Виктор Лихачев - Дневник путника
Молоковоз с шумом промчался мимо меня, оставляя за собой легкое облачко пыли. Когда пыль рассеялась, на асфальте лежала одна из бабочек. Лежала на боку, сложив крылышки. Они два раза встрепенулись и затихли. Теперь ими будет играть только ветер. Вторая бабочка подлетела к первой, покружила подле нее, не рискуя присесть на асфальт, затем резко взлетела и исчезла в бело-голубой вышине. Молоковоз был уже далеко. И ни он, ни тот, кто был за его рулем, так никогда и не узнают, что только что они совершили великое преступление. Они убили живое существо. А с ним умерла любовь. Я взял на руки мертвую бабочку. Только что она переживала апофеоз жизни, сейчас в моих руках — безжизненный светло-зеленый листок. Я перенес ее с асфальта в придорожную траву. Пора было идти дальше. На ум пришли строки из Бальмонта:
Если умру я, и спросят меня:
"В чем твое доброе дело?" Молвлю я:
"Мысль моя майского дня Бабочке зла не хотела".
Упорно всматриваюсь вдаль, но Плавка все не видно. Вскоре становится ясно, почему. Город лежит в низине, на берегу реки Плавы. Отсюда его название. Хотя до семнадцатого года все, кто ехал на юг, на Харьков, Симферополь из Москвы проезжали большое торговое село Сергиевское. До сих пор сохранились старые торговые ряды. Несколько поколений краеведов бьются за их сохранение. И несколько поколений местных властей равнодушно наблюдают за медленной гибелью торговых рядов, которые и в существующем состоянии — украшение города. Написал равнодушно, хотя ни с кем из власть предержащих не общался. Но если гибнет чтото дорогое, близкое, равнодушию откуда взяться? Еще был знаменит Плавск в старину своими певчими. О них уважительно отзывался Тургенев. И сейчас город, как и сто лет назад, пересекает шоссе Москва-Харьков. Сотни машин снуют взад и вперед, делая зной просто нестерпимым. Если добавить сюда низинное положение города… Я вообще сочувствую городам, чьи кварталы пересекаются автомагистралями. Я шел по обочине, то есть городскому тротуару одной из них и уже с трудом верил, что два часа назад я шел по пустынной дороге вслед двум порхающим капустницам. Но сейчас я спешил на встречу с моими друзьями. А если точнее, на встречу с моей юностью. И все было замечательно. И все было хорошо. Они уезжали, у них оставалось несколько часов, и как здорово, что я успел вовремя.
Только странное чувство после встречи. Как после празднования Нового года. Ждешь праздника, встречаешь его, веселишься с друзьями у елки. Хрустит снег под ногами, на фоне темного неба еще праздничные огни. Наступает рассвет. Серый, холодный. И одинокий. И как-то безнадежно пуста душа. И думаешь о том, как это хорошо, что следующий Новый год придет только через год.
29 июня. Дом у дороги окнами в поле.
Сегодня мне предстоит повторение первого пути. Вновь пойду по железной дороге. Если все будет нормально, к вечеру приду вЛазарево — большой поселок на железной дороге. От Лазарева уже рукой подать до моего родного Киреевского района. В поселке живет еще одна сокурсницамоей сестренки — Наташа. Есть люди, к которым тебя тянет. И не только тебя. У них какой-то магнит и невозможно ему противостоять. Наташа к тому же очень похожа на мою маму в молодости. Мне кажется, что у нее такой же характер, как был у моей матери, какой осталсяи сейчас. Почему-то верю, что дом Наташи окажет мне гостеприимство. Если честно, то мне уже хочется хотя бы проснуться в нормальной семейной обстановке, смыть грязь и пыль дороги. А там можно будет идти дальше. Иду не торопясь. Доедаю на ходу соломку, купленную еще в Белеве. Куда торопиться? До Лазарева всего двадцать километров. Ох уж это мое мажорное утреннее настроение. Но проходит час, другой, третий, и ты уже с тоской смотришь в левую сторону: ну когда же очередной километровый столбик? Вроде бы выполняю все заветы мудрых людей: съедена посыпанная солью краюха хлеба, стараюсь пить воду только по утрам и вечерам, но все равно от пота нет спасения. Вот моя кепка. Когда-то она была бело-коричневая. Несколько раз вытер ею лицо. Теперь о том, что фуражка имела белый цвет, можно только догадываться. Вдруг слышу: плач. Сначала подумал, что показалось. Но нет. Детский плач. Он все слышнее. Сидит в стороне полотна мальчишка лет десяти-двенадцати. На плечах небольшойрюкзачок. Синие шорты. Маечка с каким-то "маусом". Увидел меня, перестал на мгновение всхлипывать.
— Дяденька, я заблудился!
— Веселая история.
— Веселая… — опять заревел.
— Да ты уж большой, чтоб так белугой реветь.
