Михаил Герчик - Ветер рвет паутину
— А я что говорил? — оглушительно хлопает крышкой парты Генка. У него горят щеки и растерянно бегают глаза. — Очень нужно было с этим заводом связываться. Вот и влипли. Теперь на всю дружину пятно…
— Замолчи! — орет на него Венька, и Генка торопливо втягивает голову в плечи. — К тебе пятно не пристанет, ты чистенький.
На уроках мы сидим как сонные мухи. Венька даже не достал учебники, тетради. Он сцепил кулаки, да так и забыл их разжать. К счастью, учителя не вызывают его. Зато на остальных двойки сыплются, как из дырявого мешка. Даже Алеша не смог ответить по географии, хотя он знает географию лучше всех в классе.
— Что это с вами приключилось? — удивляется Клавдия Ивановна, когда вслед за Алешей начинают путаться у карты Тома и Славка. — Вы что, заболели все вместе, что ли?
Ребята угрюмо молчат.
Перед алгеброй я обнаруживаю, что у меня окончилась тетрадь.
— У тебя нет чистой? — оборачиваюсь я к Веньке.
Он достает портфель и сует его мне:
— Посмотри сам.
Я расстегиваю Венькин портфель, ищу тетрадь. Эта начата, эта тоже начата, а эта?.. Под руку попадается что-то твердое. Я торопливо ощупываю маленький, застегнутый на кнопку карманчик портфеля, и какая-то судорога сводит мне пальцы. Я отстегиваю кнопку. Это диоды. Раз, два, три, четыре, пять… А вот выпрямители. Ошибка? Нет. Я ведь вчера два часа заворачивал их, я не могу ошибиться. Кровь толчками стучит у меня в висках. Нет, неправда, это не диоды! Это какие-нибудь железки для нашей машины. Откуда в Венькином портфеле могут взяться радиодетали? Он ведь никогда не увлекался радиолюбительством. Футбол, экскаватор, машина — это да. А радио…
— Нашел? — спрашивает Венька. — Давай портфель.
— Сейчас, — с трудом разжимаю я губы. — Одну минуточку…
Не соображая толком, что делаю, я незаметно достаю детали и засовываю их себе в карман. Даже не заглянув в портфель, Венька кладет его на место.
Весь урок я сижу как в жару. Как это могло случиться? Не знаю и знать не хочу. Венька не мог взять эти детали. Они не нужны ему. Венька не вор. Это какое-то недоразумение. Окончится урок, он встанет и сам все объяснит. И это, конечно, будет просто смешно. Не больше.
Но проходит урок, и Венька снова хрипло спрашивает:
— Ребята, кто взял, детали?
Этот же вопрос в глазах у Григория Яковлевича, у Леньки, у Глафиры Филипповны. Они сидят вместе с нами и ждут нашего ответа. Вместе со всеми его ждет и Венька. Детали я нашел в его портфеле. Если их не вернут, ребят никогда не пустят на завод. Всех ребят… 7-ой «А»… Но это будет несправедливо. Ладно…
— Я взял детали, — громко говорю я и пугаюсь собственных слов. Но отступать поздно.
— Ты?
Весь класс оборачивается ко мне. Венька впивается в меня глазами и досадливо машет рукой:
— Да ну тебя…
Я достаю из кармана детали и показываю их ребятам:
— Вот они.
Тишина. Как в космосе. Ни звука. И затем короткое, хлесткое, словно удар по уху:
— Вор!
Это Генка Козлов. Я хорошо, слишком хорошо знаю его голос.
— Неправда! — кричит Венька и хватает меня за руки. — Ты не мог их взять, слышишь! Это какая-то чепуха!
Эх, Венька, Венька, дорогой мой друг! И как ты не понимаешь, что эти самые слова я сам хотел тебе сказать целый бесконечный длинный урок?
Я молчу. Тогда Венька наклоняется надо мной и тоскливо спрашивает:
— Зачем ты их взял, Сашка?
И в голосе его столько искренней боли, что я готов закричать от стыда. Зачем ты спрашиваешь это у меня, Венька? Пусть бы Генка спросил. Генка — это понятно, он всегда меня терпеть не мог, но ты, ты!..
— Эти… детали… взял… я, — запинаясь на каждом слове, говорю я. — Больше ничего у меня не спрашивайте, я ничего не скажу.
С какой радостью я бы сейчас выбежал из класса и помчался домой! Чтобы не чувствовать на себе презрительного Генкиного взгляда. Не видеть, как растерянно крутит пенсне Григорий Яковлевич. Как весь подался вперед и с горьким недоумением смотрит на меня Ленька. Не видеть Веньку, ошеломленного, взъерошенного, готового предать меня, как когда-то мама предала меня этому гаду Сачку. Но я не могу встать из-за парты, хотя рядом, у стены, стоят мои костыли. Сюда мне помогли прийти Венька и Алеша, сам я еще с трудом делаю всего несколько шагов. И я должен сидеть здесь и слушать все, что обо мне будут говорить.
