Валя Стиблова - Мой братишка
Ким совсем особенный. С раннего детства он играл со мной в любые игры, какие только я знал. Больше всего ему нравится взаправду представлять наши выдумки.
Вот, например, я изображаю из себя владельца ранчо, путешествующего по Европе и как раз приехавшего в Прагу. Мне хотелось бы осмотреть пражские достопримечательности. Ким становится моим гидом. Он должен меня сопровождать и обо всем рассказывать. И вот братишка раздобывает книжки о древних пражских замках и костелах, отмечает на карте Праги их местоположение, мы бродим по городу, и Ким мне рассказывает, рассказывает… Я делаю вид, что немного понимаю по-чешски, специально коверкаю слова, и Ким очень весело смеется.
Это продолжается до тех пор, пока мне все не надоедает. Ким же готов играть до бесконечности. Но стоит мне нарушить правила игры, он сердится и отказывается наотрез дальше играть. К примеру, я скажу, что, к сожалению, вынужден остановиться у каких-нибудь знакомых, потому что в гостинице «Националь», где можно бы поселиться, нет мест. Ким удивляется: почему же там нет мест, если это большое многоэтажное здание с огромным количеством номеров? Он берет телефонную книгу и ищет номер этой гостиницы. Конечно, ищет на букву «н», но, не найдя, начинает искать правильно — на букву «г»: гостиницы. Сначала с ним не желают разговаривать, но потом все же отвечают, что места для иностранных туристов есть.
Такие моменты Ким больше всего любит. Он подходит ко мне и победоносно сообщает, что, во-первых, места в гостинице есть, а во-вторых, у меня, по-видимому, просто нет денег. Тогда какой же я владелец ранчо? Не иначе как просто болтун, поэтому он со мной больше играть не намерен.
Уж если Ким чем-либо заинтересуется, то желает изучить все досконально. С ума можно сойти! В последнее время он решил записывать в свой дневник всякие космические расстояния. Ким без конца спрашивает, сколько нулей в миллионе и в биллионе, сколько на таком-то расстоянии можно разместить Чехословацких Социалистических Республик. Или взять бацилл под микроскопом. Папа ему говорит, что одна капелька на стеклышке под микроскопом — это как Прага, а стеклышко — это как весь земной шар для того микроба, на которого папа навел микроскоп. Больше всего Кима интересуют именно такие глупости.
Я люблю братишку больше всех на свете. Не только когда мы вместе играем, но и вообще. И даже когда он начинает петь, хотя петь он совсем не умеет. В школе Кима никогда не заставляют петь: слишком уж он фальшивит. И в то же время нет у брата лучшей забавы, чем записывать на магнитофон птичьи голоса и затем угадывать, какая птица поет.
Недавно он услышал по радио песенку, где были такие слова: «У моего брата — мировой брат». Он начал подпевать и повторять эти слова. Сначала я думал, что он поет обо мне. Он рассмеялся и, продолжая напевать, проговорил, что нет — он поет сам о себе.
Просто умора смотреть, как Ким стоит около стола, намазывает хлеб маслом и поет. Он не столько поет, сколько пищит, пищит чудно, как-то смешно вытягивая звук «а».
Но вернусь к его записной книжке, которую папа положил на стол. Это уже довольно старая тетрадка, в ней Ким начал делать записи, еще когда я лежал в больнице. Он волновался за меня, и я об этом однажды прочитал, только Ким этого не знает. Теперь в ней наверняка много новых записей.
А как она оказалась у папы? Ведь Ким забрал ее с собой в больницу. Записную книжку, пенал и перочинный нож Ким всегда держал при себе.
Помню, как-то, когда я выписался из больницы (ну, когда я голову себе расшиб), я какое-то время сидел дома. От нечего делать стал я рыться в вещах Кима, тут-то мне и попалась эта его записная книжка. Сначала я пролистал ее просто так, а потом смотрю, стало мелькать мое имя: Мариян да Мариян. Я держал тетрадь в руке и вдруг слышу голос мамы:
— Никогда не ройся в чужих вещах, а если видишь что-либо о себе, то тем более закрой тетрадь и положи на место.
Вот в том-то и дело! Ким послушался бы маму безоговорочно, он скорее закрыл бы глаза, чем прочитал хоть единое слово в чужой тетради. А я поступил как раз наоборот. Стоило мне увидеть свое имя, и я лишился покоя, меня так и подмывало узнать, что Ким написал обо мне. Я не в силах был превозмочь свое любопытство и начал читать.
Ничего особенного я там не нашел. Но в то же время узнал такое, о чем Ким никогда бы не проговорился. Я пролистал записную книжку очень быстро, а когда Ким вернулся домой, то я сделал вид, будто этой тетради никогда в жизни не видел. Родителям я тоже ни словом не обмолвился о записях Кима — это было бы с моей стороны свинством.
