Зинаида Шишова - Джек-Соломинка
«Значит, это бывает не только, когда любишь, — подумала она со стыдом и гневом. — Значит, какой бы чужой человек ни взял тебя за руку — сердце станет биться, а ты будешь терять дар речи так, как будто это Джек нежно смотрит на тебя?»
— Что я должен сделать? — спросил рыцарь участливо.
«Не трогать меня, не брать моей руки, не заглядывать мне в глаза», подумала Джоанна. Она молчала.
Глупая желтая птичка снова запуталась в травинках. Саймон Бёрли открыл дверцу.
— Значит, я, как видно, напрасно ехал сюда среди ночи? — спросил он с гневом.
Джоанна молчала.
Рыцарь стиснул птичку в кулаке так, что она только пискнула, а когда он разжал пальцы, маленький желтый комочек скатился на дно клетки.
Не оглядываясь на девушку, Саймон Бёрли вышел из кельи. Он надеялся где-нибудь поблизости увидеть подслушивающую настоятельницу, и это объяснило бы ему поведение Джоанны, но длинный коридор был пуст. Саймон Бёрли вышел на свет, выбивавшийся из-под двери, и на веселые голоса.
Люди его свиты уже достаточно приложились к стаканам, потому что речи их были более громки и менее почтительны, чем это положено. Саймон Бёрли, заняв свое место, призвал их к порядку.
Мать Геновева, сидя во главе стола, зорко следила за стаканами и подкладывала гостям лучшие куски.
Мессир Жоффруа Жуайез, рыцарь из Аквитании, громко божился, что нигде в целом свете он не встречал такой гостеприимной аббатисы.
— Ну, поговорили с девицей? — спросила настоятельница ласково.
Саймон Бёрли, не отвечая, протянул руку к графину.
Только теперь по-настоящему он ощутил голод и жажду.
Тоненькая послушница с постным маленьким личиком шла впереди, держа в руке большую свечу.
Саймон Бёрли был не настолько пьян, чтобы не заметить, что девушка все время что-то шепчет, но ему было не до нее. Задевая то одним, то другим плечом беленые стены, он шел, тупо уставясь на ее спину, по которой ходили худенькие лопатки.
— Вы будете спать здесь, — сказала она.
Рыцарь протянул руку за свечой, но девушка отступила на шаг назад. Саймон Бёрли открыл дверь в комнату. Он ожидал увидеть небо в звездах, но окна были черные. Тогда он снова протянул руку за свечой. Девушка снова отступила назад. Лукавая улыбка бродила по ее лицу. Рыцаря позабавила эта игра. Уже не думая о свече, он снова шагнул к девушке, она отступила. Так они прошли до середины коридора.
Саймону Бёрли были знакомы рассказы о монастырских подземельях и о людях, попавших туда и сгинувших бесследно. Он положил руку на рукоять меча, но тотчас же подумал, что это напрасный труд: в этом узком и низеньком коридоре он не сможет его вытащить из ножен. Кинжал, который обычно был у него за пазухой, он отдал рыцарю мессиру де Жуайезу в награду за красивое четверостишие, сложенное тем вчера за столом. Значит, он безоружен. Саймон Бёрли выше вскинул голову. От матери Геновевы всего можно ожидать.
Глухой стон, донесшийся из-за закрытой двери, еще больше подкрепил его подозрения. Но теперь он уже спокойно шел за девушкой. Дешево свою жизнь он во всяком случае не отдаст.
Оглянувшись еще раз, послушница вдруг бесшумно распахнула дверь. Рыцарь остановился, но это было от неожиданности. Сейчас же он шагнул за высокий порог.
Свеча трещала, и слабый огонек, пригнувшись, еле трепетал над нагоревшим фитилем, но и при таком свете Саймон Бёрли узнал келью Джоанны, которую он покинул не больше часа назад.
Темная фигура стояла на коленях у изголовья кровати. Он узнал Джоанну. Девушка зарыла лицо в подушки, чтобы ее не услышали из коридора.
Рыцарь подождал несколько минут.
Джоанна плакала, потом успокаивалась, потом снова плакала.
— Я пропала, несчастная! — бормотала она. — Я пропала, боже мой! Я пропала! Я ничего не могу сделать, мне некуда деться, я пропала, господи, я пропала!
Саймон Бёрли положил ей руку на плечо, и она вскочила на ноги.
Она глянула на него, как слепая.
«Эта девушка красива, — подумал он. — Она очень красива, и я, пожалуй, мало прогадаю, женившись на ней».
Джоанна заметила послушницу.
— Чего ты здесь ищешь, Виола? — спросила она сердито.
— Я провожала рыцаря по коридору. Мы услышали плач и подумали, что можем вам чем-нибудь помочь.
— Я плакала над птицей. Ее привезли с островов. Второй такой нет во всей Англии.
На ладони Джоанна действительно держала мертвую желтую птичку.
Она говорила так, точно, кроме нее и послушницы, в келье никого не было.
Саймона Бёрли снова охватило чувство гнева.
