Полиен Яковлев - Первый ученик
Отправились. Пришли в аптеку.
Карл Францевич — полный, румяный, в массивных золотых очках — подал отцу Самохина кончики своих толстых коротких пальцев и сказал:
— У меня в аптеке первое — послушание, второе — порядок, третье… — Он посмотрел на Самохина, обтер белоснежным платком усы и добавил строго: — Ничего без спросу не брать. Честным, совсем честным, очень честным быть.
«Это, значит, не воровать», — догадался Самоха и с обидой посмотрел на отца. Отец понял его взгляд и, покрасневши, сказал Карлу Францевичу:
— На этот счет вы, пожалуйста, не беспокойтесь. Ваня очень порядочный мальчик. Правда, шалун большой, но вы с ним построже. Мм… Да-да, построже… Я надеюсь… Уж вы не откажите…
Самоха нахмурился. Ему стало стыдно и неприятно, что отец лебезит перед Карлом Францевичем, и, отвернувшись, он начал разглядывать аптеку.
За стойкой в белом халате стоял пожилой мужчина. Он что-то тщательно взвешивал на весочках. Другой, в таком же белом халате, молоденький, с большими ушами и тонким, как клювик, носиком, подошел к шкафу. Небрежно протянув руку, он взял с полки банку с крупной латинской надписью.
«Вот она где латынь!» — вспомнил Самоха гимназию, и ему впервые стало приятно, что он умеет читать на этом, еще не так давно мучившем его языке.
Но, увы, из тысячи слов, выдолбленных в гимназии, он не встретил здесь почти ни одного знакомого.
«У древних римлян, должно быть, аптек не было», — решил Самоха и опять посмотрел на отца. Тот, ежась и улыбаясь, брал из тяжелого портсигара Карла Францевича папиросу и говорил:
— Большое спасибо вам, так вы, пожалуйста… Я надеюсь… Уверен, что пристроил мальчика в надежные руки… До свидания. Мм… До свидания…
И, потупившись, он сказал сыну:
— Ну, Ваня… Вздохнул и ушел.
Самоха видел, как за широким зеркальным окном промелькнула его ссутулившаяся фигура, и ему стало жалко отца. Он задумался.
Его окликнул Карл Францевич и повел за зеленую драпировку, висевшую между двумя массивными аптечными шкафами. Там, за драпировкой, в тесной и не совсем светлой комнате, Самоха увидел ряд простых некрашеных полок, уставленных грязной аптечной посудой, стол, обтянутый серой прожженной клеенкой, жиденькую кровать и медный кран над залитой чернилами раковиной.
Взяв с полки один пузырек. Карл Францевич подошел к крану.
— Смотри сюда, — сказал он.
Наполнив пузырек водой, Карл Францевич заткнул его большим пальцем и стал энергично трясти. Потом, выплеснув воду, он посмотрел пузырек на свет и, поставив перед Самохиным, спросил:
— Чисто?
— Чисто, — ответил тот.
— Врешь. Мой еще. Хорошенько мой.
И, закурив папиросу, ушел.
Выполоскав заново пузырек, Самоха тщательно его осмотрел и подумал: «Веселенькое занятие…»
И сразу ему захотелось домой.
— Ну? — неожиданно вырос хозяин. — Готово?
— Готово…
— Во-первых, вымытую посуду надо ставить горлышком вниз, а во-вторых…
Подняв пузырек к глазам, Карл Францевич снова тщательно осмотрел его и опять возвратил Самохину.
— А во-вторых, — буркнул он, — грязно. Мой еще. Мой, пока будет чистым.
И опять оставил Самохина одного.
«Что за история?» — подумал Самоха и пожал плечами.
Долго вертел он пузырек в руках, приставляя его то к одному, то к другому глазу, и никак не мог понять, почему Карлу Францевичу он кажется грязным.
«Языком его вылизывать, что ли? — подумал Самоха. — А может, это он нарочно испытывает меня?»
И он снова наполнил пузырек водой, снова мыл его, полоскал и наконец, потеряв терпение, с размаху поставил на стол, но не рассчитал удара, и — дзынь! — пузырек лопнул.
— Так… Молодец… — сказал сам себе Самоха и осторожно посмотрел на дверь. Потом быстрым движением он схватил с полки другой, точно такой же пузыречек, тщательно вымыл его, поставил на стол, а разбитый засунул куда-то в угол.
— Ну? — вошел Карл Францевич.
— Готово, — сказал Самоха.
— Так, так, теперь хорошо.
И Карл Францевич дал Самохину новую работу: вымыть пятьдесят баночек и вычистить ступки.
Потом Самоха бегал в подвал за содой и зеленым мылом, тер самоварной мазью медные чашки весов, снова мыл грязные ступки, причем молоденький фармацевт, тот, что с большими растопыренными ушами и тонким, как клювик, носиком, сказал ему:
— Попроворней ты там, растяпа!
