Владислав Крпивин - Дагги-Тиц

Инки скривился — так пальцы Гвидона воткнулись в его плечо. И был Инки уверен, что сейчас Гвидон рванется с места, и они быстро пойдут прочь. Потому что возразить Вяльчикову Гвидон не сможет.

Но Гвидон сказал. Угрюмо и безжалостно:

— Да, нелегко… А если бы она узнала, что ты предатель?

Взгляд Вяльчикова опять стал безразлично-прямым, а голос бесцветным:

— Я не хотел, чтобы узнала… Я потом очнулся. Через день… Побежал в милицию, а меня оттуда чуть ли не пинками… Я через неделю разыскал адвоката, который защищал Голицына. Он говорит: «Напиши заявление, что твои показания неправильны, мы огласим его на суде, это поможет делу». Я написал. Но ведь суда же не было…

«Пойдем! Ну, пойдем же!», — мысленно умолял Инки Гвидона. Потому что видеть тоску Вяльчикова было уже невыносимо. Но Гвидон остался неумолимым:

— Суда не было, потому что его убили. А убили потому, что он оказался в тюрьме. А если бы не было твоей подписи, он, может быть, там и не оказался бы, не хватило бы доказательств…

Вяльчиков свел белые брови, подумал. Даже как-то чересчур старательно. Качнул головой.

— Нет. Он все равно оказался бы там. Нужны ведь были не доказательства а помещение вашего клуба. Это теперь знают все…

Гвидон сказал:

— Не оправдывайся.

Вяльчиков слегка удивился:

— Разве я оправдываюсь?

Тогда Гвидон отодвинул  сторону Инки и отодвинулся сам — будто сказал Вяльчикову: «Иди. Кончен разговор…»

И Вяльчиков — с опущенными плечами, но с прямой спиной и глядя прямо перед собой — прошел мимо.

Но разговор был не кончен:

— Постой… — окликнул Гвидон. Спина Вяльчикова замерла, потом он повернулся всем телом.

— Что?

— Хочу спросить… Как тебе, Вяльчиков, живется теперь? Спокойно?

Мальчик Вяльчиков — почти белый в свете летнего дня — не удивился вопросу. Ответил совсем негромко, но различимо в тишине безлюдной улицы:

— Мне не живется. Мне доживается… Потому что мамы уже нет…

И повернулся опять, и стал уходить. А Гвидон смотрел ему вслед.

Инки тоже смотрел. Перемешивались всякие мысли. Но главная была про его, про Инкину, мать… Все время была мать где-то в стороне, занятая своими заботами, лишь изредка подлетала с объятиями и поцелуями да со свертками новых шмоток. И любила ли сына? А он ее… очень ли любил?..  Но ведь представить, что ее вдруг не стало, было немыслимо! И если бы кто-то грозил ей бедой, требуя от Инки каких-то признаний и подписей… он бы… (сказать это даже себе было страшно, но куда денешься?) он бы, наверно,  и признался бы в чем угодно и подписал что хочешь. Даже… против Гвидона, даже… против Полянки. И потом не жил бы, а доживал…

«Значит, я тоже могу стать предателем?»

Гвидон проговорил, будто издалека:

— Всех, кто грозит матерям, надо сжигать на кострах…

Инки молчал. Сжигать никого он не хотел. Но… Гвидон был прав. И тот, словно, отзываясь на Инкину мысль, сказал:

— Ну, ладно…Теперь я знаю, что я прав…

— В чем? — боязливо спросил Инки.

— Скажу… только не сейчас…

Инки и не хотел, чтобы сейчас. От неизвестной правоты Гвидона он не ждал добра…

Надо было зайти к Инки, он обещал дать Гвидону фильм «Последний дюйм», чтобы тот мог смотреть его дома сколько хотел. Они шли и молчали, будто рядом все еще был Вяльчиков. Но… постепенно он отдалялся, и жизнь становилась прежней.

Дома у Инки Маргарита Леонтьевна покормила из зелеными щами и пожаловалась на Альку, который сбросил с подоконника банку с маринованными огурцами.

— Свет не видывал такую шпану…

— Я с ним поговорю, — пообещал Инки.

— Я хотела поговорить сама, но он усвистал в форточку. Вроде бы уже не весна, а у него, по-моему, время горячей любви. Вчера орал, сидя на дереве.

— Он шастает по всему Брюсову, — пожаловался Инки Гвидону. Недавно я нашел его знаешь где? На сарае в начале Земляного вала. Увидал меня, прыгнул на руки и заурчал как ни в чем не бывало…

— Давай сходим на Земляной вал…

— Думаешь, эта зараза опять там?

— Да я не про Альку. Хочу показать кое-что…

— Что? — снова неизвестно чего забоялся Инки.

— Идем, там и покажу, — сказал Гвидон тем же тоном, что и про свою правоту. Но добавил обыкновенно: — Кассету-то дай…

Он положил кассету в свою сумку, где лежало что-то еще. Тяжелое, круглое, как банка сгущенки. И они пошли.