Но обо мне ничего не говорят. Григорий Яковлевич подходит, собирает эти проклятые детали и отдает их Леньке. Потом устало произносит:
— Идите по домам.
Все мнутся, топчутся возле парт, но Григорий Яковлевич обводит класс тяжелым взглядом, и ребята начинают расходиться.
— Вы тоже идите, — кивает он Леньке и Глафире Филипповне.
Мы остаемся одни. Григорий Яковлевич садится на край парты против меня, смотрит мне прямо в глаза и говорит:
— Я тоже не верю, что эти детали взял ты. Саша, дорогой, я тебя очень прошу, объясни мне, что произошло?
Я прикусываю губу. Я вас очень люблю, Григорий Яковлевич. Я счастлив, что вы мне верите, но объяснить ничего не смогу. Это не мой секрет. Пусть все считают, что детали взял я. Я ведь тоже верю, что тот, кто взял их, сделал это не нарочно, что тут какая-то нелепая ошибка. Иначе зачем бы он таскал их в портфеле? Зачем сам дал мне этот портфель — ведь я просил только тетрадь! Может быть, время распутает эту загадку, а я ничего не могу сделать.
Мы сидим друг против друга и думаем каждый о своем. Думаем долго. Потом Григорий Яковлевич бережно обнимает меня за плечи и помогает выйти из класса к машине. Я сажусь в нее. Григорий Яковлевич подает мне руку, я ее вяло пожимаю и берусь за рычаги. За школьным забором меня ждут Венька и Алеша. Они становятся слева и справа, и мы втроем медленно движемся по улице. Потом Венька проходит вперед и загораживает мне дорогу.
— Ты не мог взять эти детали, — говорит он. — Я не верю тебе. Я работал все время рядом с тобой. Ты не мог их взять на заводе.
Венька — не Григорий Яковлевич, а Алеша — не весь класс. Сказать или нет? Скажу. Ведь если Венька может так говорить, значит, или он не виноват, или мне нужно о нем навсегда забыть.
И чем скорее, тем лучше.
— Я взял их у тебя в портфеле, Веня, — тихо говорю я.
Он отшатывается от меня и бледнеет. Почти незаметные зимой веснушки на его лице снова выступают, как нарисованные.
— В моем портфеле? — задыхаясь, переспрашивает он.
Я киваю и трогаюсь с места.
Но Венька кладет руку на рычаг.
— Ты веришь, что я их не брал? — спрашивает он.
Я смотрю в его голубые, чистые, как лесные роднички, глаза и говорю:
— Верю.
— А ты? — Венька поворачивается к Алеше.
— Верю, — без колебаний отвечает тот.
— Это какая-то загадка, ребята, — недоуменно моргая, говорит Венька. — Вчера я делал уроки, в портфеле ничего не было. Хотя стой… Ты говоришь, в карманчике? Карманчика я не открывал. Загадка, честное слово. Что я в классе завтра скажу — в толк не возьму. Поверят мне ребята, как вы поверили, или нет?
— Поверят! — отвечаем мы с Алешей.
Алеша кладет Веньке на плечо руку. Надо ждать завтрашнего дня.
Ребята уже разошлись, а чтобы разобраться в этой истории, нужен весь класс.
«Мы тебе верим!»
— Я не знаю, как оказались эти детали в моем портфеле. Я не клал их туда. Я не брал их. Честное пионерское, не брал. Я ничем не могу этого доказать, но поверьте мне, ребята, я ни в чем не виноват.
Венька стоит перед классом и нервно крутит на куртке пуговицу.
— А что, они по щучьему веленью в твой портфель попали? — не глядя на Веньку, спрашивает Козлов.
Венька ловит его взгляд, но Генка не поднимает головы. С треском оторвав от куртки пуговицу, Венька отвечает:
— Не знаю. Может, подложил кто-нибудь. Просто в шутку подложил, а, ребята? — с надеждой обращается он к классу.
Все молчат.
— Хороша шутка, — морщится Генка. — За такие шутки из пионеров гнать надо.
— Надо, — как эхо откликается. Венька. — Но ведь бывает, сморозишь что-нибудь, не подумав, а потом смелости признаться не хватает. Конечно, по щучьему веленью детали в портфель попасть не могли. Но как?..
— Ножками, — жестко говорит Генка. — Ладно, хватит голову морочить. Или ты дружка своего Сашку выгораживаешь, или сам взял. Щербинин, ты в Венькином портфеле нашел детали или на заводе?
— А ты у Веньки спроси, — хмуро отвечаю я.
— Я уже ответил, — решительно говорит Венька. — Сашка растерялся, побоялся вам все рассказать, пока со мной не поговорит. Потому и взял детали. А были они у меня.
— Значит, ты и виноват, — вскакивает из-за парты Козлов. — Ты, и больше никто. И мы тебе не верим, ни одному твоему слову. Понятно?
— Кто это «мы»? — прищурившись, спрашивает Григорий Яковлевич. Он сидит у окна и протирает стеклышки своего пенсне. — В таких случаях, Козлов, не стоит, пожалуй, говорить за весь отряд. Ребята за себя сами скажут.
