Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 5
— Данила, Данил ушка, миленький, самый миленький, когда же дом будет готов?
— Через месяц.
— Ай-яй-яй! Да вы не шутите, мы серьезно вас спрашиваем…
— Ну, через неделю.
Тася и Лиля посмотрели друг на друга, вздохнули — вот тебе раз!
— Сегодня будет готово к обеду, — сказал Данила, улыбаясь в рыжую бороду. — А что мне за это будет?
— Все, все, все! Все, что хотите!
— Ладно. Все так все.
Гуп! Гуп! — и топор опять заходил по бревну.
Распилил Данила бревно на четыре куска, заострил концы, словно карандаши очинил, и вбил в землю.
— Ловко, — сказала кошка, — это он будет пол настилать.
А из белого дома приковылял еще один человечек: кухаркин сынок, Василий Иванович, весом с курицу, двух лет, с хвостиком, румяный, как помидор. Пришел, палец в рот, вытаращил глазки, пустил слюну и смотрит.
— Васенька, иди-ка, червячок, сюда, посмотри, — позвала Лиля и посадила рядом с собой на бревно.
Сидят, как галки, все четверо: Лиля, Тася, кошка и Василий Иванович и смотрят.
Хорошо!
А Данила старается. Знает он, каково ждать, когда дом строится! Притащил из сарая доски, собрал быстро стенки, — хитрый был, молчал, а все у него было заготовлено, — вставил раму, приложил так, чтобы окно к речке выходило, чтобы все можно было видеть: и лодки, и уток, и купальную пеструю будку…
— Мур-мяу! — сказала кошка и ткнула Лилю головой. — Окно со стеклом, как же я буду через окно лазить?! Это он, верно, нарочно, за то, что я у него вчера ватрушку стянула…
— Да не приставай ты, чучелка, — Лиля не понимала кошкина языка, да и некогда было с ней возиться.
— Данила, Данила, — запищала Тася, — а, Данила? Уже можно жить?
— По-го-ди… Какая смешная девочка! — заскрипела скворчиха над головой у Таси. — Как же можно жить без крыши и без дверцы? Ага, вот и дверцы! Какие большие и совсем не круглые! Ничего он не понимает, этот Данила…
Кошка посмотрела одним глазом на скворчиху и лениво зевнула:
— Мняу… Эй ты, скворечная курица, иди-ка лучше в свой ящик спать! Сама ты ничего не понимаешь, а еще рассуждаешь, тоже…
Скворчиха сделала вид, что не слышит, — стоит ли со всякой, кошкой связываться!
— С новосельем! — сказал Данила, взял топор под мышку, набил трубку, закурил и ушел.
— Ай да домик! Настоящая крыша, настоящие дверцы, настоящее окно… А внутри как хорошо, прямо запищишь от удовольствия, по бокам лавочки, как в вагоне. Под окном столик на крючках, смолой пахнет, чистенький такой, словно его кошка языком облизала.
Стекла в окошке переливаются, а за окном, как на ладошке, вся голубая река: утки плывут и кланяются, верба на берегу зелеными лентами машет, желтый катерок пробежал, фыркая, как мокрая собака. Хорошо!
Посмотрела Лиля на Тасю, Тася на Лилю, Василий Иванович на кошку и кошка на всех, — вдруг что-то все вспомнили и сразу затормошились.
А мебель? А картинки? А занавески? А кухня? А посуда?
— Ах ты, Боже мой, какие мы свистульки! Подхватили девочки Василия Ивановича, — одна справа, другая слева, — под мышки, как самовар, и понесли к дому. Кошка осталась.
Ходит да нюхает все: новый домик, надо же привыкнуть. Смотрят с березы скворец и скворчиха и удивляются — никогда еще в саду они такого чуда не видали. Впереди шагает Василий Иванович, пыхтит и волочит по земле красный коврик, за ним вприпрыжку Тася с целым кукольным семейством на руках, за ней Лиля с жестяной кухней, с резной полочкой, с самоваром, за ними мама с занавеской и с посудой (такая большая, а с девочками играет!), за ней папа, широкий, как купальная будка, идет, очками на солнце блестит, а в руке молоток и картинки, за ними кухарка с морковками, а в самом хвосте черная собака Арапка — ничего не несет, идет, язык высунула и тяжело дышит…
— Чики-вики, — запищала скворчиха, — идем скорей в скворешник, у меня даже голова закружилась…
Пошла работа! Разостлали в домике коврик, углы утыкали зеленой вербой, прибили картинку — «мальчика-с-пальчика», приколотили полочку, расставили посуду, накололи занавеску — и готово.
Папа с кухаркой Агашей были оба толстые и никак не могли пролезть в дверь, как ни старались. Поздравили девочек со двора с новосельем и ушли. А мама, маленькая, худенькая, осталась было с ними жить, все расставила, все прибрала, вытерла Василию Ивановичу нос, сняла с волос малиновую ленту и повязала ее кошке, ради новоселья, вокруг шеи и только собралась с ними стряпать, как ее позвали в белый дом… Ушла, как ее ни просили остаться.
