Владимир Киселев - Любовь и картошка
— Посылал,— подтвердил Матвей Петрович.— Только не подошли они, видать. Чего-то он не так, должно, написал.
— Он посылал только первые стихи,— возразила Анна Васильевна.— В журналы, в газеты. Ему отвечали, что они слишком личные. А потом он перестал посылать.
— Ты помнишь Глаголева? — спросил генерал Кузнецов.
— Какого Глаголева?
— Начальника политотдела, Федю. Помнишь, как он у нас на Новый год «Барыню» с платочком плясал?
— Помню,— тронутая воспоминанием, улыбнулась Анна Васильевна.— Жену его еще звали странно — Интерна.
— Он сейчас руководит большим издательством.— Генерал Кузнецов помолчал. — Может быть, ты соберешь стихи, а я их передам?.. Я не считаю себя достаточно компетентным... Но, судя по тому, что я слышал, такие стихи просто необходимо опубликовать.
— Нет,— резко и властно ответила Анна Васильевна.— Я не дам его стихов! — Она задумалась и с горечью продолжала: — Пока он был жив... Если б их тогда напечатали!.. Когда он болел, каждая радость могла помочь ему. Она была как гирька на ту чашку весов, где лежала его жизнь... Кроме того, так мы тогда нуждались в деньгах... А теперь поздно. Мне это не нужно.
— Как ты можешь, мама? — страшно волнуясь, негодуя и заикаясь, спросила Наташа. — Может, это не нужно тебе. Но это нужно мне, нужно Сереже, нужно людям! Как ты можешь брать на себя такое?.. Стихи Виктора Матвеевича необходимо собрать и выпустить книгу. Во что бы то ни стало! — Она бросилась к генералу Кузнецову. — Папа, ты это сделаешь?
— Постараюсь,— просто сказал генерал Кузнецов.
У Наташи на глазах показались слезы. Она вспомнила стихи Виктора Матвеевича о смерти поэта. О смерти всех поэтов. И о его собственной.
Поэт не может просто умеретьВ больнице или дома на постели.И даже на Кавказе на дуэлиПоэт не может просто умереть.
Поэт не может просто умеретьВ концлагере, в тюремном гулком страхе,И в красных, в липких судорогах плахиПоэт не может просто умереть.
Поэты умирают в небесах!Высокая их плоть не знает тленья.Звездой падучей, огненным знаменьемПоэты умирают в небесах!
Поэт не может просто умереть.
Сережа посмотрел на Наташу с тревогой и сочувствпем. Обида на нее у него внезапно прошла. Ему казалось, что он знает, какие стихи Виктора Матвеевича вспомнила Наташа. Ему казалось, что они с Наташей даже думают об одном и том же, как пара в танце делает одни и те же движения. И одновременно он думал о том, что стихи — непонятная штука. Есть в них что-то такое, что заставляет человека прислушаться к себе и прислушаться к другим. И ощущать других, как самого себя.
Весной Виктор Матвеевич написал и прочел ему с Наташей короткое стихотворение'.
У голубей от голодаПропала гордость,Хоть их руками голымиХватай за горло.
Сережа спросил: к чему это? В чем здесь, так сказать, смысл? Виктор Матвеевич рассмеялся и ответил, что это такое упражнение. Такая поэтическая тренировка. В четырех строчках разместились пять слов, начинающихся слогом «го»: «голубей», «голода», «гордость», «голыми», «горло». Наташа посмотрела как-то странно и спросила:
— Л может быть, это не только упражнение?
— Может быть, и не только,— ответил Виктор Матвеевич.
И заговорил о том, что фашисты в тюрьмах, в лагерях, в гетто специально не давали людям есть. Чтоб сломить их гордость, их способность к сопротивлению. И против порабощенных народов первым их оружием был голод...
«Ведь ничего этого не было в стихах,— думал Сережа.— Только «голубей», «голода», «гордость», «голыми», «горло».
И все-таки с тех пор, когда по радио говорили о том, что на земном шаре ежегодно умирают от голода, от недоедания до двадцати миллионов человек, или о числе безработных в Соединенных Штатах, в Англии, в Швеции, он теперь всегда вспоминал эти пять слов. И думал, что каким-то людям, характером своим ничем не отличающимся от фашистов, нужен и выгоден этот голод. И нужна и выгодна эта безработица. Иначе нигде бы не было ни голода, ни безработицы. Ведь это так просто.
У любимого Сережиного писателя, у Чарлза Дарвина, в одном из его трудов говорилось о том, как однажды в молодости Дарвин гнался с сачком за каким-то насекомым. И совершенно не заметил глубокой ямы. Дарвин свалился в нее. И пока он долетел до дна — в доли секунды,— перед ним в виде ярких и четких картин промелькнула вся его жизнь.
