Нина Дашевская - Около музыки
Может быть, это значок его родителей? И его настоящее имя на самом деле тоже — Джон?
…Подошёл Лёлькин автобус. Джон сел в него; а Лёлька осталась на улице. Ехать с ним вместе — это было для неё слишком много. Она и так смотрела на него целых десять минут… Захотелось снять капюшон — и Лёлька стояла с растрёпанной головой, впервые в этом году, впервые на этой улице.
А вечером случилось чудо. Дядя Лёня, смущаясь, стал говорить что-то невнятное о том, что надо бережнее к маме относиться… Лёлька долго не могла ничего понять и по привычке надулась. А потом дошло — у неё будет брат! Надо же, настоящий брат!
Лёльке никогда раньше не хотелось, чтобы у неё был брат или сестрёнка. А тут… Брат. Лёлька вспомнила мелкого стриженого первоклассника из школы — вот, будет такой же… И она будет говорит ему — давай скорее, долго ты будешь! Я из-за тебя опаздываю… В университет, или куда там.
— Можете на меня рассчитывать. Ну там, гулять, или что ещё нужно, — пробурчала Лёлька, и, зачем-то хлопнув дверью, сбежала в свою комнату. Дядя Лёня, конечно, решил — она переживает. А Лёльке хотелось побыть одной. Брат будет! Уже в этом году, осенью. Листья будут, и Лёлька будет его в коляске возить, наушники в уши, и ходить-ходить бесконечно по улицам с коляской этой… Клетчатую бы купить.
… И тут за стенкой заиграла скрипка. Лёлька замерла — этого просто не могло быть! Скрипка играла Весеннюю сонату Бетховена.
Скрипку, видно, тоже накрыло весеннее настроение — ведь март же, первое число! И там, где мелодию подхватывает пианино — Лёлька открыла крышку пианино и вступила. Играла и прислушивалась — здесь ли скрипка? Здесь, здесь!
… Всё-таки они сбились, и скрипка стала играть зачем-то одну ноту. А, ну конечно — просит «ля»! Пианино у Лёльки расстроенное, на полтона ниже… Подстроились, и снова — Весенняя соната! На этот раз — от начала до конца первой части. Надо же, Лёлька помнит всё наизусть!
Какая же это музыка — волшебная, нежная, тонкая, весенняя!!!
Вечером ждала — может, заглянет кто? Ведь ей же интересно должно быть, с кем она играет! А тут — она, Лёлька…Вот удивится!
Но — не зашла. Наверное, ей тоже нравилось так — играть с невидимкой.
А потом у Антошки был концерт в училище. Какой-то очень важный — играют только самые лучшие! И среди них — Антон. Лёлька приехала в училище пораньше, стояла в фойе и рассматривала старые фотографии. И тут она увидела их вдвоём.
Клетчатое пальто с Джоном стояли вместе. Не просто стояли — они были вместе, это сразу видно. У Джона была её скрипка — вот она, наконец-то Лёлька её увидела.
Лёлька даже не расстроилась. Конечно, девушка его намного старше; но она такая красивая! Странная, конечно, пара — скейт и французская машина…Эх, Джон, Джон! Ну, значит — так надо. Они очень разные; и вместе с тем — как будто в чём-то совсем одинаковые. Оба как будто с другой планеты, и оба такие красивые.
— Ну, не переживай, — сказал ей Джон. — Надо ехать — значит, надо…
А она сказала:
— Удачи, Джон! — и пошла к выходу.
И вдруг он догнал её:
— Мама, стой! Ключи забыла…
Мама?!! Вот этого точно не может быть. Она же совсем не взрослая как будто…
… Выходит, он тоже живёт у Лёльки за стенкой?! И слышал их Весеннюю сонату?
… А кто теперь объяснит, почему скрипка осталась у Джона?!
Откуда ни возьмись — Антошка:
— Лёлища, ты уже здесь! — и Джону: — Привет, Джон, играешь сегодня? — тот кивнул. — «Кампанеллу», да?
— Опять «Кампанеллу», — развёл руками Джон.
Джон! Играет сегодня!
— Лёлька, а там пустой класс есть — пойдём, поиграем! — обернулся Тошка к опешившей Лёльке.
— У тебя же концерт вроде бы…
— Да что концерт — через час ещё; что же мне, целый час сидеть и дрожать? Пойдём, правда, поиграем — что же я, зря тащил с собой Бетховена?! Давай, я мигом — только ключ от класса возьму!
Он умчался, а Лёлька смотрела на Джона и не могла поверить. Она даже сейчас не могла представить его со скрипкой (хотя потом, на концерте, оказалось — ему так же ловко со скрипкой, как и со скейтом). А он смотрел на неё — и тоже не мог поверить; Лёлька и Бетховен! — тоже было не так и просто представить её за роялем.
«Неужели — ты?» — спросил он одними глазами.
«Ага, я», — ответила Лёлька, тоже глазами.
А может, никакого такого разговора и не было, а Лёлька всё придумала.
