Михаил Глинка - Петровская набережная
От Кронштадта впервые разошлись до полного исчезновения из глаз берега. Митя, глядя вперед, примерился приложить на открывшееся пространство уже знакомое ему озеро Ильмень; Ильмень лег легко, ничего ни впереди, ни по сторонам не задев, — как носовой платок на городской площади. А до настоящего моря, судя по карте, было еще две сотни миль. Впрочем, и сама Балтика, как ни говори, море внутреннее, зажатое берегами, все (если смотреть на карту) в веснушках сотен островов… Что же такое тогда океан?
Навстречу шли норвежские лесовозы, маячили на горизонте шведские сейнеры, шхуну обогнало огромное учебное судно «Комсомолец». Глядя вслед «Комсомольцу», капитан второго ранга Рюмин, костлявый старик с малиновым орлиным носом, сообщил, что сорок пять лет назад, когда это судно называлось еще «Океан», он учился на нем брать первые пеленги. Сорок пять лет назад! По большим праздникам любопытные специально разыскивали Рюмина: на парадной тужурке его можно было увидеть беленький эмалевый Георгий…
Финский залив до самого Таллина «Надежда» прошла вслед за «Учебой» без всяких приключений. Шли целые сутки. Около Таллина путь им преградил военно-морской катер. Шхунам было приказано держаться ближе к берегу: мористее эсминец расстреливал всплывшую рогатую мину.
— Странно, — сказал Васильев. — Мы здесь хорошо тралили. Много раз.
— Может, из открытого моря принесло? — предположил Рюмин.
— Не исключено.
Из чего стало известно, что Васильев после войны был на тральщиках.
Шхуны держали путь на Лиепаю: там назначена была встреча с рижскими нахимовцами. Предстояли соревнования, которые планировал еще Папа Карло. В чем только они не должны были соревноваться — от перетягивания каната до знания биографии Павла Степановича Нахимова… Впрочем, до Лиепаи Рюмин мечтал вдоволь поорать на них в рупор. Для этого, однако, требовалось всего-навсего одно, но необходимое условие: чтобы подул хоть слабенький ветер. Но над Балтикой продолжал стоять мертвый, почти тропический штиль. «Надежда» вслед за «Учебой» вышла из Финского залива, повернула к югу и, постукивая пока что исправно работающим двигателем, направилась к Рижскому заливу.
Старый Рюмин, пожилой лейтенант Лагунов и командир роты Васильев молча бродили по палубе. Запасные брезенты и парусина были вынуты из трюма и проветрены. Тросы размотаны, проветрены, собраны в бухты и вновь уложены в боцманские выгородки. Новые кисти для покрасочных работ, как требовала инструкция, обвязаны на одну треть. Затеянная викторина — когда флажным семафором шхуны обменивались каверзными вопросами, — не успев начаться, заглохла.
Над Балтикой стоял штиль. Искать фиктивную работу тридцати пятнадцатилетним парням, которые действительно усиленно занимались в учебном году и которым предстояло через месяц снова на восемь месяцев врубиться в книги, ни Рюмин, ни Васильев не стали.
— Везет вам, моряки, — вздохнув, произнес Рюмин. Васильев смотрел сумрачно. Как офицер он, наверно, видеть не мог безделье подчиненных. Но в отличие от Папы Карло Васильев не умел организовывать игр. И они все полегли на палубе и на спардеке, только камбузная смена работала, но и чистка картошки, и мытье посуды тоже проходили на верхней палубе, неспешно, на солнышке, в трусах… На шхуну накатывался ленивый обломовский сон.
Они шли так еще сутки и еще часть ночи, и была все такая же жара днем и то же безветрие, и вот на рассвете ровно бормотавший до тех пор двигатель вдруг поперхнулся, еще несколько раз кашлянул и замолк. И часть Митиных товарищей продолжала спать, а часть их проснулась. Потому что в остановке двигателя — а они все были ребята военного времени — им померещилась тревога.
Дверь из кубрика на верхнюю палубу была открыта, и, когда шуршание воды о борта стихло, на палубе раздался старческий фальцет Рюмина.
— Все? — спросил Рюмин. — Прибыли?
— Да, похоже, — ответил лейтенант Лагунов.
— Ну, слава тебе господи, что хоть не взорвались! А то от вашего кораблика чего угодно ждать можно. Вы уверены, что в междудонном пространстве у вас не спрятана игрушечка килограммчиков на триста? Вот ползете вы, швартуясь, мимо крупного корабля, а она — пф!
— Да нет тут междудонного пространства, — устало сказал, видимо, всю ночь не спавший Лагунов.
— Нет? Скажите на милость! Что документации нет, это известно, а шхеры-то на любом судне есть.
Никогда они не могли понять, шутит Рюмин или нет.