Услышав такое обидное обращение, Самоха вспыхнул, но промолчал. А когда лопоухий вдруг крикнул: «Эй, мальчик, ступку мне! Живо!» — он обозлился и ответил грубо:
— Сами возьмете, не великий барин.
— Как? Как? Как? — возмутился фармацевт, и растопыренные его уши стали красными.
— А какой я вам «мальчик»? — в свою очередь спросил Самоха. — Это в парикмахерской мальчик. Меня зовут Ваня.
— Я тебе покажу Ваню. Ишь! Подай мне сейчас же ступку!
Самоха повернулся и молча ушел в ступкомойку.
Прождав минут пять, лопоухий вбежал к нему. От гнева лицо его покрылось пятнами.
— Ступку! — ударил он кулаком по столу, и стоявшие на столе весы закачали чашками.
— Берите сами, — уже не скрывая злобы, ответил Самоха и, на всякий случай, стал так, чтобы их разделял стол.
— Ступку! Мерзавец! — окончательно багровея, заревел лопоухий и, видя, что Самоха даже не думает двигаться с места, шагнул к нему.
Тогда Самохин пустился вокруг стола.
— А! — закричал лопоухий. — Ты так?
И, схвативши тяжелый пестик, он запустил им в Самохина.
Самоха вскрикнул и упал.
— Что? — закричал лопоухий. — Будешь слушаться?
Самоха молчал. От острой боли и от обиды он не мог произнести слова.
Неожиданно вошел Карл Францевич.
— Кто здесь шумит? — спросил он строго. — Что случилось?
— Да вот, — сказал лопоухий, указывая на Самоху, — не слушается и дерзит.
Сказал и улизнул за дверь.
Карл Францевич посмотрел на Самохина:
— Первый день, а уже баловство. Мне такие служащие не нужны…
Превозмогая боль, Самоха осторожно поднялся на ноги.
— Что ты тут делал? — спросил Карл Францевич.
По давно укоренившейся, еще гимназической, привычке Самоха не хотел ябедничать. Еле разгибая спину, он ответил тихо:
— Так… Ничего… Я поскользнулся и чуть не разбил самую большую ступку, а этот (Самоха не знал, как зовут лопоухого)… рассердился и стал бранить.
— Что? — испуганно спросил Карл Францевич. — Самую большую ступку? А ты знаешь, сколько она, эта ступка, стоит? Она деньги стоит. Денежки. Первый день и уже… Этак ты через неделю всю аптеку побьешь. Косолапый!
Самоха молчал, а Карл Францевич стал внимательно обводить глазами комнату.
— Ты помни, — сказал он, волнуясь, — ничего не бери без спросу.
— Да я и не беру.
— То-то. И коробочка и пузыречек — все это денежки, денежки стоит. А ну-ка, — подошел Карл Францевич к Самохину, — выверни карманы.
Самоха опешил.
— Карманы? — переспросил он. — Зачем карманы?
— Ага, покраснел? Вот видишь, что значит чужое брать. Ах, какой же ты, братец мой…
— Я? Да я не брал.
— Выворачивай, выворачивай, милый мой, выворачивай!
Самоха пожал плечами и сердито вывернул оба кармана.
— А за пазухой? — спросил Карл Францевич и, не ожидая ответа, ощупал Самоху пухлыми пальцами-коротышками.
— Я… — сдерживая слезы, сказал Самохин. — Я…
— Ну, ничего, ничего, — стал успокаивать его Карл Францевич. — Вижу, ты честный пока. Пока честный. Иди домой. На сегодня довольно работать. Будешь получать восемь рублей в месяц. Ровно восемь.
Самохин хотел сказать: «Вы же сами обещали десять», но промолчал и, взяв фуражку, пошел домой. Шел и думал: «А что если этому лопоухому налить в калоши касторки? А Карлу Францевичу… Вот нарочно украду у него что-нибудь самое дорогое и спроважу в помойку или… отдам собакам…»
— Нет, воровать не буду, — решил Самоха. — Я лучше придумаю ему такое, что он… Надо посоветоваться с Володькой.
А дома, когда отец спросил его: «Ну как, Ванюша?» — он вздохнул и ответил:
— Ничего… Очень там интересно в аптеке… Ничего, хорошо, папа… Только Карл Францевич сказал, что не десять, а восемь.
— Восемь? — удивился отец и… в первый раз нежно погладил сына по голове. — Эх, Ваня, Ваня… — сказал он.
А ночью, когда все уснули, отец долго рылся в кухонном шкафчике и, найдя-таки полкоробочки засохшей ваксы, принялся чистить Ванькины сапоги… Вычистил и осторожно поставил их возле его кровати…
Ночные встречи
Было часов десять вечера, когда Лебедев Петр, бывший репетитор Амосова, пришел домой. Скинув шинель, он молча прошел в свою комнату и зажег лампу.
— Мама, — спросил он, — никто не приходил?
— Ах, я и забыла, — сказала мать. — Спрашивал тебя какой-то мальчик.
