Владислав Крапивин - Журавленок и молнии
— Нет, что вы… — пробормотал Журка.
— Вы не думайте, что я просто переписала старую сказку. У меня там все по-другому. И, честно говоря, эту свою «золушку» я до сих пор люблю. И вот сейчас я на вас посмотрела, и появилась у меня нахальная идея: а что, если написать по этой сказке пьесу и поставить у нас в школе спектакль? А?
Журка с Иринкой опять посмотрели друг на друга. Все было так неожиданно. А Вероника Григорьевна, разгораясь «нахальной идеей», продолжала:
— Только к Новому году спектакль не подготовить. Самое близкое — это к весенним каникулам. И надо, чтобы всем был сюрприз. Вот поэтому и не следует принцу и Золушке появляться на карнавале… Ну как, молодые люди? Согласны?
Журка не знал, согласен ли. Никогда он театром не увлекался. А Иринка? Она… она, кажется, была согласна изо всех сил. Она порозовела, опустила глаза, кончиком языка обвела губы и неловко спросила:
— А почему мы?.. Мы же не артисты… У вас же драматический кружок есть…
— Да там же все такие оболтусы, ростом с меня. Восьмой класс и старше! А в сказке у меня Золушка и принц как раз такие, как вы, им по одиннадцать-двенадцать лет… Кстати, у них еще приятель есть такого же возраста — дворцовый шут. Странная личность, начисто лишенная чувства юмора.
— Это намек, что ли? — подал голос Горька.
— Да бог с тобой, Гаврошенька! Почему намек?
— А вчера, когда я стихи рассказывал, вы сказали, что у меня чувства юмора нет.
— Я уже забыла… А вообще-то у шута очень интересная роль… Ну что, добры молодцы, как моя идея?
— А у нас получится? — тихо спросила Иринка.
Вероника Григорьевна серьезно сказала:
— Вы уж мне поверьте, я сразу чувствую. Я же вам сказала: вы настоящие…
Иринка спросила у Журки одними губами:
— Давай?
Он улыбнулся ей:
— Давай… А на карнавал в морских костюмах пойдем. Я тебя семафорить за один вечер научу.
Цветной телевизор
Карнавал получился замечательный. Иринка и Журка пришли одетые юнгами и лихо сигналили флажками новогодние поздравления. Горька читал стихи про бой с королевскими гвардейцами и палил из пистолета. Палил, пожалуй, лучше, чем читал, но ему хлопали и за то, и за другое. Сашка и Вовка Лавенковы изображали Карлсона и Малыша. Сашка для этого затолкал под широкий клетчатый пиджак две подушки и приладил к спине вентилятор с батарейкой, а Вовке ничего особенного и не понадобилось: джинсы, пестрая рубашка — вот он и Малыш. Были еще космонавты, Буратино, Чиполлино, страшный гоголевский Вий, одноногий Сильвер из «Острова сокровищ». Митька Бурин явился в богатырских доспехах, заявил, что он Илья Муромец, и устроил бой с шестиклассником Вовкой Графовым — тот махал крыльями из лохмотьев, пускал изо рта дым и свистел, как настоящий Соловей-разбойник. Битва получилась нешуточная, даже запахло скандалом: из-за дыма, которого набралось больше, чем хотелось бы…
А потом были каникулы — такое снежное, беззаботно летящее время. Катание на лыжах и санках с Маковой горы, ледяная крепость на пустыре, спектакль «Синяя птица» в ТЮЗе, веселые вечера у Иринки, когда вместе с Игорем Дмитриевичем придумывали декорации к Золушке… А если нагулялся и устал, можно включить телевизор — и смотри сколько хочешь. Программа на каникулах была такая, что сиди у экрана хоть с утра до вечера.
Правда, цветного телевизора все еще не было. Отец бодро говорил, что «дело движется» и скоро «все будет о’кей». При этом он смотрел на Журку, словно приглашал порадоваться вместе. Журка отводил глаза и не отвечал. Повисало молчание. У мамы опускались руки, и она смотрела то на Журку, то на отца, словно спрашивала: «Ну сколько же можно быть чужими?» И чтобы она не мучилась, Журка выдавливал что-нибудь такое:
— А чего спешить… И этот неплохо работает…
Цветной телевизор появился после каникул, в середине января. Однажды под вечер Журка явился от Иринки и услышал в комнате шум, веселые голоса и песню.
На месте старого телевизора стоял новый — большущий, на тонких растопыренных ногах. Мама стояла над ним, согнувшись, как над стиральной машиной. Отец, сидя на корточках, двигал рычажки и крутил регуляторы. На выпуклом экране, дергаясь то ли от помех, то ли от вдохновения, рвали струны электрогитар волосатые парни в алых рубашках. Рубашки были нестерпимо огненные. Гитары — разноцветные.
