Андрей Жариков - Сказание о суворовцах
Саша непременно напишет, что со смотровой площадки на краю оврага видел парившего внизу орла с полосатым хвостом и коричневыми крыльями. Вот какой глубокий разрез!
Уголь лежит здесь открытым пластом, толщина пласта несколько сот метров. Здесь нет шахт. Гиганты экскаваторы разрезают каменноугольный пласт, поэтому и называется здешняя разработка угля не шахтой, а разрезом «Богатырь».
«Как бы не забыть самое важное, — подумал Саша. — Уголь из Экибастуза теперь не вывозят: потребовалось бы очень много составов поездов, не выгодно экономически. Экибастузский уголь сжигают на месте в мощных электростанциях, а полученную электроэнергию по проводам передают в города Сибири и Казахстана».
Сочинение получится содержательное. Но вдруг пришла другая мысль и захватила его целиком.
Он заметил, что некоторые ребята уже заканчивали первую страничку. Преподаватель то и дело снимал очки и, прохаживаясь, посматривал на Сашин стол.
Покрутив авторучкой над листом бумаги со штампом, словно собираясь размашисто расписаться, Саша написал: «Пионерское знамя в бою». И, забыв о поездке в Экибастуз, стал писать сочинение о подвиге своего отца.
«Когда началась война, мой отец жил со своими родителями в Ленинграде.
Стояли тёплые солнечные дни. Уцелевшие после бомбёжек и артиллерийских обстрелов листья на деревьях пожелтели и поблёскивали, как бронзовые медали на солдатском мундире. В бирюзовом небе плавали паутинки бабьего лета. Эту пору осени любил и воспевал Александр Сергеевич Пушкин. Но безоблачное небо осени 1941 года не радовало защитников города. С утра до ночи всё вокруг гудело и грохотало — взрывы бомб, рокот моторов, гром орудий.
Вражеские самолёты бомбили и Ленинград, и позиции войск вокруг города, и дороги к фронту.
8 сентября после кровопролитных боёв гитлеровские войска, неся большие потери, перехватили железные дороги, идущие в Ленинград с юга.
Осаждённый с суши, величественный город лишился связи со всей страной и оказался в тяжёлой блокаде. Для подвоза продовольствия и боеприпасов, для эвакуации раненых, больных и детей остался один путь — Ладожское озеро. Огромное оно — берегов не видно, и волны высокие, пенистые, издали похожие на взъерошенные ветром снеговые сугробы. И не безопасно. Вражеские самолёты охотятся за каждым кораблём, даже за пассажирскими катерами, на которых эвакуировали детей.
На рассвете 15 сентября фашисты потопили речной катер с ленинградскими школьниками. Как всё это произошло, знал лишь один мальчик — Вася. Его единственного с берега Ладоги увидели и подобрали разведчики, возвращавшиеся с боевого задания. Мальчик казался мёртвым, лежал на обломках деревянной палубы, привязанный концами каната к металлическому штырю. Лицо и руки в ссадинах. Босые ноги кровоточили. Синяя вельветовая куртка туго подпоясана флотским широким чёрным ремнём с латунной пряжкой.
— Он дышит, — сказал сержант. — Он ещё жив…
Разведчики принесли мальчика в землянку командира.
— Немедленно военного фельдшера! — приказал лейтенант.
Расстегнули ремень, сняли куртку. Удивились, увидав, что грудь мальчика обёрнута красным лоскутом.
— Да ведь это же знамя! — воскликнул командир.
Осторожно развернули шёлковое красное полотнище. Лейтенант прочитал: «Пионерская дружина имени Павки Корчагина».
Фельдшер осмотрел мальчика.
— Сильно контужен. Но самое страшное — двухстороннее воспаление лёгких… Я отвезу его в полковой медицинский пункт.
Ещё бы час-другой — и врачи уже не смогли бы спасти мальчика. К счастью, всё закончилось благополучно. К вечеру он назвал себя: Вася Суворов.
Вот что с ним произошло: пионеры средней школы решили в выходной день посетить боевой корабль, которым командовал отец Васи, капитан первого ранга Суворов. Командир корабля обещал принять пионеров утром 22 июня. Чтобы не заходить рано утром в школу, Васе поручили взять пионерское знамя домой и беречь как зеницу ока. А наутро началась война…
Отец ушёл на корабле в море. Мать через неделю погибла при бомбёжке госпиталя. Она была врачом. Ещё через несколько дней фашистские бомбы разрушили дом, в котором жила семья капитана Суворова.
