букварь, из которого буквы сами в голову норовят залезть.
И тут-то я однажды высказал то заветное, что давно уже на сердце носил.
— Лучше вы мне сапоги со шпорами купите!
— А что, неужто у тебя ноги мёрзнут? — спросил, удивлённо посмотрев на меня, отец.
Стало мне стыдно от его слов. Ведь на дворе жарища стояла, да такая, что даже собаки попрятались в тень и лежали там, высунув языки.
— Да-а, вон городского головы господина Барана сынок сапоги со шпорами носит, — весь красный от смущения, сказал я. О том, что сынку барона уж тем паче в сапогах ходить полагается, я и не заикнулся.
— Эх, сынок, ему можно: Баран-младший барином родился! Оно, конечно, и цыплёнок хотел бы, как маленький стрижонок, высоко летать, да только крылышки у него коротки.
Отец пошёл по своим делам, а мне уж никакие дела больше и в голову не шли. Стыдно было босых ног, а куда их денешь? Вон даже петух и тот надо мной смеётся, взобравшись на плетень:
— Кукареку, кукареку, пособите босяку!
А пошёл я помочь хромому дровосеку пилить дрова — эту работу я тоже любил, — так зубастая пила, пока я её тягал взад-вперёд, всё время визжала:
— Забудь шпоры-сапоги, забудь шпоры-сапоги!
В конце концов бросил я эту негодницу пилу: хватит с меня и своих горестей, ещё ты будешь надо мной издеваться! Напрасно кричал мне вслед дровосек:
— Эй, братец, куда же ты? Заработок-то свой забыл!
Поплёлся я на базар, порожнюю корзину тётушки булочницы на тележке домой свезти. Только я тронулся в путь с тележкой, а одно её колесо тотчас же заверещало:
— Ба-рон без са-пог, ба-рон без са-пог…
Бросил я на полпути и корзину, и тележку, и тётушку булочницу. Прибежал домой, забился в угол, к стенке лицом, чтобы никого не видеть и не слышать. И вдруг ходики над моей головой как затикают:
— Бо-сяк, ходи так, бо-сяк, ходи так!
Вот когда я ударился в рёв по-настоящему. Даже вечером в постели всё ещё продолжал всхлипывать. Но зато утром проснулся я под звон шпор.
— На, сынок, держи свои сапоги!
У изголовья стоял отец, а в руках у него пара новеньких сапог со шпорами. Да каких сапог! Рядом с ними сапоги Барана-младшего словно лапти самого бедного хуторянина. У моих сапог щучий носок, высокий каблучок! А уж о шпорах и говорить нечего. Они так горели, так сверкали на солнце, что прямо-таки в глазах рябило.
— Они из золота, папенька?
— Серебром чернённые, золотом червлённые, — отшутился отец, а затем, сделавшись вдруг сразу серьёзным, добавил: — Получай свои сапоги, сынок. Исполняю твоё желание. А моё желание вот какое: будешь ты теперь в них ходить везде и всюду, как сын господина Барана — городского головы.
А я и сам об этом только и мечтал: всегда и везде в сапогах ходить. Надел сапоги и сразу себя настоящим бароном почувствовал. Шпоры звенят, сапоги на солнце огнём горят. Теперь уж и петуху было не до смеха, он сам от стыда и зависти, наверное, сквозь землю готов был провалиться. Иначе, отчего бы ему в навозной куче рыться?
— Посмотри-ка на меня, дядя Янош! — крикнул я, примчавшись к дровосеку и хватаясь за пилу в знак того, что я готов снова приступить к работе.
Но старый дровосек только сердито заворчал на меня:
— Не нужен ты мне, барич! У меня уже есть другой помощник.
Не беда, подумал я и, горделиво покачиваясь на каблуках, направился на базар. Но здесь мне и показывать не понадобилось своих сапог торговке булками.
— О-о, да каким же вы важным барином стали! Теперь уж вы дайте мне грошик. Нет, не могу я заставлять вашу милость в таких-то сапожках тележку с хлебными корзинами катать.
От этих торговкиных слов гордости моей сразу поубавилось. А после посещения столярной мастерской я и вовсе упал духом. Пока я там подметал опилки да стружки, перемазал я свою обновку так, что страшно смотреть. Но хуже всего пришлось мне, когда я отправился за водой для лавочника господина Вамугодно. Гребешок моей шпоры зацепился за колодку, и я так грохнулся наземь, что до сих пор, как вспомню, затылок болит.
— Тихи-тах, в сапогах! — выговаривали дома ходики, но меня уже больше совсем не радовало, что я в сапогах.
Обрадовался я лишь вечером, когда сбросил их, а утром, как мне пришлось их снова напяливать на ноги, я опять закручинился.
— Ну, коли нельзя в них на кусок хлеба зарабатывать, пойду-ка я на лужайку, в лапту играть. Но, разумеется, теперь любому растяпе неповоротливому удавалось в меня мячом угодить. Потому что в сапогах со шпорами ни увернуться, ни убежать. Пошёл было к ручью цветов незабудок нарвать, тоже пришлось вернуться — побоялся дорогие сапоги в воде промочить. В кустах сирени порхали, будто поддразнивая меня, длиннохвостые, как стрижи, мотыльки, но куда уж тут гоняться за мотыльками, когда на тебе сапоги со шпорами!
Пока домой добрался, ещё раз споткнулся, нос себе расквасил. Но то, что меня дома ждало, было куда хуже, чем кровь из носу.
— А, сынок пришёл! Ну, как новые сапожки? — встретил меня возгласом отец. — Давай-ка, мы с тобой сейчас в поле сходим, покажем твою обновку нашим старым знакомым — скворцам! Сам увидишь, до чего это весело в сапогах со шпорами кукурузу полоть!
Кукурузная наша делянка — не ближний свет. Пока до неё добрались, ноги мои в сапогах будто кто огнём жёг и небо мне с овчинку казалось. Эх, хоть бы разочек ещё босиком побегать… Ни за какие коврижки не соглашусь я больше в баронах ходить! А отец поглядывал на меня да посмеивался себе в усы.
— Смотрю не налюбуюсь на твоих красавцев, — сказал он, протягивая мне мою тяпку. — Однако посмотрим, каковы они в работе!
Маленькая тяпка была моим личным инструментом. Отцов дружок закадычный, кузнец Нестучи, сделал мне её в подарок. В другое время я играючи работал ею, а тут она мне такой тяжеленной показалась, словно не тяпка, а стопудовая палица богатырей-великанов. Валится из рук — и всё тут.
Сапоги жмут, голова кружится, а в довершение ко всему я так тяпнул себе по ноге, что если бы сапожник увидел, как я изуродовал его творение, тотчас бы от огорчения умер.
— Ой! — закричал я, с горя ли, от радости или со страху — не знаю.
А отец посмотрел на меня да только и сказал без всякого гнева:
— Вот так всегда бывает с цыплёнком, когда он стрижу задумает подражать. Не носи сапог со шпорами! И босой ты можешь стать человеком. Ничуть не худшим, чем сынок городского головы.