— Вот это палитра. Как у Иринкиного папы, — сказал Журка.
Мама и отец повернули к нему веселые лица. Отец спросил:
— Ничего машина, а?
Журка видел, как в маминых глазах метнулось беспокойство. Сказал куда-то между мамой и отцом:
— Ничего. А какая марка?
— «Радуга-семь», — сообщил отец гордо, будто сам разработал эту систему.
Мама облегченно сказала:
— Саша, переключи на вторую программу. Мне показалось, там краски бледнее. Отчего это?
— Потому что местная студия. Халтурщики, — отозвался отец и защелкал переключателем.
Заметались полосы и зигзаги, потом на экране возникла солидная розоволицая дама и сказала круглым, авторитетным голосом:
— …а вопрос это совсем не простой. Одни говорят — школа, другие — семья, третьи — они сами. Едва ли можно ответить на это однозначно. Целый комплекс причин заставляет нас думать, что…
Дама была похожа на директоршу Журкиной школы — спокойную и несердитую Нину Семеновну. И говорила она, кажется, тоже что-то педагогическое…
— Давай переключим, — сказал отец. — Сейчас хоккей…
— Подожди, подожди, тут что-то интересное… — Мама взяла с телевизора газету с программой. — Что это за передача?.. Ага, «Подросток — проблемы и тревоги». Журка, это про тебя…
— Разве я подросток? — сказал Журка.
— А кто же ты? — удивился отец.
Журка не ответил бы, но мама тоже смотрела вопросительно, и он сказал ей полушутя:
— Подросток — это во! Ростом с тебя. А я еще малое, недоразвитое дитя.
— Недоразвитое — это верно, — засмеялась мама и хотела взъерошить Журке волосы, но он увернулся. Опять взглянул на экран. Розовощекая тетя продолжала беседу:
— …однако при всех спорах нельзя забывать, что без благотворного, здорового влияния семьи полноценное воспитание становится крайне затруднительным. А чему могут научить детей люди, которые не только забывают о своем отцовском и материнском долге, но зачастую вообще теряют человеческий облик?.. У нас есть кинопленка, отснятая недавно в городском медвытрезвителе. Чувство тревоги и возмущения вызывают эти кадры…
Журка увидел длинное помещение с барьером, скамейки вдоль стен, поникших людей на этих скамейках. Два милиционера с очень красными петлицами на шинелях вежливо вели какого-то дядьку — он заплетал ногами. Потом на экране возникло женское лицо — измятое морщинами, с маленьким беспомощным подбородком. В морщины скатывались и терялись в них мелкие слезинки. К мокрым от слез щекам прилипали кончики растрепанных волос. Слегка измененный, но знакомый голос розоволицей дамы произнес:
— Ее привели сюда по требованию соседей. Соседи же рассказали нам, что у этой женщины есть десятилетний сын. Однако дома его в этот поздний час не оказалось… Скажите, пожалуйста, где сейчас ваш мальчик?
Плачущая женщина заморгала, на лице проступили тревога и жалость.
— Гуляет он, сыночек мой, к товарищу пошел… — хрипловато и бормочуще заговорила она. — Он вот придет, а я…
— А вас не беспокоило, почему его до сих пор нет дома? Неужели вам все равно, что с вашим сыном?
Лицо у женщины сморщилось, и слезы потекли сильнее.
— Как же все равно-то! — воскликнула она неожиданно тонким голосом. — Это же сыночек мой, я же его люблю, сыночка моего. Как же вы такое говорите! Ведь он же у меня один, сыночек-то…
Журка растерянно оглянулся на маму. В ее глазах — очень больших и слишком блестящих — встревоженно мигали два крошечных цветных экранчика. Мама сжала спинку стула и тихо сказала:
— Ну что же это… Разве можно показывать такое? Ведь она же мать… А если мальчик увидит? А что ему завтра скажут в школе?
Журка опять взглянул на экран и болезненно зажмурился — от мучительной неловкости и ощущения вины. У людей беда, а он смотрит по цветному телевизору, как кино.
«Переключите!» — хотел сказать он, но в горле нехорошо защекотало. Он открыл глаза и увидел на экране снова коридор со скамейками. По нему два человека с красными повязками вели высокого мужчину без шапки. Под лампочками блестяще отливали седые прядки. Мужчина резко дернул плечом, освободил из пальцев дружинника локоть и зло сказал:
— Не держи, я на ногах крепко стою. Вы еще ответите…
Что-то громко и возмущенно разъяснял голос дамы, ведущей передачу. Журка не понимал ни слова. Он закусил губу и беспомощно стиснул кулаки.