— Я уже их час ищу. Они, наверное, меня. Что мне делать? Оказалось, что их человек десять. Туристы. Юные. Вышли из Тулы. Идут вдоль полотна. Шли три дня. Сегодня четвертый. Как обычно, пошли искать, где встать лагерем. Он приотстал сСерегой. Все делал, как надо. Слышал их голоса. Сам кричал. Зачем отстал? Земляника попалась, целая полянка. А потом кричал, а никто не откликался.
Все ясно. А парень смотрит на меня со все крепнущей надеждой в глазах. Лихорадочно соображаю, что делать. Конечный их пункт — станция Агролес. Это назад километра три. Только что я был там и никого там не видел. Впереди Сумароково, но они его уже проходили. На месте их руководителя что бы сделал я? Вернулся в Сумароково, оно недалеко. Пожалуй так.
— Слушай, — говорю притихшему мальчугану. — Тебя, кстати, как зовут?
— Вовка, Вова.
— Слушай, Вовка. Мне кажется, я знаю, что делать. Только ты мне скажи: неужели ты их час ищешь?
— Может, поменьше.
— Громадного леса здесь нет, верно?
— Верно.
— Ты и сам сообразил, не стал по рощамбегать, а вышел на железку. Сейчас пойдем на Сумароково. Оттуда опять в Арголес. И не может быть, чтобы мы ихне нашли. Только чур: больше не хлюпать. Мы идем в Сумароково.
— Вон туда мы пошли, — показал Вова на едва приметную тропинку, уходящую в кусты.
Ясно. Парень кружил на одном месте, боясь далеко от него отойти, инстинктивно чувствуя, что это последняя ниточка, связывающая его сушедшими. Вероятно, если бы парень не запаниковал, он бы их быстро нашел. А так забегал, засуетился и вот результат.
В Сумароково у колодца сидело двое ребят одного возраста с моим спутником. Тот вырвался из моей руки.
— Серега! Витька! Те увидели его, обрадовались не меньше, но чувство незаслуженно перенесенного переживаниябыстро пересилило:
— Козел! — заорали оба дуэтом. — Где ты шляешься, козел! Мы тебя знаешь сколько ищем? Наши обе стороны прочесывают. Козел, вот ты кто! Мой новый друг не оправдывался. Мне вообще показалось, что более счастливого "козла" яне встречал.
Мне нужно было идти дальше. Я оставил их выяснять отношения, искреннерадуясьтакому благополучному и быстрому исходу. Через минуту я услышал голос за спиной:
— Дяденька! Дяденька, постойте! — Вовка мчался ко мне во весь опор. — Спасибо! Произнес он отдышавшись. Затем взял мою руку и что-то вложил в нее. — Это вам. И помчался назад, к своимсердитым друзьям. У меня в руке лежалмаленький значок. На красном фоне золотой самовар. И надпись: "Тула". Спасибо тебе, Вовка. Кто ехал на юг или в Москву по этойветке, вряд ли обращал внимание на Лазарево, а тем более на подстанцию на самой окраине поселка. Меньше минуты — и состав умчится дальше. Но не всегда скорость, быстрота, торопливость- это благо. Домику подстанции стоит того, чтобы о нем рассказать. Сегодня у Владимира Ивановича и Ларисы Васильевны Аксеновых праздник — съехались все дети, внуки, прочая родня. А праздников сколько! Сегодня крестили внучку, дочь Наташа сдала последний экзамен. Я боялся стать гостем на чужом пиру. Но боялся зря. Удивительная семья. У меня сразу возникло такое чувство, что самый желанный здесь гость — я, человек, которогоони видели первый раз и которого больше вряд ли увидят. Традиционные вопросы. Присматриваюсь. Старший сын — копия мамы. Наташа — вылитый отец. Они меня ведут на подстанцию. Принимаю душ. Затем хожу по залам, полными какой-то аппаратуры. В технике я полнейший профан, понимаю, что все это и сложно и опасно. Куда ни глянь — кругом сплошное напряжение. Здесь работают супруги Аксеновы. Работа не простая, ответственная, случись что все движение на дороге станет. Многое из того, что мне показалось верхом технического совершенства — работает на честном слове, да еще на энтузиазме таких людей. Они из того поколения, чье детство пришлось на военное лихолетье. А поэтому без работы жить не могут. Вот и тянут воз, как говорит их дочь. А воз и впрямь большой. По штатному расписанию здесь должно трудиться не менее четырнадцати человек. Не менее. Работают двое. Казалось бы, справляются, так платите им не их буквально нищенскую зарплату, а что полагалось платить если не десятерым, так хотя бы шестерым. Но ведь у нас всегда так: кто тянет на себе, пусть тянет дальше. А премия за экономию зарплаты — так вон сколько народу в управлении сидит…
— До пенсии доработаю и все. Устал, — говорит мне хозяин. — Если рассказать, как работаю, как вертеться приходится, не поверите. Я верю. Да и как не поверишь, если это реалии нашей жизни. Одни работают на постоянной угрозе инфаркта, другие плотно забивают конторы и правления, находя время и для чая, и для кроссвордов. И те и другие говорят, что работать трудно нет в стране хозяина.
