Иван Василенко - Жизнь и приключения Заморыша
И еще мне понравился базар. Чего только тут не было!
Однажды мама, Витя и я пошли покупать картошку. Ходим по базару от воза к возу, мама приценивается, торгуется. Вдруг сзади кто-то закричал:
– Поди!.. Поди!.. Поди!..
Обернулись: на народ едет лакированный экипаж. Лошадь белая, в яблоках, на козлах – бородатый мужик в красной рубахе и черном бархатном жилете. А в самом экипаже сидит толстая барыня и смотрит на возы. Против барыни на скамеечке примостилась тетенька в платочке, с корзиной на коленях.
– Поди!.. Поди!.. Поди!.. – опять кричит кучер.
Народ раздается на две стороны, а барыня прямо с экипажа спрашивает:
– Милая, почем твои утки? Мужичок, сколько просишь за гуся? – И торгуется, как цыганка.
Наконец сторговалась. Тетенька в платочке взяла с воза гуся и опять села в экипаж на скамеечку. Тут гусь как рванется, как хватит барыню крылом по шляпе – и полетел над головами народа. Народ кричит:
– Держи!.. Лови!.. Хватай!..
А гусь все хлопает крыльями, все летит да покрикивает: «Га!.. Га!.. Га!..»
Какая-то рыжая девчонка как подпрыгнет, как схватит гуся за лапу! Гусь отбивается, хлопает рыжую крылом по голове. Она его за другую лапу, за крыло. Усмирила и принесла в экипаж тетеньке в платочке.
– На, – говорит, – растяпа!
Барыня покопалась в серебряной сумочке и бросила к ногам девочки две копейки. Девчонка оглядела барыню зелеными глазами и дерзко усмехнулась:
– Жалко, мадам, что при мне мелочи нету, а то б я вам сдачи дала. – Да ногой с грязной пяткой и отшвырнула монету.
У барыни лицо стало красное, как бурак.
– Степан, – сказала она, – стегани эту сволочь!..
Кучер поднял кнут, но девчонка не испугалась. Она еще ближе подошла к кучеру и, как змея, прошипела:
– Только попробуй! Я тебе всю бороду выщипаю!..
И кучер ударил не ее, а лошадь и повез свою барыню из толпы.
Люди смеялись и говорили:
– Ну и Зойка! Саму мадам Медведеву отбрила!..
– Мама, – сказал я, – это ж та девчонка, что меня дразнила. Помнишь, мама?
– Она и есть, – засмеялась мама. – Ишь какая забияка!
– Она, мама, чики-рики?
– Кто ее знает, может, и чики-рики.
К тому времени, как нам переехать в чайную, я так осмелел, что отправился на базар один. Я тихонько выбрался из подвала, прошел одну улицу, другую и скоро увидел золоченый купол церкви, около которой и кипел базар. Я ходил от воза к возу, от лавки к лавке, глазел на леденцы-петушки, на пряники-коники, глотал слюнки около медовой халвы и клюквы в сахаре. А когда опомнился и пошел поскорей домой, то увидел, что иду по незнакомой улице. Я вернулся на базар и начал озираться, но никак не мог сообразить, куда идти. И тут на меня напал такой страх, что я заплакал. Я плакал, а около меня собирались люди и наперебой спрашивали:
– Тебя что, побили? Ты что, заблудился?
Какой-то дедушка в очках кричал мне в самое ухо:
– Чей ты сын, а? Сын чей, а?
– Об… щества… трез… вости, – выговорил я, заикаясь от плача.
Тетка, от которой несло водкой, принялась хохотать:
– Вы слышали, добрые люди! Он сын общества трезвости! Потеха!.. Ты что, дал зарок больше не пить?
– Да где ты живешь? Как улица называется? – продолжал кричать мне в ухо дедушка.
Я вспомнил фамилию квартирной хозяйки и сказал:
– Пого…рельская…
– В нашем городе нету такой улицы, – строго посмотрел на меня какой-то дяденька с папкой под мышкой. – Нету и никогда не было.
– Как нету? А на Собачеевке? – ответил ему другой дяденька в потертых брюках.
– На Собачеевке Кирпичная.
– Да вы очумели? – крикнула пьяная тетка. – Хлопчик вам толком говорит, что он с погорелова края. Погорелец он, понятно? Лето было жаркое, так сплошь пожары прошли. – И хрипло затянула:
Шумел, гудел пожар моско-овский,Дым ра-асстилался по реке-е…
Но те двое не обращали на нее внимания и продолжали спорить: есть в городе Погорельская улица или нету. И тут я вдруг увидел Машу и Витю.
– Вот он! – крикнула Маша. – Ах ты, паршивец! Ах ты, бродяжка! – и трижды шлепнула меня.
Хоть было больно, я не обиделся и весело побежал с Машей и Витей домой.
Отец танцует
Наконец настал день, когда во двор въехало двое дрог, и мы от Старого базара потянулись к Новому базару. Возчик, дюжий дядька в брезентовом плаще, и отец шли рядом с подводами.
– Я никак не пойму, куда вас везти, – сказал возчик.
– В чайную-читальню общества трезвости, – важно ответил отец.
– Это что ж, заведение такое?
