Эдуард Шим - Лето на Корбе
Подумали рыбаки и решили: «Раз в воде поймать трудно, то будем ловить… в воздухе!»
И действительно, стали ловить форель в воздухе. Не верите? А вот мы видели.
Растянут рыбаки низко над водой широкую сетку. В солнечный день упадёт от неё на дно реки резкая клетчатая тень.
Ходит по реке форель, увидит тёмные полосы и, конечно, почудится ей, что здесь в воде сеть поставлена.
В таком случае у форели своя повадка — разгонится и выскочит из воды, чтобы ловушку перепрыгнуть.
Выскочит, да раз! — и в сетку.
Вот и выходит, что рыбья хитрость рыбакам наруку: и наловишь много, и в воду лазать не надо.
ДЕДОВ СПОСОБ
Мы с дедом как-то задержались на охоте и решили заночевать в лесу.
Нарубили веток, зажгли костёр.
Неплохо было бы и поужинать, да вот беда — утятина есть, а посуды нет! Утку на уголья не положишь. Тут настоящая посуда нужна.
И достал Мокеич посуду, да такую, что лучше, пожалуй, и не придумаешь.
Сходил дед на берег, принёс ком глины с обрыва. Глина у нас гончарная, почти белая.
Я уж подумал, не горшок ли дед лепить собрался. Да нет, думаю, не может быть. Пока его слепишь, обожжёшь да в нём утку сваришь, — пожалуй, и утро настанет!
Взял дед утку, отвернул ей голову, выпотрошил и начал птицу, всю вместе с крыльями, обмазывать глиной. Получилось вроде большой бутылки с тонким горлышком. Сунул дед бутылку в костёр и закидал сверху углями.
— Ну, вот, — говорит, — теперь жди, скоро изжарится!
И что ж бы вы думали? Изжарилась. Вынул дед бутылку, расколол — самой настоящей жареной уткой запахло! Перья к глине пристали, а мясо в собственном жиру изжарилось.
Вот и получается, что от дедова способа три пользы: первая — посуды не надо, вторая — масла не надо, третья — общипывать дичь не требуется.
Остаётся только следить, чтоб не пригорело жаркое в глиняной бутылке.
ЛЕТО НА КОРБЕ
Есть у Пушкина стихотворение о лете.
«Эх, лето красное, любил бы я тебя,Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи…»
Так вот, об этих самых мухах…
Ведь такая мелкая скотинка, а сколько от неё беспокойства человеку! И микробы она разносит, и спать мешает, а осенние мухи — так и вовсе звери лютые, как пчёлы жалят…
И бороться с мухами трудно. Вешают люди полоски бумаги на окна, а то и вовсе марлей затягивают, ставят мухоморы и яды разные, липкую бумагу раскладывают.
Но нет, никак не избавиться — всё равно жужжат — мушиные рои. Хоть дверей на улицу не открывай.
А у Мокеича в доме — ни одной мухи.
Заходят к нему люди и словно не замечают, что привычного гуда нет. Посидят, поговорят и уйдут. Так и остаётся дедовский «мухомор» неизвестным.
Захотелось мне о нём рассказать всем, чтоб знали. Да только у нас в деревне на Корбе девяносто три двора. Пока все обойдёшь, пока расскажешь, да где не поверят — покажешь, — пройдёт не меньше недели.
Нет, так не годится! Взял я, да и отнёс это средство в детский сад и рассказал там о «деревянном мухоморе». На другой день стало по всей деревне известно — ребятишки разнесли. А ещё через день-два — стали пропадать мухи во всех домах.
Оттого стали пропадать, что по моему совету поставили хозяйки в домах блюдца с черемуховой кашей. Да, да! На тёрке натёрта черемуховая кашка из молодых веток. От черёмухи запах людям приятный, а вот мухи его вовсе не выносят.
Так что теперь к нашему лету стихотворение Пушкина совсем не подходит.
Ведь у нас: пыль пропала после того, как пионеры по всей улице деревья и кусты посадили, комаров колхозники нефтью на болоте вывели, а мух… мух я дедовым способом победил.
ПРО БАРСУКОВ
Прибежал однажды ко мне Петька и говорит:
— Собирайся, на Лысые Кочки сходим! Там мы с Мокеичем барсучью нору отыскали. Сказывал дед, что вечером и самих барсуков увидеть можно.
Лысые Кочки — это вырубка у нас в лесу, километра два от деревни. Ягод там, брусники, видимо-невидимо, и поэтому туда никак быстро не дойдёшь. Под ногами почти всю дорогу ягоды хрустят. Разве пройдёшь, не поклонившись? Кисточку за кисточкой в рот отправляешь, а время-то летит. Пока мы с Петькой всю дорогу кланялись да кланялись, солнце садиться пошло.
Я-то ведь не знаю, где нора находится. Собираю бруснику, с кочки на кочку перелезаю. Потом поднял голову — нет Петьки!
А он около кустов животом в мох шлёпнулся и мне рукой машет — «ложись!»
Я тоже в мох кинулся, даже ягоды забыл проглотить. Так с полным ртом и ползу.
Подобрались мы к кустам, заглянули в просвет между веток.
А там вот что: на пригорке, на песке, сидит барсучиха-мать. Неподвижно сидит и только передней лапой от мухи отмахивается.
А поближе, шагах в десяти от нас, бегают по склону горушки два барсучонка. Так близко от нас, что я и ягоды проглотить боюсь: а ну как чавкнешь? Убегут сразу. Уж лучше потерплю.
Смешные маленькие барсучата! Вроде и не толстые, а просто неуклюжие. С морской походкой.
Вот сбежал один вниз по склону, а обратно и не залезть никак — еловые иголки под лапами скользят. Чуть-чуть заберётся повыше — и съезжает обратно.
Видно, еще когтями как следует работать не привык. Пыхтел-пыхтел — надоело. Повернулся и побежал прочь от горушки.
Тут мать голову подняла и посмотрела ему вслед. Не пискнула, не хрюкнула, а только посмотрела.
Остановился сразу барсучонок. Оглянулся и побежал обратно.
Мы с Петькой друг друга локтями толкнули: как это у неё получилось?
Потом глядим — и второго барсучонка так же вернула мамаша. Непонятно!..
А под конец и совсем удивила: посмотрела на одного сынка — тот спал. Поднялся сразу сынок. Посмотрела на второго — второй барсучонок корень от пня отламывал — сразу бросил он корень.
И пошли оба куда-то за горушку. Тогда только и мамаша встала и за ними следом отправилась.
Так и исчезли из глаз.
Я поскорей свои ягоды проглотил, спрашиваю у Петьки:
— Слышал что-нибудь?
— Нет!
— Так как же она зовёт-то их? Видишь, сначала сказала «иди обратно», и послушался барсучонок.
— Да, да! А потом сказала: «дитёнки, пора домой!»
— И тоже сразу послушались.
Странно. Идём мы обратно и в затылках чешем, — что за чудо?
И тут с нами самими будто чудо произошло.
Мы ведь шли — не переговаривались.
Молча шли.
Да вдруг повернулись один к другому и сказали враз, слово в слово:
— А ведь дознаем, в чём дело!
И повторили:
— Дознаем!