Когда Митя выбрался из кубрика наверх, он увидел, что около трапа, ведущего в машинное отделение, вся палуба заставлена ящиками, ведрами, канистрами. Мотористы расчищали пространство вокруг двигателя, готовясь к его разборке. Митя с робостью полез к ним. В машине пало соляркой, не успевшим еще остыть масленым металлом. Мотористы, приготовляясь, раскладывали ключи и прокладки. До чего бы было замечательно, если бы они и ему дали работу! Но они, лишь увидев, кто к ним лезет, отвернули от Мити головы и внимания на него не обращали.
— Товарищи военные, — сказал Митя. Старшина нехотя посмотрел на него. У нахимовцев с матросами, обслуживающими училище, отношения складывались непростые. С одной стороны, звание «нахимовец» стояло будто бы самым последним в длинной лестнице морских званий и матрос был явно его старше, с другой — нахимовец являлся особенной куколкой, из которой со временем должен был вылупиться не матрос и не старшина, а именно офицер, поэтому старшинство матроса — и матрос отлично это чувствовал — было сиюминутным, не больше. Но, понимая, что перед ними стоит тот, кому в будущем предстоит командовать матросами, сейчас-то матрос видел все-таки мальчишку… Кто будет командовать? Этот?! Вот этот??!! Который с пуговицами справиться сам не может?
Мотористы, матрос и старшина, которым целых три дня удавалось заставлять загадочный двигатель шпионской яхты работать, и все это лишь для того, чтобы тридцать пятнадцатилетних, как они считали, бездельников были зачем-то к определенному сроку доставлены в Лиепаю, смотрели сейчас на Митю. Что ему тут нужно? Шел бы он отсюда…
Но перед Митей был судовой двигатель и открывалась редчайшая, может быть единственная в своем роде, возможность в нем покопаться.
— Товарищи военные… — как мог более почтительно и дружелюбно повторил Митя. — Можно, я вам помогу? А за это я вам расскажу, как была устроена атмосферическая машина взрывного действия изобретателей Лебона и Ленуара… И первый газомотор Отто…
Митя произнес эту тяжелую тираду, словно цитировал, впрочем, почти цитатой его слова и были. И как почти всегда бывает с человеком, если он произносит чужие, сбитые в непривычные для него фразы слова, Мите стало стыдновато, да так, что, договаривая, он даже прижмурился. Но последние три года воспитывали Митю моряки. И хотя никто никогда нахимовцам не преподавал науки под названием «морская душа», однако на уровне перенимания бессловесного знал уже Митя неопровержимо, что если хочешь чего-нибудь от моряка добиться, так сначала его порази, огорошь. И ничего невозможного здесь нет, поскольку почти каждый моряк, каким угрюмым бы он ни прикидывался, всегда в глубине души простодушен и любопытен.
— Чего-чего? Газомотор? — спросил, пока еще глядя в сторону, старшина. — Что за газомотор?
— Кельнский купец Николай Отто первым догадался до того, — прижмурившись, покатил Митя, — что маховое колесо должно развивать при взрыве под поршнем столько живой силы, чтобы ход машины поддерживался в течение следующих трех периодов… Можно, помогу?
— Ну, п-паразит, — с невольным восхищением выдавил старшина. — Как чешет, а? Бурякин, слышал?
— От дури маются… — пробурчал матрос. — Офицерики будут — я т-те дам!
— Ладно, — сказал старшина. — Выдай ему ключ. Пусть верхнюю крышку отдрает.
Решив стерпеть что угодно, Митя взялся за гаечные ключи. Простое, кажется, дело — открутить гайку. Но гаек такого размера Митя никогда в жизни не откручивал. Про двигатели Отто и Дизеля прочел все, что мог, а гаек не крутил. Да и когда, когда он мог этому научиться? Где? До училища, когда Митя жил с бабушкой, никакой техники рядом с ним не было. Потом, в училище, вроде бы и шлюпочные практики у них бывали, и занятия по труду, но на шлюпках они либо гребли, либо шли под парусом, либо скребли планшири, отмывая после походов, а что касается уроков труда, так Митя переплел пару книг, выточил напильником из заготовки молоток да построил табуретку, ни с первой попытки, конечно, но построил. Что же касается разборки и сборки какого-нибудь механизма, то этому почему-то их не учили. Почему? Тут было что-то похожее на положение с танцами, когда их заставляли сдавать экзамены по падеграсу и падепатинеру, в жизни ни одному из них ни разу не понадобившимся. Кроме того, наверно, считалось, что тот, кто сделал табуретку, гайку-то уж открутит. Митя и открутил. Но привычности движений у него, конечно, не было никакой. И матрос, наблюдавший за ним, с чувством законного превосходства все время подавал реплики:
