Как настоящий мужчина - Сельсо Ал. Карунунган
Слово «удивительный» было его любимым словцом. Если он хотел подчеркнуть что-то значительное, он всегда употреблял это слово.
Давно мне не приходилось слышать, как поет мама. Она не пела с того самого дня, как мы получили известие, что умерла ее старенькая мама, жившая на Лусоне, на севере Филиппин. Мама ни с кем не хотела разговаривать и только плакала. До утра она просидела в гостиной, оттуда раздавался звон гитары и старинные испанские песни. На следущий день я как дурак полез к ней с расспросами — отчего всю ночь она сидела и пела в темноте?
«Мне становилось легче. Я изливала ветру всю грусть свою и печаль».
Мама произнесла это, как заправский психоаналитик, я не стал продолжать разговор, сделав вид, будто все понял, но кто может по-настоящему понять психолога?
В этот злополучный вечер, как я тебе говорил, мне не хотелось встречаться с мамой. Я знал: отца дома нет, день был субботний, а по субботам он всегда уходил играть в бильярд с друзьями на Кола́мбас-авеню. Иногда он говорил, что уходит по делам. Что за дела у него бывали по вечерам, я не знал. Единственно, что мне было известно: днем отец работает в офисе в центре города близ Уолл-стрита. Отец был бизнесменом.
Я лег спать, однако мне не спалось. Что-то мешало. Я вспоминал Энни. Когда мы играли, Энни шепнула, что из всех гостей я — самый красивый мальчик.
Мои мысли прервал звук гитары, послышалось пение. Вновь звучала любимая мамина старинная испанская песня:
Ella su vuelo seguira basta encontrar
A su compañero que se fue y no volvio…[43]
Какой уж тут сон… Меня начала мучить совесть. Мне казалось, что причиной маминого грустного настроения мое поведение.
Я зажег свет и решил поговорить с мамой.
Я вошел в гостиную. Мама сидела на софе, спиной к кухне, глаза ее были устремлены в окно. Она не видела меня. Я встал у нее за спиной, тогда она почувствовала, что не одна в, комнате, и повернулась ко мне. Слабый свет из кухни высветил ее лицо, оно было в слезах.
Смутившись, она резко встала, вытерла лицо рукавом блузы и попыталась улыбнуться.
«Ну, как вечер?» — спросила она и потянулась к шнурку лампы за софой.
«Хороший, мама». Ничего другого от волнения я придумать не мог. Мне так много хотелось ей сказать, я чувствовал свою вину, свою несправедливость, но не знал, как выразить эти чувства. При свете настольной лампы стали ярче видны слезинки, которые она не успела вытереть в спешке.
«Ты плакала, мама? — с трудом произнес я наконец. — Все из-за меня?»
«Нет, сынок, не из-за тебя».
«Уже так поздно, мамочка!»
Мама вновь села на софу. Она хотела опять вытереть лицо рукавом, но я схватил со стола платок и передал ей. Мама взглянула на меня своими горькими, грустными глазами и улыбнулась.
«Не тревожься за меня, малыш. Все в порядке. Я просто развлекала себя сама».
«Прости меня, родная!»
«Поверь, сынок, дело не в тебе».
Она взялась за гитару, а когда я вышел на кухню, выключила свет. Я вспомнил, что хотел пить, и подошел к крану. Вода побежала в стакан, а в гостиной полилась песня.
Я направился было в спальню, но передумал и вернулся в гостиную.
«Мам, уже полночь», — напомнил я, но она не ответила, она пела:
Que caera en feliz,
Sin encontrar su amor…[44]
«Мама!»
«Не кричи, Эдди, я слышу. — Она положила гитару на софу и зажгла свет. На лице ее вновь были слезы. — Иди спать! Оставь меня, пожалуйста, одну».
«Я не усну, пока не узнаю, что произошло», — стал настаивать я.
«Ты доставишь мне удовольствие, если оставишь меня в покое, — сказала она мягко. — Ничего не случилось, я просто пою».
«Это не так, мама. — Голос мой дрогнул. — Ты выглядишь такой расстроенной. Даже в своей комнате мне видится твое грустное лицо. В чем дело?»
«Ничего особенного. Теперь иди, как послушный мальчик, спать».
Я с неохотой повиновался, почувствовав, что раздражаю ее. На сей раз я уснул, но это был тревожный сон. Я мгновенно проснулся, когда услышал в гостиной голоса. Вернулся отец. Охваченный любопытством, я прислушался. В гостиной ярко горели все лампы. Я приоткрыл дверь.
«Эдди дома?» — спросил отец. Он стоял возле радиоприемника. Мама сидела на софе спиной ко мне. Гитара лежала рядом.
«Он спит».
«А почему ты не спишь?»
«Ждала тебя. Мне нужно с тобой поговорить. Эдди не следует знать о нашем разговоре. Ты для него кумир. Я не хочу разубеждать его».
«Это было бы несправедливо».
«Бенигно, я тебя совсем не вижу».
«Ты опять за свое?» — прервал отец.
«Выслушай меня, — твердо сказала мама. По ее тону я понял, что она сейчас скажет что-то очень важное. — Сегодня утром я пошла в универсальный магазин к Бе́рну, где у тебя счет. Я хотела купить подарок для Энни, меня просил Эдди. Когда я пришла туда…»
«Это что, рассказ или претензия?» — снова прервал ее отец. Я не узнал отца, так он был резок. Сердце мое учащенно забилось.
«Послушай! — настаивала мама. — Когда я пришла в магазин, девушки, к которой я обычно обращаюсь, не оказалось, она больше не работает в магазине. С тех пор как я была там последний раз, прошло немало времени. Я выбрала для Энни симпатичную блузку и, как всегда, попросила отнести ее на твой счет. Продавщица — я назвалась миссис Бенигно Ру́био — вытаращила глаза, затем извинилась и позвала менеджера. Тот появился и стал требовать документы. У меня их с собой не оказалось. Никто не спрашивал у меня документов, когда я делала покупки раньше. Менеджер удивленно поднял брови и подозрительно уставился на меня. «Понимаете, мадам, — наконец произнес он, — мистер Рубио только вчера был у нас, покупал для миссис Рубио платье». — «Может, это для меня?» — ответила я, но он отрицательно покачал головой. «Мадам, — сказал он, — ваш размер шестнадцатый, а он купил платье одиннадцатого размера». Я не знала, куда деваться от стыда. Какой уж здесь подарок… Это не все, что я хотела сказать, Бенигно. С понедельника ты не даешь ни копейки, сегодня же пятница. У меня в кошельке всего три доллара