Оказались в начале Земляного вала. Сильнее, чем на других улицах здесь пекло солнце, трещали кузнечики. Пахло осокой и не было прохожих. Какая-то солнечная одурманенность. Смесь вялости и тревоги.

— Ну, чего хотел показать-то? — не выдержал Инки.

— Дальше, в конце…

Прошли весь Земляной вал. Наконец Гвидон объяснил:

— Хочу показать короткий путь до Усадьбы. Его, по-моему, никто не знает, кроме меня. Тебе может пригодиться…

Далеко за растущими на горках кустами, за тростником, за травой с желтыми цветами, за проблесками болотной воды виднелись шиферные крыши капитанского дома и сарая..

— Зачем он мне… этот путь? — недовольно сказал Инки. Что-то здесь было не так.

— Вдруг понадобится срочно добраться туда, в Усадьбу…

Инки хотел возразить, что посуху хотя и дальше, но все равно быстрее, чем через трясины. Гвидон, однако, добавил многозначительно:

— И вообще… мало ли зачем…

Затем глянул с пониманием:

— Боишься?

Конечно, Инки боялся. И, конечно, сказал «вот еще».

Впрочем, с Гвидоном было не очень страшно.

Гвидон расшнуровал и сбросил кеды, сунул их в сумку.

— Давай твои…

Инки отдал кроссовки.

Гвидон подвернул джинсы. А Инки чего подворачивать, он был в новых бриджах до колен. Мать купила их недавно, чтобы «наш сын не ходил голодранцем». Светло-коричневые штаны были с пряжками, хлястиками и заклепками, с вышитыми на больших карманах старинными самолетами. «Сейчас перестанете быть модными», — сумрачно сказал штанам Инки.

Гвидон прошел по теплому песку к зарослям рогоза и раздвинул их ногами. Оглянулся:

— Иди точно за мной…

Инки послушно и сердито пошел. Рогоз сухо зашуршал по штанинам, зачиркал по коже. Под ногами ощутились хлипкие доски…

Скоро заросли кончились, а доски остались — они лежали среди ряски, среди желтой цветочной россыпи. Прогибались под ногами и с хлюпаньем уходили в воду. Тогда из-под них прыскала в сторону какая-то земноводная мелочь. «Лишь бы не было пиявок», — подумал Инки.

Пиявок не было. Но и доски кончились. Приходилось идти по болотной жиже, по илу. Инки поддернул штаны выше колен.

«Зачем его сюда понесло?» Гвидона то есть.

— Запоминай дорогу. На всякий случай… Видишь, мы идем все время прямо, вон на ту сухую березу, которая на горке. Как по ниточке.

— А на фиг? — не удержался Инки.

— Потому что, если отклонимся, окажемся в болотной гуще.

— На фиг вообще идем? — уточнил Инки. — Ты чего-то мне мылишь извилины. Сусанин…

— Не мылю я. Просто сейчас не до разговоров. Придем и объясню.

— Куда придем-то?

— Вон туда, к березе…

Инки больше не спрашивал. До березы было непонятно сколько — может, сто метров, может, километр. От солнечной одури звенело в ушах. Появилось множество стрекоз, трещали их слюдяные крылья. («Откуда стрекозы? Их не бывает столько в начале лета!») Сладко пахло болотной травой и, кажется, кувшинками. Теперь из камышей выскакивали длинными прыжками крупные лягушки…

Под ногами опять ощутилась твердость — будто брошенные цепочкой камни. Идти стало легче, хотя от порезов осокой зудило икры. И шли еще неизвестно сколько, пока наконец горка с березой не придвинулась вплотную, не превратилась в маленький холм.

Они выбрались на подсохшую траву с пыльно-серыми шариками пахучих соцветий. Гвидон сел, раскинув измазанные ноги с капельками крови.

Инки сел рядом. Он изрядно устал. Звенело в голове от солнца и казалось, что в ушах застрял сухой стрекозиный шелест. Инки мотнул головой и сказал нетерпеливо:

— Ну?

— Сейчас… Малость отдышусь… Инки, а ты молодец.

— Почему?

— Ни разу не пикнул за всю дорогу.

— А чего пикать-то? Подумаешь, брод через жижу… Зачем ты меня сюда притащил?

Гвидон сказал чуть виновато, но строго:

— Хотел посмотреть, какой ты… настоящий ли друг.

Инки обиделся всерьез. Откинулся, уперся за спиной ладонями в жесткие стебли.

— А до этого ты не знал?

— Конечно, знал, Инки, — мягко сказал Гвидон. — Только здесь… особый случай.

— Как в кино, да? «Если друг оказался вдруг… Ты в болото тяни, рискни…» — И палец к виску…

— Инки…

— Чего…

— Мне нужен самый-самый надежный человек. Один я не справлюсь. А кроме тебя никого не могу об этом попросить…