Анатолий Домбровский - Сад Эпикура
— Орион и Сириус уже поднялись к середине неба, — добавил Эпикур. — Пришла пора убирать виноград.
Пошли дни тихие, прозрачные, с обильными росами по утрам, с шорохом опавших листьев под ногами, с запахом созревших плодов и увядающих трав. Вдоль оград и на пустырях обильно зацвел голубой цикорий. На плоских крышах хозяйственных построек запестрели желтые и зеленые тыквы, решета со сливами, яблоками и грушами, под навесами появились гирлянды из лука и чеснока, запахло забродившим виноградным соком и дымом коптилен.
Пришло время доброй и веселой работы: время тарапанов[74], винных пифосов[75], закромов. Эпикур любил эту пору года больше других. Когда был помоложе и поздоровее, сам работал на тарапане: мыл вместе с другими ноги горячей водой и щелоком, забирался на кучу винограда, вываленного из корзин, и принимался давить ягоды. Ягоды лопались, брызгая сладким соком, одурманивая ароматом. Сусло, как вода из источника, текло по желобу в чан, журча и пенясь. Ленивые пчелы гудели над тарапаном, падали в сладкое сусло. Ногами давили виноград, как правило, молодые женщины и молодые мужчины — тут нужна была сила и веселье, которые передавались потом вину. Сусло черпали из чана и переливали в пифосы. Первое сусло, выдавленное ногами, — самое сладкое. Из него получаются наилучшие вина. Раздавленные ногами ягоды потом еще раз отжимаются под прессом здесь же, на тарапане. Пресс раздавливает всё — и кожицу, и косточки. Из-под пресса течет терпкое сусло, из которого получается вино с горчинкой…
Пляска на виноградных ягодах — самая веселая и шумная пляска. А у пифосов — сосредоточенное молчание. Там всегда колдует Никий, добавляет в будущее вино мед, травы, цветы. У пифосов сидят голопузые дети и пьют из кувшинов сладкий сок…
Теперь он не принимал участия в пляске на тарапане по причине старости и недуга. Но все время находился здесь, оставив свои книги. Глядя на молодых людей, он радовался их радостью, вместе с ними смеялся и пел, вместе с детьми пил из кувшина сок, вместе с Никием перебирал и раскладывал по пифосам ароматные и целебные травы, вместе с Федрией взвешивал мед. Конечно, он бывал и там, на винограднике, где шла не менее веселая работа. Сам он уже не мог таскать корзины с виноградом, но снимал грозди вместе с другими, тяжелые, словно из отшлифованных дорогих камней, душистые, загадочно светящиеся изнутри.
Через несколько дней над пифосами появился дух вина. Утром и вечером Эпикур и винодел Никий обходили пифосы, заглядывая в них и прислушиваясь к шипению бродящего сусла. Потом, когда вино отбродило, пришла пора переливать его в амфоры и запечатывать воском. И конечно, пробовать молодое вино…
Пошли дожди. С крыш сняли тыквы и решета с фруктами. Унесли из-под навесов в сухие кладовки лук и чеснок. А однажды поутру зашумел листопад. С ночи был морозец, а потом выглянуло солнце, и листья посыпались, словно по команде, с каштанов, с тополей, с орехов, с яблонь. Оголилась лоза на винограднике. Аллеи и дорожки покрылись толстым слоем шуршащей листвы. И пока ее не убрали, Эпикур ходил по ней, прислушиваясь к печальному шороху под ногами, к постукиванию падающих листьев, к тревожному пересвисту малых пичужек на опустевших ветвях…
Он знал, что в саду осталась еще работа: надо собрать орехи, выпавшие из черной кожуры, сгрести и сжечь листья, вскопать грядки. И все же сад замирал до весны. И Эпикур воспринимал это как личную беду. Неизбежную, конечно, ежегодно повторяющуюся, но все же беду, подобную той, какую приносит разлука с другом, пусть и не долгая. В себе самом он ощущал этот листопад как замирание жизни. Было набухание почек, взрыв цветения, вспышка зелени, плодоношение, сбор урожая. Отныне — унылая тишина и холод…
Он работал теперь над двумя книгами: над тайной книгой «Об искоренении невежества» и над книгой «О Метродоре». Первую он писал днем и никому не показывал, вторую — по ночам. Ее он читал всем друзьям, когда они приходили к нему.
Однажды он увидел среди них купца Кериба. Эпикур не сразу узнал его: так он был худ и измучен. И только когда Лавр подошел к нему и обнял его, Эпикур догадался, что Лавр обнимает Кериба.
— Ты останься, Кериб, — сказал он ему, когда все стали расходиться. — Ведь ты Кериб?
— Да, я Кериб, — ответил тот.
Какое-то время они молча разглядывали друг друга. Потом Эпикур спросил:
— Можно, я обниму тебя?
Кериб первым бросился обнимать Эпикура, прижался лицом к его груди, заплакал.