Тогда Джон спросил по-другому, не глазами. Но и не словами. Он улыбнулся и засвистел Весеннюю сонату.
И в первый раз увидел, как Лёлька широко улыбается ему в ответ.
Ой, то не вечер
Всё-таки до чего у него лицо противное, так бы и двинул в нос. И высокий он, самый длинный в классе. И со своей гитарой ещё. Вот почему меня не отдали на гитару? Почему пианино это дурацкое. Что вот мне с него? Хотя Кирилл не ходит ни в какую музыкалку, говорит — сам научился. Представляю, как это он сам, три аккорда выучил и бацает.
Нет, вы не думайте — пианино своё я люблю, оно хорошее. В прошлом году стало нравится, когда нормально стал играть. Сейчас вот даже Шопена учу, не по программе. Красивый. Там, правда, место одно очень трудное есть, но я как раз с него начал, и уже получается. Оно зато и красивое самое. Я люблю дома играть, вечером — в темноте. Когда никого нет, и никто не скажет — не та нота! неровно!… Для себя.
Но что толку! То-то и оно, что для себя. И никто не знает. А Кирилл выучил три аккорда, и ходит довольный. И, главное, девчонки вокруг — ах, с гитарой! Ах, как он прекрасен! Фу. Чего там прекрасного. Два глаза, рот и нос, как у всех. Правда, нос прямой. На редкость. Не то, что у некоторых. Вот и хочется двинуть.
Чего-то я не о том начал. Думал ведь о другом, и тут опять Кирилл этот. Просто мы идём в поход, понимаете? Я давно хотел.
Так здорово все ввалились в электричку!… И на этом всё закончилось. Ну, вроде бы только началось. Но я ждал от этого похода чего-то особенного, а тут понял, что всё будет как всегда. Дело в том, что нас тринадцать человек. Они и сели — все вместе. В электричке вместе — это шесть мест; а тринадцать на шесть делится с остатком. Ну, я и оказался этим остатком, а они сели, с одной стороны и с другой. А я как-то сбоку, будто и не с ними.
Просто не сяду же я с Ольшанской. Вдруг она совсем не хочет со мной сидеть, что я буду навязываться. Ну и со всеми так. Не уверен я, что они со мной хотят сидеть. Можно было бы с Аликом, он сразу сел у окна, но рядом уже оказалось занято. А я ждал-ждал, как дурак, пока все усядутся. И мне не хватило места. А Кирилл сразу бухнулся посередине, и хоть бы что. И сразу все вокруг него. Всегда так.
Ну и ладно. В телефон играть нельзя — нужно беречь заряд, в лесу же нет розеток. И я просто сидел и смотрел в окно. Тоже, в общем, неплохо. Ведь поход — это не только они. Это вообще — лес и костёр. И ночёвка в палатке. Так что можно и одному быть.
Я смотрел в окно, а в голове у меня никаких мыслей, один Шопен. Не наглость ли это, что я за него взялся. Показать моей Валентине или нет? Нормально получается, вроде. А она скажет, конечно: с ума сошёл! Ты бы сначала этюд доучил, никак техзачёт не сдашь, а туда же, Шопена! … А что я могу сделать, если мне Шопена интересно, а технический зачёт неинтересно. Меня прямо воротит от этих гамм. И Баха неинтересно. Я выучил вроде, ноты правильно играю, там несложно. А она говорит, Валентина — фраза там, веди-веди средний голос! А бас — почему бас бросил?… Неохота мне.
Или вот сольфеджио взять. Зачем оно вообще? Мы там диктанты пишем. Мелодию играют, а ты нотами записываешь. Мне это несложно, у меня слух хороший. Но зачем? Или ещё — поём по нотам. Двухголосие. Это трудно, особенно, когда другой голос не очень точно поёт. И ладно бы двухголосие! Она ещё чего выдумала — заставляет нас русские народные песни петь. На три голоса, на четыре. Она бы и на пять расписала, но у нас в группе больше четырёх человек не бывает, прогуливают все, седьмой класс. Одни девчонки ходят, мне поэтому всегда нижний голос достаётся. Я думаю, не может быть, чтобы русский народ сочинял так сложно. Наверное, она сама и пишет. Или какой композитор, это называется «в обработке». Русская народная песня в обработке Чайковского, например. Делать им больше нечего, строчили бы симфонии свои. А то понапишут, а нам потом учить. Вот скажите, зачем мне это сольфеджио? Говорят, слух развивает. А у меня и так неплохой. И когда мне в жизни это пригодится — диктанты писать, и двухголосие это? Эти народные песни у нас под окнами часто орут, пьяными голосами, фальшиво. Никогда так не буду, противно как.
Другое дело — Шопен.
Приду я к кому-нибудь в гости, ну, скажем, к Алику. Скажем, на день рожденья. Может же он меня пригласить. Почему нет? Он всех приглашает. И у него дома совершенно случайно окажется пианино. И вот я скажу так небрежно — можно я поиграю? А он: да оно расстроеное… А я — это всё равно. Ну и дам им Шопена, вот они узнают! И Ольшанская, конечно…