— Нельзя, — говорит, — червячки. У вас свой дом, у меня свой, — как же дом без хозяйки останется? До свиданья!
Так и ушла.
— А кто же у нас будет хозяйкой? — спросила Тася.
— Я, — сказала Лиля.
— А я?
— И ты тоже.
— А Василий Иванович?
— Наш сын.
— А кошка?
— Судомойка.
— Мняу! Скажите пожалуйста! — обиделась кошка. — Почему судомойка?
— Потому что тарелки лижешь, — захрипела старая Арапка, хлопая, как деревяшкой, хвостом по полу.
— А ты не лижешь?
— Лижу, да не твои.
— Эй, вы, не ссориться. — Тася топнула башмачком, взяла ведерко и пошла к реке за водою.
Возле дома на траву поставили кухню, собрали щепок, растопили плиту, перемыли в ведерке морковку, нарезали и поставили вариться, а сами опять в дом.
Только уселись и затворили дверцы, — слышат из белого дома кто-то спешит, задыхается.
— Молчать, сидеть тихо! — скомандовала Лиля.
Тася посмотрела в щелку и уткнулась губами в Василия Ивановича: смешно, хоть на пол садись, а рассмеяться нельзя.
А за дверцами стоял важный человек: брат Витя, — приготовишка, в длинных штанишках, — с девочками играть не любил, — стоял и смотрел.
— Отворить? — шепнула Тася.
— Пусть просит.
— Эй, вы! — раздалось за дверью.
Ни гу-гу.
— Да пустите же, курицы!
— Пустить? — опять шепнула Тася.
— Слушай, — Лиля подбежала к двери и взялась за крючок, — мы тебя пустим жить, только, только…
— Что только?
— Что ты нам принесешь в дом?
— Жареного таракана.
— Кушай сам! Нет, — ты всерьез скажи…
— А вот, а вот… я вам… выкрашу крышу!
Трах! Крючок слетел, и дверь чуть сама не спрыгнула с петель, дом так и закачался.
— Выкрасишь крышу?!
— Могу!
— В зеленую краску?!
— Могу и в зеленую.
Витя был большой мастер. Через полчаса крыша была зеленая, как лягушка, и Витины руки были зеленые, и кошкин хвост был зеленый (зачем суется?), и даже на Тасин башмак капнула зеленая краска.
Вода в кастрюльке закипела. Вытащили морковку, разрезали на кусочки, разложили на тарелочки и дали всем — и Василию Ивановичу, и Арапке, и кошке.
А когда пообедали, опять заперли дверь на крючок, тесно-тесно уселись на лавочке и давай петь:
Наш дом! Наш дом!С окном!С крыльцом!Наш дом! Наш дом!С потолком!С крючком!..
Замечательная песня.
Целый день не вылезали из домика, и когда позвали их обедать в большой дом, так и не пошли, заставили все принести к себе в домик.
Так и просидели до вечера. Ночевать в домике им не позволили, да и холодно, — пришлось идти всей компанией в белый Дом, в свою детскую. Ах, как не хотелось!
Ушли. Луна вылезла из-за речки. В домике стало пусто и тихо. Совсем тихо. Кошка проводила детей и вернулась.
Обошла домик кругом, — дверь на задвижке. Какая досада!
Там за лавочку во время обеда завалился кусочек котлеты, завтра прозеваешь — Арапка съест. Она на это мастерица!
Сидит кошка, зевает: идти в сарай на стружки спать или здесь перед дверью клубком свернуться?
И вдруг прислушалась, — шуршит что-то в домике, шуршит да шуршит. Забежала с другой стороны, ухватилась когтями за окно, смотрит: сидит на столике за стеклом мышь и ест кошкину котлету, лапками так и перебирает.
— Ах ты, разбойница!
Рассердилась кошка, даже зубами заскрипела. А мышь увидела ее, смеется, хвостиком машет, дразнит, — за стеклом не страшно.
Свалилась кошка на траву, посидела, подумала и пошла к дверям.
— Тут и лягу… Утром Лиля и Тася двери откроют — покажу я тебе, как чужие котлеты есть!..
Не знала она, глупая, что в углу, когда плотник Данила пол сбивал, один сучок из доски выскочил: много ли мышке надо, чтобы уйти?..
<<1917>>
<1918>
СТРАННАЯ ХОЗЯЙКА*
Кот Грымза, солидный и умный зверь, совсем разочаровался в своей хозяйке.
Поймал он в сквере воробья. А уж как старался! Другому охотнику легче дикую зебру выследить и заарканить, чем ему, старому Грымзе, справиться с серой пичужкой. Целый час под кустом лежал, камнем притворился, — благо спина серая — и наконец сцапал…