– Да, заведение. Оно еще не открыто, но на днях откроется на Новом базаре.
Возчик подумал и покрутил головой:
– Ничего не выйдет. Прогорит ваше заведение.
Отец удивился:
– Почему?
– Так разве ж чаем вытрезвляются? Вытрезвляются огуречным рассолом. А еще лучше – стакан водки с похмелья.
– Вы не понимаете, – обиженно сказал отец. – Всякие алкогольные напитки там будут строго воспрещены. Только чай и газеты.
– Прогорите. Чай не водка – много не выпьешь.
Отец сердито хмыкнул и отошел от возчика. Тот опять покрутил головой:
– Чай вприкуску с газетой! Додумаются же!..
Вот и долгожданная чайная-читальня. Мы останавливаемся около длинного дома. Стоит он посредине площади, а вокруг клокочет базар. Народу – тьма-тьмущая. Горы арбузов, капусты, картошки. Возы с помидорами, с баклажанами, с крупным болгарским перцем, с венками лука. Там жалобно поют слепцы, здесь бешено вертится под бубен цыганка в пестрой, со сборками юбке. Пронзительно кричат торговки, наперебой зазывают покупателей. Ржут кони, ревут быки… И нет этому базару ни конца ни края.
Оглушенные, мы слезли с подвод и начали переносить наши пожитки в дом. Дело это, которым наша кочующая семья занималась еще до моего рождения, стало теперь и для меня привычным. Я несу утюг и кочергу, Витя волочит корыто, Маша тащит медный, с погнутыми боками самовар, а отец с возчиком сгружают рассохшийся скрипучий комод.
Похоже, что мы и вправду приехали в хоромы. В доме два больших зала; в каждом зале – один длинный стол и несколько обыкновенных. Кроме залов, есть еще кухня с вмазанным в печку огромным котлом, в котором кипит вода. А за кухней – наша квартира. Да какая! Целых две комнаты! Правда, комнаты маленькие, в них еле-еле вместились наши пожитки, но все-таки две, а не одна. Отец сказал, что была одна, но он добился, чтоб разделили деревянной перегородкой пополам. Что ж, хоть перегородка деревянная, а комнат все-таки две. А стены! Таких стен я еще никогда не видел: гладкие-гладкие, без единого пупырышка. А потолки! Если б я стал отцу на плечи, то и тогда не достал бы рукой до потолка. И как везде приятно пахнет штукатуркой и краской! Вот тут мы заживем!
Зал, в котором стоял буфетный шкаф со стойкой и из которого шел ход в кухню, мы сразу же назвали «этот» зал, а другой, который был за первым, – «тот» зал. Мы с Витей бегали из «этого» зала в «тот», от окна к окну и всюду видели ряды подвод с овощами, лотки со свежей рыбой, бочки с солониной и бекмесом[3], корзины с бубликами. А деревянным лавчонкам не было числа. В одних набивали обручи на бочки, в других чинили дырявые ведра, в третьих лудили чайники и кастрюли. Скрежет, грохот и стук неслись к нам в окна со всех сторон. Только к вечеру базар угомонился и притих. Но вечером мы увидели новое чудо. Отец поднялся на стол, чиркнул спичкой и поднес ее к рожку, который свисал с потолка на черной железной трубочке. Рожок, одетый в круглый сетчатый колпачок, ярко вспыхнул. Стало светло как днем.
– Это газ, – сказал отец. – Он идет сюда с газового завода по трубам под землей и горит лучше керосина.
Хоть от рожка пахло скверно, я окончательно поверил, что мы поселились в настоящих хоромах.
Утром мы с Витей стояли на улице и смотрели, как двое рабочих прибивали над дверью железными костылями вывеску. Витя читал бойко, и я к тому времени научился читать, хоть и по слогам, и мы вместе прочли:
ПОПЕЧИТЕЛЬСТВО О БЕДНЫХ
ЧАЙНАЯ-ЧИТАЛЬНЯ ОБЩЕСТВА ТРЕЗВОСТИ
Мы гордо посмотрели друг на друга: знай, мол, наших! Не какой-нибудь там трактир или просто чайная – таких вывесок мы уже вдоволь насмотрелись в городе, – а чайная-читальня, да еще «общества трезвости», да еще «попечительство» – слово, которое и выговорить с непривычки трудно.
Вдоволь налюбовавшись вывеской, мы пошли на кухню. Мама суетилась у печки, а Маша перемывала в большой эмалированной чашке посуду. Стаканов было столько, что их хватило бы на весь базар. Мама дала нам с Витей по полотенцу, и мы принялись насухо вытирать стаканы и блюдца. В это время в окне показалась коляска. Мама выглянула в зал и опять вернулась к печке.
– Ну, уже затанцевал, – сказала она с досадой.
– Кто затанцевал? – спросили мы с Витей.
– Кто ж, как не отец ваш!
Мы бросили полотенца и побежали смотреть, как танцует отец.
По залу ходил высокий человек с серой бородкой, в сюртуке, со шляпой-котелком в одной руке и палкой с серебряным набалдашником в другой: сразу видно – важный барин. А отец вертелся около него, шаркал подошвами, кланялся, показывал обеими руками то в одну сторону, то в другую и говорил: