Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Спрашивать не полагается - военная тайна.
* * *Полковник приезжал к директору, просил за Салмана.
- В нем будущее его семьи - я так считаю. Младших ему выводить в жизнь. Очень плохо, если с самых ранних лет ребенку вбили в голову, что он не такой, как все, хуже других уже с рождения…
- Но вы подумали, что будет с Мазитовым, когда ваша семья уедет отсюда? Вы ведь уедете? Его с собой не возьмете?
- Что ж… Мы можем уехать неожиданно. Возьмем ли мы с собой Сашу? Я уверен, что он сам этого не захочет. Он здесь родился, Чупчи его родина. Я уверен: родина не там, где тебе очень сладко. Ты можешь нещадно клясть это место на земле, но только сам ты, а не кто-нибудь другой.
- Вы не первый за него просите. Первая приходила Сауле Доспаева.
- Не знал. У девочки добрая душа.
- Душа - христианское понятие. На Востоке говорят: зоркое сердце. Человек с отличным зрением, но со слепым сердцем непременно собьется с пути, а с зорким сердцем и слепец знает правильную дорогу. - Директор попыхтел и закончил официально: - Я буду просить педагогический совет еще раз поверить в исправление Мазитова. Салман Мазитов, насколько я его знаю, ни о чем просить не станет. Он еще никогда и ничего у школы не просил. Он считает, что все пять лет школа дает ему причитающееся по закону.
Возвращаясь из школы, Степанов думал: почему я так уверенно сказал, что Саша не захочет оставить свою родину? Я ведь с ним никогда не говорил об этом. Я сказал про Сашу так уверенно потому, что Машка моя тоскует о родном малом месте на большой земле, где наши корешки - всех Степановых…
В дом к Мазитовым вела с улицы дверь, обитая клочьями кошмы. Ни крыльца, ни сеней, ни коридорчика с шаг длины-ширины. В этом доме прямо с улицы входят в комнату, и когда откроешь дверь, замечаешь: она изнутри украшена чем-то белым и блестящим - по железным двум петлям, по шляпкам всех насквозь прошедших гвоздей нарос толстый иней.
Маша захлопнула за собой дверь, и сразу же что-то несправедливое и никогда прежде не известное ударило ее больно и обидно: не могут в наше время люди так несчастно жить!
Возле самой двери печка приготовилась развалиться по кирпичику. На печке всего-то утвари: скособоченный чайник с проволочной ручкой и сковорода с чем-то засохшим. Дальше по стенке кровать продавленная, и на ней ребятишки полураздетые. Нет у Маши сил глядеть на этих ребятишек - какие они. Замечала смутно: они притихли. И слышно стало в недоброй тишине: на улице заработали дружно лопаты, захрустели, зашаркали тю днищу грузовика, зашуршало что-то под стенкой дома. Солдаты сгружали уголь, выхлопотанный женсоветом городка.
Мазитиха взглянуть не пожелала, что там делается во дворе. Встала перед Марией Семеновной: руки в бока, кофта не сходится на животе.
Мария Семеновна без жалости, без стеснения разглядывает мазитовское бесприютное жилье - в первый-то раз сюда попав! - по-хозяйски разглядывает: что хочу, то с вами сейчас и сделаю. Узел с вещами, собранными женсоветом, кладет на стол.
Хорошо, что Сашка не видит: он гордый.
Маша не знала: сообразительный Салман с утра почуял угрозу - Витя, конечно, его о решении женсовета предупредить не мог. Витя в таких делах не разбирался и не относящихся к нему разговоров в городке не слушал. Салман своим умом дошел: в воскресенье с утра надо по-быстрому смыться из дома. Причина потом прояснится, а удирать надо немедля. Салман привык по-деловому относиться к своим предчувствиям: манит что-то неведомое смыться или, напротив, срочно оказаться там-то и там-то - слушайся своей охотки, не промахнешься.
В ту минуту, когда Мария Семеновна и Маша усаживались в «газик», Салман топал ближней дорогой в одно укромное место - в котельную поселковой бани. Там он теперь и сидел в тепле, думал сразу две важные думы. Первую - про Витю: как Вите дальше быть, если после побега с Мазитовым вся школа теперь над ним смеется. Над Мазитовым никто не смеется: чего с Мазитова взять?.. Над Витей Степановым и в пятом «Б» и в других классах рады позубоскалить: ему-то, отличнику, зачем из дома бегать? Витя краснеет, смущается. Хотя ни в чем не виноват. Ржавый Гвоздь с отцом плохие дела делал, Ржавый Гвоздь отца выдал, а ходит - не смущается. Даже хуже на себя наговаривает, чем по правде было: такой испорченный, такой пропащий, даже жизнь не мила. Чем хуже про себя наговаривает, тем больше к нему внимания: ах, бедный Нурлан! Как он переживает! Какие с ним ужасы приключились!.. Даже Гавриловна с ним обращается, будто Акатов вот-вот у нее на глазах разлетится вдребезги от своих несчастий. А Вите сказала: «Поменьше хвастайтесь своими похождениями». Витя честный, он ответил: «Не было похождений. Сели в вагон - и все». Такой уж человек Витя, надо Салману за него думать: как быть? А вторая забота о самом себе: как дальше жить?