Теперь в дневнике наверняка появились какие-то новые записи. Раз папа бросил его на мой стол, прочитаю, что там, и как можно скорее. Но все-таки как он угодил в папины руки? Если Ким держал его от меня в секрете, то папе он и вовсе не дал бы его. Может, дневник лежал у Кима на тумбочке и отец взял его, когда Ким спал? Но Ким ведь такой аккуратный! Не в его правилах бросать дневник где ни попадя. И уж меньше всего он хотел бы, чтобы папа прочитал его записи. Раз они к папе попали, значит, с Кимом плохо, так плохо, что его вещи отдали папе увезти домой. От этой мысли мне стало страшно, очень страшно.
Глава 2. Мариян
Мариян прыгнул с мостков и расшиб себе голову. Я ему говорил:
— Послушай, Мариян, не делай этого. Ведь ты никогда не прыгал с мостков! Лучше признайся мальчишкам, что нарочно сболтнул. Раз никогда не прыгал, откуда тебе уметь?
Но Мариян ответил:
— С чего ты взял, что я не смогу прыгнуть? Смогу! Я на соревнованиях прыгал с еще большей высоты!
А я ему:
— Болтай об этом ребятам, а не мне!
Пишта, Горжчичка и еще один маленький мальчишка, которого я не знал, все время приставали к Марияну:
— Ты, наверное, так же участвовал в соревнованиях, как мы управляли самолетом?
А Мариян и говорит:
— Если не верите, то пошли, я вам покажу.
— Я тоже никогда не видел, чтобы ты прыгал с мостков, — не выдержал я.
А брат нахмурился:
— Ты просто забыл, Ким. Конечно, забыл! Ну и глупый же ты! Вот придем домой, я покажу тебе значок, серебряный такой, в коробочке.
Значок победителя в соревнованиях по плаванию у нас и вправду дома был, только им наградили маму. Давно, еще в школе. Но этого я мальчишкам не сказал. Они смеялись над Марияном, что он, наверное, нырял в тазу, когда мама его купала, и уговаривали идти к мосткам сейчас же, а то еще до завтра он передумает.
Мариян побежал домой за плавками, а я повторял свое:
— Не ходи, не надо, дедушка предупреждал, что там глубоко.
А брат опять:
— Думаешь, я не умею плавать?
— Умеешь, только мостки очень высокие. С них как-то прыгал один взрослый парень, а мальчишки смотрели, смотрели, да так никто и не решился прыгнуть оттуда.
Для мальчишек есть другие, низкие мостки, но и с них Мариян никогда не прыгал. Он боялся, я знаю, он боялся прыгнуть в воду даже с низких мостков, а тут вдруг отважился с высоких.
И вот Мариян дошел до края мостков, начал приседать, мостки стали раскачиваться, и я видел, как он поглядывал вниз на воду, — ему было страшно, он сильно побледнел. А ребята знай посмеиваются:
— Не больно раскачивайся! Тебе только в тазу нырять, да и то будешь звать на помощь!
Мариян взглянул на меня и понял, что я тоже жду, когда он прыгнет: никаких сил не было слушать эти насмешки. Тут я все же не удержался и снова говорю:
— Не прыгай! Не надо! Пойдем лучше на низкие мостки.
Но он зажал пальцами нос, чтобы не наглотаться воды, и — раз! — головой вниз, в воду. Не прыгнул, а плюхнулся. Ребята смеялись, хлопали себя по ногам, крича, что он упал, как яблоко с дерева. Я не мог сдержать волнения:
— Мариян, выплывай скорей!
А брат не показывался, только пузыри забулькали на поверхности воды. Все смеются — думают, он шутит. Наконец Мариян вынырнул — почти у берега. Лицо бледное, голова в крови. Мы стали тащить его на берег. Как раз в это время мимо проезжал на велосипеде какой-то мужчина, он и помог вытащить Марияна из воды, совсем уже неподвижного, с закрытыми глазами. Мы уж решили нести его домой, но тут он пришел в себя. Велосипедист посадил его на раму, а мы поддерживали с двух сторон.
Мариян разбил голову о камень под мостками — надо было прыгнуть подальше, — и его положили в больницу. Я видел, что ему было страшно, но все же он нырнул. Никто из мальчишек никогда бы такого не сделал. И я бы не нырнул, я бы испугался. А вот Мариян боялся, но прыгнул. Он сказал: «Прыгну» — и прыгнул.
По дороге велосипедист упрекал нас:
— Зачем полезли, если не умеете нырять?!
Я не удержался и возразил:
— Почему не умеем? Умеем! Только Мариян нырнул не туда.
И мальчишки подтвердили мои слова. Они боялись, как бы им не влетело за то, что они подзадоривали Марияна. Потом они тысячу раз всем рассказывали, как Мариян прыгнул и ударился о камень.