Уже с первого дня войны ленинградских детей эвакуировали в безопасные районы, но транспорта не хватало, и очередь до Васи и его трёхлетней сестрёнки Веры дошла только в сентябре. Тёмной ночью более ста пятидесяти ребят вместе с больными, старыми людьми посадили на пассажирский катер. Васе удалось поместить сестрёнку в пассажирский салон, а сам он остался с мальчиками повзрослее на верхней палубе. Примостился у кучи канатов и укрылся отцовским плащом. Долго что-то не ладилось с мотором, и отчалили с опозданием, когда другие катера уже ушли.
Чтобы сберечь знамя отряда, Вася ещё дома снял его с древка и обернул вокруг груди, подпоясался ремнём, который подарил ему отец.
Едва отчалили от берега, усилился холодный ветер. Волны обрушивались на палубу, грозили смыть ребят. Тогда Вася и привязал себя концом каната к какому-то металлическому штырю, чтобы надёжнее было.
За ночь катер до берега не добрался. На рассвете налетели два вражеских самолёта и спустились так низко, что Вася видел очки фашиста.
Катер с детьми обстреливали из пулемётов, бросали бомбы. Одна бомба пробила палубу и взорвалась внутри пассажирского салона…
Командир полка, в который попал Вася, не мог разрешить оставить его в боевом подразделении. Опасно. Боевые действия не затихали ни на час.
Как только мальчик поправился, из штаба поступил приказ: «Отправить пострадавшего юного знаменосца в тыл до ближайшей железнодорожной станции, а оттуда в Москву». В Москве жила Васина бабушка.
Кто-то из командиров подарил мальчику своё запасное обмундирование, обеспечил продуктами на дорогу, и рано утром старшина повёз его в тыл на двуконной, громыхавшей по булыжной дороге повозке. Путь не близкий: ближайшая станция, откуда ходили поезда, — Волхов, до города езды пять-шесть часов.
За селом Путилово, почти полностью сожжённом фашистами, старшина осадил коней, и повозку не стало так сильно трясти и подбрасывать. У Васи разболелась голова. От вспотевших коней шёл пар.
— Ноги затекли, — сказал Вася, — можно, я пешком пойду?
— Слезай, но не отставай, — предупредил старшина. — Нам поторапливаться надо.
Гимнастёрка и шаровары на Васе были не по росту. Хорошо, что и сапоги кирзовые просторные: на ногах тоже побаливали ссадины. Вася замотал ноги мягкими портянками в три слоя и почти не ощущал боли. Шёл сзади, держась рукой за спинку повозки. Не успел подумать, что надо бы снять с петличек гимнастёрки воинские знаки — красные кубики лейтенанта, как на дороге показались два броневика и неожиданно остановились в нескольких шагах от повозки. Из первого броневика вышел на дорогу статный военный в распахнутой шинели. Вася сразу узнал его по портретам.
— Здравствуйте, товарищ Климент Ефремович Ворошилов!
— Здравствуй, здравствуй, лейтенант! — ответил маршал и как-то с удивлением стал присматриваться к маленькому парнишке в военной форме. — Во-первых, товарищ лейтенант, я Маршал Советского Союза — надо бы знать, как обращаться к старшим по званию. А во-вторых, почему ты такой мешковатый? Почему обмундирование не по росту?
Вася растерялся — ничего в ответ сказать не мог.
С повозки спрыгнул старшина и, подбежав к Ворошилову, выпалил скороговоркой:
— Товмаршсов Союза! Этот малчелвек не командир, он пострадавший при эвакуации из Ленинграда.
— Постой, старшина, не торопись. Как это пострадавший? А почему он в форме лейтенанта?
— Катер в Ладоге затонул. Фашисты потопили. Остался он, может, один из всех. Подобрали у берега разведчики.
— Куда же ваш путь? — спросил Климент Ефремович, подошёл к Васе и по-отцовски обнял его. — Не плачь, хлопец. Нам плакать нельзя, раз надел форму — бери пример со старшины. Смотри, какой бравый.
— Эвакуирую, товарищ маршал, приказано как-то определить. Отец его моряк, а мать под бомбёжкой в Ленинграде погибла.
— Понимаю, понимаю, старшина. — Климент Ефремович подозвал майора, вышедшего из второго броневика: — Возьмите его в свою машину. — Климент Ефремович подал руку старшине. — А вы свободны. Передайте командиру мой приказ: огнём и штыком ответить фашистам за всех детей, погибших в Ладоге.
— Есть, товарищ маршал!
Конечно, Климент Ефремович понимал, что у Васи фамилия не Малчелвек, как назвал его скороговоркой старшина, а какая-то другая, но своему адъютанту он сказал: «Отвези этого Малчелвека в учебный полк. Передай командиру, что я приказал определить его воспитанником. Что-то надо придумать для таких ребят. Много их теперь, осиротевших… Создадим для них специальные училища».
