Мария Халаши - На последней парте
Потом все поднялись в класс. Эмё Табори каждому дала по шоколадке. Кати внимательно рассмотрела обертку — на ней было написано: «Цена — 1 форинт». Кати с удовольствием съела лакомство, стоимостью в один форинт.
Эмё подошла к учительскому столу и произнесла небольшую речь. Говорила она то же самое, что и та тетя во дворе, только почему-то постоянно покашливала, словно ученица, нетвердо выучившая урок. Кати смотрела на красный галстук Эмё: до чего же ловко она его повязала! Подвернула немножко сверху, под воротником, и кончик сзади не висит, не задирается.
Эмё кашлянула еще несколько раз, но Кати давно уже не слушала ее. Она сидела на парте, тихая, разомлевшая. Если бы ее попросили высказать какое-нибудь желание, Кати наверняка ответила бы, что у нее нет желаний, разве только чтобы это непривычное блаженное состояние, от которого по всему телу мурашки, продолжалось как можно дольше. Похожее ощущение она испытывала, может, только в детстве, когда ее, раскапризничавшуюся и горько плачущую, бабушка, потеряв надежду успокоить, заворачивала в голубую мамину шаль. И Кати сразу успокаивалась. Вот и сейчас она словно чувствовала на себе прохладный и скользкий шелк…
Вдруг Кати прислушалась: Эмё заговорила о следующем сборе отряда. Она приказала всем подумать над первым пионерским поручением, — это они и обсудят в следующий раз.
Перед тем как уйти, Кладек снял с себя форменный пояс, какой носили все маленькие барабанщики.
— Возьми себе, — протянул он пояс Кати. — Еще поносишь его в этом году. А мне уже все равно не нужно, мама купит сегодня пионерский.
Среди ночи Шаньо проснулся: Кати спала на редкость беспокойно. Он включил свет — посмотреть, что с ней такое.
Глаза у Кати были закрыты, но она громко стонала по временам, словно ее что-то тревожило.
— Что с тобой? — Шаньо потряс сестру за плечо.
Кати раскрыла глаза, недоуменно уставилась на брата.
— Ничего. Зачем ты разбудил меня? — и сладко потянулась.
Одеяло сползло с нее.
— Вот оно что! То-то ты стонала! — воскликнул Шаньо.
Кати вспыхнула.
С вечера она надела поверх рубашки полученный от Кладека форменный пояс. Да так и уснула.
17
Кати с отчаянием огляделась. Потом бросилась на проспект Ленина. В полной растерянности, не глядя ни вправо, ни влево, метнулась на противоположную сторону, и только машина, затормозившая с нею рядом — тормоза так и взвизгнули! — заставила ее замереть на месте от страха. Водитель в темных, от солнца, очках, спустив окно, сердито обрушился на нее:
— Носишься тут без памяти! А задавлю — конечно, я виноват! А еще пионерка! Ведь учат же вас, как по улицам ходить!
В другой раз Кати радостной гримаской успокоила бы шофера — заметил-таки, что пионерка! — но сейчас и это не могло ее обрадовать: она была просто убита.
Дело в том, что исчез Хромой дядя!
Кати обыскала все углы окрест — его не было нигде. И стола, обитого жестью, не было.
Где живет Хромой дядя, Кати не знала. Сказать по правде, она вообще не была уверена, что он где-то проживает, потому что постоянно видела его на углу торгующим то цветами, то яблоками. Недавно на его столе опять появились жестяные ведерки; на прошлой неделе у Хромого дяди была даже сирень, Кати сама помогала ему дотащить ее с рынка. Тогда-то Хромой дядя и сказал, что на этом углу сидеть невыгодно и что он попросит в городском Совете разрешение перебраться на другую сторону проспекта. Кати подумала тогда, что где бы Хромой дядя ни сидел, он такой неприветливый с прохожими, что люди просто робеют покупать у него цветы. Однако она ничего не сказала, потому что бедного старичка совсем забивал кашель. Ничего, она в другой раз объяснит ему, что нужно улыбаться покупателям, радушно предлагать им товар.
Перебежав наконец улицу, Кати и на той стороне заглянула в несколько переулков, но Хромого дядю так и не нашла. Глаза у нее давно уже были на мокром месте. Вот и Этуки нет… Правда, иногда Кати заглядывает все же в эспрессо к Марике, но это уже не то, Марика всегда занята по горло, спросит только: «Ну, как дела?» — и тут же, прихватив губами чеки, торопится со своим подносом к столикам. А теперь еще и Хромой дядя исчез…
Каким чудом пришло Кати в голову зайти в тот дом, подле которого просиживал целые дни напролет Хромой дядя, неизвестно. Во всяком случае, это была прекрасная идея, ибо в подъезде она сразу же обнаружила знакомый стол, прикрепленный цепочкой к кольцу в стене. Кати продолжала розыски. В этом доме тоже должна быть какая-нибудь тетя Лаки, которая знает все и сможет разъяснить ей, где живет Хромой дядя. Кати оказалась во внутреннем дворе, выложенном квадратиками из керамики. Не без зависти разглядывала Кати блестящий желтый кафель. Это куда лучше их бетона: ведь зимой можно кататься по нему в свое удовольствие, как только выпадет снег. Зато летом он совсем ни к чему. Это соображение ее успокоило.
К двери, украшенной табличкой «Управляющий домом», вела лестница. Выглядела лестница шикарно; ее к тому же с обеих сторон обрамляли железные перила. А уж табличка с надписью просто сверкала! У тети Лаки ее даже не было видно, так она посерела от сажи. А ведь тетя Лаки тоже претендовала на звание «управляющей». Кати уразумела это, когда к тете Лаки постучал однажды какой-то молоденький почтальон с велосипедом и спросил:
«Простите, вы будете дворничиха?»
«Домоуправляющая, а не дворничиха», — с достоинством ответила тетя Лаки.
Кати извлекла из этого полезный урок и теперь, постучавшись, сразу сказала открывшей дверь девочке, что ей нужна «тетя управляющая». Что положено человеку, то положено, и не о чем тут говорить. Назовут, например, Кати пионеркой, и она просто не знает, куда ей деться от счастья. Ну такая она от этого счастливая, что люди, если б только знали да не было б у них других забот, — люди только и делали бы, что кричали ей вслед: «Послушай, пионерка, поди-ка сюда!» Но, увы, люди заняты другими делами, и — как знать? — всегда ли они озабочены прежде всего Катиными переживаниями.
— Мама, к тебе! — обернувшись, во весь голос крикнула девочка и изучающе уставилась на красный галстук Кати.
— Надо подвернуть сзади немного, тогда кончик не будет топорщиться, — пояснила Кати, не дожидаясь вопроса.
— Идея! — согласилась девочка и в награду зазвала Кати на кухню.
Перед газовой плитой стояла необыкновенно худая женщина и быстро размешивала что-то в кастрюльке. Обернувшись на секунду, она заговорила очень быстро:
— Все пуговицы принесла? А красный бархат? Ведь докторша просто живьем проглотить готова из-за халата своего. Думает, у меня только и дела, что халат ее…
Над плитой была прилажена узенькая полочка; на полке выстроились рядком кружки в красный горошек. Женщина хватала эти кружки одну за другой и из каждой сыпала что-то в свое варево.
— Я не с пуговицами… — несмело начала Кати.
Но хозяйка перебила ее:
— Как, опять не принесла? Я докторше на сегодня пообещала, только за пуговицами дело! Она и так-то уж рвет и мечет, ей к субботе хотелось. Но я же одна на такой домище, помощницы у меня нет, даже лестницы все сама мою. Докторше-то легко, у нее вон и домработница приходящая есть… Ну, так когда же я получу пуговицы?
Кати с радостью отдала бы этой худой тете свою коробочку с пуговицами, только бы она умолкла, потому что эдак никогда не найти ей Хромого дяденьку.
— Я про пуговицы не знаю, я по другому делу пришла, — проговорила она наконец и незаметно для себя приблизилась к плите, чтобы хоть краешком глаза заглянуть в кастрюлю, куда «управляющая» без конца что-то сыпала то из одной, то из другой кружки. Интересно, что же такое она готовит?
Вдруг женщина резко грохнула крышкой и обернулась.
— Твоя мама пуговицы обтягивает? — спросила она.
— Нет.
— А как похожа-то! — жалостливо сказала женщина. Видно было, что она с удовольствием уговорила бы Кати стать дочкой неизвестной мастерицы, потому что пуговицы обтягивать — самое изысканное занятие. Но тут же в голосе ее прозвучало недовольство: — Тогда чего ж тебе нужно?
— Адрес Хромого…
— Чей адрес?
— Дяди… Хромого.
Только увидев недоуменное лицо «управляющей», Кати сообразила, что Хромой ведь не фамилия и что она понятия не имеет, как же все-таки зовут ее знакомого старичка. Она заторопилась объяснить:
— Я про того дяденьку, что цветами торгует, у него еще стол, жестью обитый, он здесь в подъезде стоит.
— Давид Хорват! — воскликнула женщина, и голос ее зазвенел. — Наконец-то и про него кто-то спрашивает! У него ведь никогошеньки нет. Здесь он живет, в нашем доме. С тех пор как померли его сыновья да жена его покинула, я ни единой живой души у него не видела. Ты ему родственница? — И, не дожидаясь ответа, она продолжала: — Понять не могу, как же это так, чтобы о таком старом человеке и никто не заботился. А ведь он уж вторую зиму болеет. Здесь и лежал, в комнате своей, с голоду помер бы, если бы не я. Всякий день хоть какую-никакую снедь, а отнесу… Вы-то почему за ним не присматриваете? На соседей ведь надежда плохая. Эти Гаражи с три короба ему наобещали, когда он свою вторую комнату им отдал, а теперь и не поглядят в его сторону. У старичка-то маленькая комнатушка осталась. Ничего не скажу, довольно с него и этого, но чтобы за месяц целый ни разу к нему не наведаться!.. Ох уж эти Гаражи!.. И сейчас вот…