— Ты так переменился, — сказал Эпикур, когда Кериб успокоился и выпил предложенную ему кружку вина. — Ты был болен?
— Был болен, и умер мир, — ответил Кериб.
Эпикур не стал спрашивать, что означают эти слова Кериба. Он ждал, когда Кериб скажет об этом сам, потому что торопить его было бы злым делом: Кериб сказал слишком страшную вещь: «Был болен, и умер мир». О таком горе Эпикур еще не слыхал.
— Я сам привез болезнь на Эвбею, — сказал Кериб. — Я был болен, но остался жив. Жена же и дети… — Он закрыл глаза рукой, потом снова отпил из кружки. — Их нет уже, Эпикур, — проговорил он, подавив в себе рыдание. — Их нет. Я знаю, — махнул он рукой, думая, что Эпикур намеревается что-то сказать, — не говори, я знаю. Умер Метродор, умер Полиэн… Да, Эпикур. Но эта беда не делает меньшей мою. И никакая чужая беда не осилит мою. Чужая беда только прибавляется к моей. И вот она уже такая, словно умер мир. Весь мир, Эпикур…
Они снова помолчали. Эпикур налил вина в свою кружку и тоже выпил.
— Я продал все, что мог, — заговорил Кериб, когда Эпикур поставил пустую кружку на стол. — А что не продал, то раздал родственникам и просто случайным людям. Мне ничего теперь не нужно. Ты это понимаешь?
— Да, понимаю, — ответил Эпикур.
— Ведь я тоже умер, — продолжал Кериб, постукивая своей кружкой по столу, — ведь меня тоже нет! И хотя я, сидящий перед тобой, ношу имя Кериба, я не тот Кериб. Тот Кериб умер на Эвбее следом за своей женой и детьми. Впрочем, нет. — Кериб отодвинул от себя кружку. — Кериб умер. А я лишь тень его. — Кериб встал и заходил по комнате. — Но разве дело во мне, Эпикур? — Кериб остановился, глядя на Эпикура воспаленными глазами. — Разве дело во мне? Ведь тысячи и тысячи эллинов обращали и обращают свой взор к богам. Сколько напрасных молитв, надежд, проклятий! И все это досталось пустому месту? Наши души кричали в пустоту?
— Да, Кериб, в пустоту, — ответил Эпикур.
— Ты давно это знаешь, Эпикур?
— Давно. Я говорил тебе.
— Что же делать, Эпикур? Кто же защитит нас?
— Боги исчезнут, когда в них перестанут нуждаться люди. А нуждаться в богах люди перестанут тогда, когда разумом своим сравняются с богами. Люди сами должны стать богами, Кериб. А мы всего лишь рабы, рабы невежества, рабы страстей, рабы денег и тиранов. Рабы страха, Кериб. Запомни это: рабы страха! Чтобы стать богами, все это надо разрушить. Ты думаешь, что это можно сделать одним криком на агоре? Выйти на агору, крикнуть: «Богов нет!» — и тем самым освободить всех от напрасных надежд? Да ведь были уже такие смельчаки, Кериб. И ты знаешь, чем все кончилось: толпа орала от возмущения, а смельчакам вливали в глотку яд.
— Что же делать, Эпикур? — во второй раз спросил Кериб.
— Поставить против невежества знания, против страстей — разум, против денег — умеренность, против тиранов — непокорность. Бесстрашие против страха. Именно этим я и занимаюсь всю жизнь, Кериб. А ты хотел обвинить меня в том, что я молчу. Сотни книг, которые я написал, беззвучно беседуют с людьми. Беседуют о природе — о природе земли, Солнца, звезд и планет, о природе самой материи; беседуют о человеке — о его разуме, о его чувствах, о его жизни, о мечтах, надеждах и целях, об образе жизни, достойном человека и недостойном его, обо всех его делах, больших и малых, о болезнях и здоровье, о страданиях и наслаждениях, о смерти и о том, что бывает после нее; о власти — о царях и тиранах, о завоевателях и покоренных, о рабовладельцах и рабах… Теперь ты видишь, Кериб, какой огромный круг вещей человек должен по-новому охватить своим разумом, чтобы сделать хоть один шаг вперед. А ты говоришь, что я молчу…
Кериб подошел к окну и долго глядел на него. Потом сказал, не поворачивая головы:
— И все же я пойду на агору и буду кричать: «Богов нет!»
— Это безумие, — ответил ему Эпикур, — это самоубийство.
— Ведь и смерть чему-то учит других, Эпикур. А жить я не могу! — выкрикнул он и направился к двери.
Остановить его не удалось.
Глава пятнадцатая
— Я поеду к Колоту, — сказал Гермарху в тот день Эпикур. — Ведь Колот тоже рвется с криком на площадь.
— Но ты болен, — возразил Гермарх. — Я соберу совет друзей, и мы запретим тебе ехать в Лампсак.
— Посмотрим, сумеете ли вы доказать свой правоту, — усмехнулся Эпикур.
