Красная рябина - Анна Сергеевна Аксёнова
Генка улыбнулся, расправил плечи, но тут же спохватился, что стоит в темных сенях один и никаких братьев нету… И не будет.
Он неслышно повернулся и ушел в комнату.
Работа сдружила Генку с Миколой. Вечерами, принарядившись в белые рубахи, они шли на «базар» — так называлось место, где собиралась молодежь. Там они садились на бревна, наблюдали, как танцуют под гармонь парочки. Или в тесном душном зале высиживали то и дело обрывающийся фильм.
В один из вечеров за ними увязался Митька — так звали вихрастого мальчишку, просившего у Генки табачку.
У каждой хаты Митька останавливался и слушал, как лает собака.
«Гав-гав», — надрывалась собака.
— Гав-гав, — отлаивался Митька.
У одной из хат собаки не было слышно: то ли спала, то ли ее просто не было. Но Митька зачем-то сунул палку в плетень и стал шуровать ею.
— Гав-гав, — вызывал он, а сам потихоньку пятился.
— Смотри, цапнет, — предупредил Микола.
— Не цапнет. Гав-гав!
И вдруг что-то темное бесшумно перемахнуло через плетень и повисло на Митьке.
Над селом понесся густой Митькин вопль…
Ребята с трудом отогнали разъяренную собаку, пошли дальше. Митька, прихрамывая, охал.
— Ну чего тебе от нее надо было? — выспрашивал Генка.
— Ничего. Голос охота послушать.
— Че-его? Собачьего голоса никогда не слыхал?
— Слыхал. У всех слыхал, а у этой проклятущей никак добиться не могу. Бас у нее, наверное, — пасть-то большая.
— Она его который уж раз цапает, — посмеивался Микола. — Изорвет когда-нибудь.
— Не изорвет. Я ей теперь мослы носить буду, приручу.
Чем-то Митька очень напоминал Костьку из родного города. Может, своей непоседливостью, может, тем, что тоже что-то выдумывал, что-то искал. Эх! Знали бы там ребята, чем он занимается здесь, позавидовали бы, наверное! Генка сам теперь удивлялся, почему раньше он считал работу нудным и неприятным делом. Ведь работать хоть и не очень легко, зато здорово как! Вот одна машина ушла, увезла фрукты, вот другая. И каждая повезет по свету капельку твоего труда. А кто-то — может быть, у них же на Севере, может, те же ребята с его двора — будет есть фрукты и похваливать. И в голову им не придет, что это Генка для них старался.
Генку поражало, как много и щедро дарила украинская земля. Хоть бы чуть этого добра к ним на Север.
Идешь по улице села — иди серединой: во все щели плетня протиснулись, пролезли ветки крыжовника, смородины, малины, так и норовят вцепиться в одежду. Кажется, просят, требуют: «Ну остановись, попробуй, смотри, какие сочные, сладкие ягоды у нас».
Но редкие прохожие равнодушно проходят мимо. Разве это продукт? Так, баловство одно детишкам.
Идешь по улице — иди серединой, а то ненароком влепит тебе яблоко по голове или груша перезрелая мазнет по лицу, долго не отмоешься.
На бахчах, прямо на земле, поджаривались на солнышке тыквы, арбузы, дыни. Всего вдоволь. Одно плохо — травы нет. Чуть свернул с золотистого песка дороги — колючки, колючки, хотя с виду и притворяются безобидной мягкой травкой. Ни посидеть, ни полежать. Совсем не то, что у бабушки в деревне — валяйся где хочешь. Удивительно, как коровы жуют эти зеленые иголки. Микола говорил, вывезли как-то отсюда коров на целину — подохли от настоящего сена, есть не могли. Не то что люди, ко всему привыкающие. Как он, например.
И тут Генка почувствовал, что ему сейчас больше всего на свете хочется своего, северного. Рыбы, кислой брусники, мягкой, с неуловимым вкусом морошки… прохладного ветерка.
…Генка, Митька и Микола сидели на песке у дороги: ожидали машину с корзинами.
— Во рту пересохло, — пожаловался Генка.
Митька, усмехаясь, вытащил из кармана три спелых помидора, дал Генке один, другой протянул Миколке.
— Где взял?
— Где взял, там нету.
— Сладкие, — сказал Микола, доев помидор.
— Ешьте, мне не жалко, — Митька вытащил из другого кармана еще два помидора.
Съели и эти.
— Хороши?
— Хороши. Одно плохо — мало.
— Пошли сегодня вечером, — зашептал Митька, — целую фуражку наберем.
— Вон что, — протянул Микола. — Своровал?
— Подумаешь, «своровал»! — огрызнулся Митька. — Две штучки и взял-то…
— А если ребятам сейчас рассказать?
Митька вскочил, злобно уставился:
— Сами сожрали, а на меня теперь валите! — и побежал от них.
— Дурной он какой-то, — сказал Генка.
— Да нет, ничего. Его дома много дерут ни за что ни про что. А так хлопец он ничего. — Микола приподнялся и стал звать Митьку. Но тот был уже далеко.
— Жаль, у вас моря нет или реки хоть какой, выкупаться бы сейчас.
— А у вас есть?
— Еще бы! Часть Ледовитого океана — Белое море. Слыхал?
— Проходили. Холодно небось?
— Летом, что ли? Нормально. Не жарко, конечно. Зато у нас солнце сейчас не заходит.
— Тоже проходили. Только не пойму — оно и ночью, как вот сейчас, светит?
— Нет, ночью над горизонтом плавает.
Микола хмыкнул:
— А как же спите?
— Так и спим. Привыкли. А некоторые окна завешивают.
— Чего только на свете не бывает, — вздохнул Микола. — Скоро вон на Марс полетят, тоже диковинок насмотрятся.
— На Луну сначала, Марс-то дальше.
— А чего на Луне делать? А на Марсе, может, кто есть.
— Там атмосферы нет.
— «Атмосферы»! — хмыкнул Микола. — Вон у вас солнце не заходит, — ничего, привыкли. А там, может, люди… ну не люди, а эти, как их…
— Марсиане, — подсказал Генка.
— Ну да, марсиане. Может, они привыкли без атмосферы, другое что-нибудь себе придумали, другим чем дышат. А может, привыкли и вовсе не дышать.
— А правда, может, и в самом деле так.
Каждый вечер подсчитывали, сколько собрано за день. Ребята шумели, спорили, много или мало, ругали лодырей.
Один раз Генка услышал, как Настя выговаривала Митьке:
— Вон человек с городу управляется, тебе бы вполовину так.
— А знаешь, — сказал Генка Миколе, — если бы вы тогда не пришли с Настей, не знаю, что бы я сейчас делал.
Генке страшно стало: представил себе, как бродит он, точно сонная муха, по селу без дела, без цели.
— Ох, и тошно мне было, что ушел.
— Хиба ж я не знаю, — усмехнулся Микола. — Це Настька придумала звиняться.
Генка оторопел:
— А… откуда ж она узнала?
— Дозналась, як ты с тем кабанчиком лаялся.
— С каким кабанчиком?
— В гамаке который. «Раз, — говорит, — с ним лается, значит, сам не такой».
Генка вспомнил толстую ногу, похожую на окорок. Действительно, кабанчик.
— Там же никого не было, когда мы ругались?
— У нас тут все про всех знают, — серьезно ответил Микола.
— Плохо же так.
— Почему плохо? Плохое делаешь — тогда плохо, а так чего же скрываться?
Что-то