Салман знал: Витькин отец ездил к Голове, просил не исключать Мазитова из школы. Витькин отец сказал Салману: «Не будешь плохо думать о себе - других людей станешь лучше понимать, больше уважать». Еще сказал: «Характер свой ставить пора».
Салман понимает: умные слова сказал Витькин отец, сын вора свой путь может найти. Но от исправления характера не шло в мазитовский дом никакого заработка, а жрать что-то надо: и Салману, и младшим, и матери. Солдат записку дал для Амины, пачку сигарет за работу; Салман сигареты обратно сунул: гони пятьдесят копеек! Около интерната его поймал Исабек: куда идешь и зачем? Салман лишнего болтать не любит: схлопотал пинок в зад, запустил Исабеку в спину мерзлым конским дерьмом и пошел своей дорогой. Хлеба купил буханку, на остальное - сахарного песку.
Салман знал: попрятанные деньги не все разысканы милицейскими, но мать не пустит их в расход, не истратит на еду ни деньги уцелевшие, ни золотишко зарытое - Салман подглядел - во дворе под стенкой дома. Не тронет мать отцовских богатств до самого возвращения отца из тюрьмы. И Салман ими брезговал. А других бумажек, на какие можно купить хлеба, сахара, бараньего сала, муки, костей мясных - тех расхожих денег, из казенной зарплаты отца, а не своего заработка, в доме сейчас не водилось. Салман понимал: самое время ему обо всем об этом тяжко думать, посиживая в котельной бани. Ну ладно, сегодня бабка кудайбергеновская казан каши пшенной принесла от старушечьей своей доброты, а завтра что будет?
Мазитиха знала: Салман догадливый. Только он за собою дверью - бух! - Мазитиха схватилась прибирать к приходу кого-то чужого и приглядчивого. Чего было в доме целого, неизношенного - побросала в сундук, казан с пшенной кашей, уже ополовиненный, запихнула в топку.
Она того лейтенанта ждала, который к ней заявлялся с дочкой полковника, когда Салман и полковничий сын находились в бегах. Мазитиха обходительного лейтенанта сразу раскусила: на такого много хитрости не требуется - молодой, жизни не знает, в добре вырос. В первый приезд Мазитиха его встретила оглашенным криком, припугивала на всякий случай: баба я психоватая, за Салмановы делишки никакого с меня спросу. И сразу почуяла тертым нюхом базарным: не на крик - на жалость лейтенант купится, сердце у него глупое, слабое! Бабья слеза - ей копейка цена, а с умом выгодный сделаешь оборот. Сам Мазитов так жену учил, а он пустому, безвыгодному не научит.
Однако вместо лейтенанта, молодого и сердцем глупого, из военного городка на военной машине прикатила хитрющая баба в самом зловредном возрасте: много чего в жизни повидавшая, ей глаза ни на каком базаре не задурят, не обвесят, не обсчитают - она всему свою цену назовет и не отступится, где хочешь наведет свой порядок. Даже растерялась Мазитиха, когда хитрая баба к ней в дом вошла: такую голыми руками не возьмешь, сообразить еще надо, что к чему. И опять же девчонка полковничья здесь зачем во второй раз? Сомнение на Мазитиху наводила девчонка, с виду беспонятливая, но нравная: ей-то какой интерес?
Так они и стояли друг против друга: Мазитиха и Мария Семеновна, по-хозяйски оглядывавшая запущенное жилье. Маша никак не решалась от порога шагнуть - хоть вперед, хоть в сторону.
Мария Семеновна завершила осмотр:
- Грязно живете, голубушка!
- Вам-то что за дело до нашей жизни?
- Приехала - значит, есть дело! - Мария Семеновна каждое слово веско припечатывала.
Мазитиха смолчала, свела губы в жесткий узелок. Мария Семеновна скинула военную меховую куртку и огляделась: куда повесить? Видно, на ее вкус во всем доме не сыскалось для куртки достойного места; и гвоздем побрезгуешь на стенке - до того обсижен насекомыми, и табуреткой - до того черна от грязи.
- Ну-ка, подержи! - Мария Семеновна наконец сыскала чистую и надежную вешалку - Машины руки.
Маша ухватилась за куртку, как за спасательный круг. Постыдную - Маша понимала - гадливость вызывали в ней детишки, сидящие в тряпье непонятного цвета: с бритой синей головенкой - Сашкин братишка, с тряпочками в кое-как разобранных косицах - сестренки. Нет, не могла Маша подойти к Сашкиным младшим, дотронуться до их рук в заразных болячках и коросте, до лиц, неумытых, с обметанными ртами, с носами от веку не сморканными, забитыми зеленой слизью…