Прежде Сережа никак не мог этого понять. Но сейчас у него самого все эти мысли и о стихах, и о Викторе Матвеевиче, и о безработице, и о голоде пронеслись в голове в одно мгновение. Нет, даже, может быть, в долю мгновения, потому что, пока он все это подумал, Алла Кондратьевна лишь успела открыть рот, чтобы громко, убежденно сказать:
— И не сомневайтесь, Анна Васильевна! Книжка лучше всякого памятника. Наш колхоз возьмет тысячу штук. А можно и больше. Футляры красивые сделаем. Хоть из бересты можно. А сверху припаять синтетическую пленку. Для прочности. — И тут же пояснила: — К нам люди приезжают. Мы ездим. Знаете, как это хорошо будет в подарок — стихи. И не чьи-нибудь, а нашего односельчанина.
— Сувенир хочешь сделать? — зло спросил Григорий Иванович.— Как ромашки пластмассовые?
И снова бы вспыхнула ссора, если бы генерал Кузнецов не задал своего вопроса.
— Вы извините меня, Павел Михайлович,— сказал генерал Кузнецов.— Может, я чего-то не понимаю... Зачем людей искусственными цветами занимать? Вон у вас земли сколько пустует. Я на охоте видел. Раз есть руки свободные, можно там картофель выращивать. Или другую какую-нибудь культуру.
«Вот это вопрос по существу»,— подумал Сережа.
В школе учительница литературы Елена Петровна часто повторяла, что бывают вопросы «по существу» и «не по существу». Вопрос Наташиного отца относился к самой сути дела.
— Болото это, товарищ генерал, а не земля,— мягко возразила Алла Кондратьевна.
— Болото можно осушить.
— Болота мы осушаем,— вздохнул председатель.— Только чересчур ретиво взялись за это дело некоторые разумники. А не так все это просто...
— Почему?
— Потому, что знают теперь ученые, какая атмосфера на Венере. А вот насчет болот... У нас — Полесье. Главное европейское болото, как пишут в географии. Сто лет недавно исполнилось, как спорят между собой ученые, полезны болота или вредны. Одни говорят: болота сберегают влагу. Если осушить болота, упадет уровень воды в реках, начнутся засухи. И подтверждают это простым опытом: сто граммов болотного мха удерживают до двух литров воды. Другие доказывают, что болота не отдают воду рекам, а забирают ее из рек и потом испаряют эту влагу в воздух. И тоже достаточно убедительно.
— Так что же, ученые до термоядерной реакции додумались, а в болотах не могут разобраться? — недоверчиво посмотрел на Павла Михайловича генерал Кузнецов.
— Не могут,— поддержала председателя Анна Васильевна.— Две сверхсложные системы трудно поддаются моделированию: человек и природа. У человека поднимется температура на один градус, значит, он нездоров. И на земле, если температура изменится хоть на градус, могут начаться засухи, наводнения, ураганы.
— А наше европейское болото серьезный, я вам скажу, регулятор,— подхватил председатель.— И осушать его нужно осторожно, с умом. Потому-то планами мелиорации предусмотрено не сплошное осушение, а там, где это не нарушит экологического баланса.
Павел Михайлович рассказал о том, что шестьдесят три тысячи гектаров болот Черниговской области получили охранную грамоту. Их не перережут осушительные каналы ни теперь, ни в будущем. Вето наложили гидрологи, агролесомелиораторы, почвоведы, биологи и ботаники. Они комплексно обследовали полмиллиона гектаров болот. В государственном реестре — торфяники, трясины, заболоченные участки. Сохранятся кладовые клюквы, лекарственных трав, сберегутся места, где живут многие виды птиц и животных. Все болотные массивы в верховьях малых рек объявлены заповедными и не подлежат осушению. Нельзя в погоне за выполнением плана осушения болот наносить ущерб природе.
Министерство лесного хозяйства издало специальную инструкцию, в которой обязало лесхозы не допускать осушения клюквенных болот. Сбор клюквы настолько экономически выгоден, что получаемый от этого доход превышает возможную прибыль от посадки на этом месте леса после осушения. Деревья вырастут не скоро, а когда вырастут, то доход от древесины будет меньше дохода от клюквы.
— Вон в Залесье осушили Калинкино болото,— не выдержал Сережа.— И ничего у них не родит. А денег вкатили уйму...
— Что ты глупости говоришь? — резко оборвал его Григорий Иванович.— Я бухгалтер. Я точно знаю, сколько в осушенный гектар вкладывают и сколько потом с него получают. Есть такой расчет. Не мой. Профессор Черемушкин подсчитал. Каждый гектар земли в среднем по нашей стране стоит не меньше двадцати тысяч рублей. А мы разбрасываемся этими гектарами: подумаешь, одним больше, одним меньше. Ромашки пластмассовые завтра из моды выйдут, а земля эта еще тысячу лет людей кормить будет. И вы, Павел Михайлович... При правильной мелиорации водный режим не нарушается. И природе ничего не грозит. Значит, речь идет не об осушении вообще, а о том, чтобы правильно его вести...