— Пострижение было назначено на пятницу, а сейчас мать Геновева перенесла его на завтра, — сказала послушница, но смотрела она не на Джоанну, а на Саймона Бёрли. — Она велела вам приготовиться, миледи, а вы вместо этого плачете и тревожите наших гостей… Леди Крессида в романе, добавила она без всякой последовательности, — тоже давала обеты, а потом нарушала их, потому что она была живой человек, а не каменная статуя.
Рыцарь Бёрли, улыбаясь, посмотрел на монашку.
— Ого! — заметил он. — Мой друг Джефри Чосер и не догадывается, что о нем слыхали даже в этом заброшенном монастыре.
— Я сама переписала восемь страниц из «Паламона и Аркиты», — с гордостью произнесла послушница.
— Ступай перепиши двадцать! — гневно крикнула Джоанна и, накинув на голову платок, отвернулась к окну.
Саймон Бёрли сделал последнюю попытку.
— Я никогда ни у кого не просил о доверии, — сказал он мягко. — В нашем роду не просят, а требуют. Но ради вас я меняю свои привычки. Доверьтесь мне, Джоанна!
«Вы смеялись над моими короткими платьями, — подумала Джоанна. — Вы прозвали меня вонючим хорьком только потому, что от меня не пахло розовым маслом и лавандой…»
Она по-прежнему молчала.
— Ну что же, — произнес рыцарь с досадой, — прощайте, леди Джоанна! Боюсь только, как бы вам не пришлось пожалеть о сегодняшнем дне.
Он медлил выходить. Цель, которая его привлекала, была очень заманчива, но дорога, ведущая к ней, была длинной и скучной.
Вдруг маленькая сухая ручка очутилась в его руке. Рыцарь мог бы поклясться, что не ошибается: послушница ущипнула его дважды, а кроме этого, она толкнула его локтем в бок.
Она скороговоркой пробормотала что-то, но он не разобрал ни слова. Она сделала отчаянный жест, и это остановило сэра Саймона у порога.
— Джоанна Друрнком, — сказал он обернувшись, — купцы всегда свято придерживаются данного слова, так как боятся растерять покупателей. Но если бы вы, как я, жили при дворе, то узнали бы, что даже наш король-рыцарь неоднократно нарушал слово. И не только король, это делал даже его святейшество папа.
Джоанна молчала. Сэр Саймон стоял у порога. Монашка взглядом, лицом, сжатыми в кулаки руками требовала, чтобы он сказал еще что-нибудь.
— Джоанна Друриком, — добавил он торжественно, — мы выедем завтра на рассвете. До самого Хемгета я пущу лошадей шагом… Я никогда не называл вас вонючим хорьком. Вы скорее напоминали белку или дикую кошку, Джоанна, а не гадкого хорька… От Хемгета мы свернем на Брэдсберри, но помните: до самого Лондона я буду ежеминутно оглядываться назад.
— Хорошо, — вдруг ответила Джоанна тихо.
Выходя, Саймон Берли глянул на послушницу. В глазах ее стояли слезы.
— Черт побери! — пробормотал он, открывая дверь в свою келью. — Я, как видно, сильно пьян, потому что все девушки кажутся мне сегодня красивыми.
Джоанна молча смотрела на то, как Виола, открыв сундук, вынимает ее платья.
— Ты дурочка, — сказала Джоанна. Потом взяла ее за руки и заплакала. Я так долго любила Джека, что не скоро смогу от этого отвыкнуть.
— Все мы должны кого-нибудь любить: не одного, так другого, отозвалась Виола важно. — С тех пор как уехал красивый отец Годвин, я вот уже полгода стараюсь полюбить отца Роланда. Но он, конечно, и в десятую долю не так красив, как королевский рыцарь, сэр Саймон Бёрли.
Глава VI
Это был четвертый странный день Джоанны. В это время года солнце всходит уже не рано. Когда Виола принесла ей ключ от ворот, было еще темно, но Джоанна так и не зажигала свечи. Кто-нибудь из монахинь мог бы полюбопытствовать, почему девушка поднялась до света.
Однако все предосторожности были излишни: и гости и хозяева после обильного ужина спали мертвым сном.
Вдвоем с Виолой они еле отворили ворота. Рыцарь Бёрли сильно повредил их топором.
Это было скверное для урожая лето: дни стояли жаркие, а ночи холодные. То неделями шел мелкий осенний дождь, как раз тогда, когда надо было жать и косить, то вдруг буйный ветер валил хлеба и ломал хмель и коноплю.
Джоанна дрожала в ознобе, садясь на Мэгги. Было бы теплее, если бы кобыла была не оседлана, но Джоанне не хотелось портить красивое платье. Свой собственный плащ девушка отдала Джеку, а красивый, вишневого цвета, плащ, подбитый куньим мехом, подаренный ей матерью Геновевой, она решила оставить. Она не взяла с собой ни одного нового платья, оставила даже сорочки, сшитые для нее матерью настоятельницей. Виола поддержала ее в этом — так поступила бы любая героиня рыцарского романа.
