Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова
– А с характером! Наша кость!
– Дядь-Жорина кость! Дядь-Жорина! – не унимался Марик.
Когда дверь за гостем закрылась, Марик прошел в комнату, где под тихое бабушкино говорение попытался осмыслить все, что с ним сегодня произошло. Мама как ни в чем не бывало налила в тарелку рубиновый, в золотых веснушках, борщ, велела бежать мыть руки, пока не остыл. Марик даже поразился ее безмятежности. За окном детвора играла в «шта́ндер-штандер», курлыкали голуби, перекатывая в горле две надоевшие ноты, гремел голосом Штоколова новенький телевизор «Заря» у соседей. Все как всегда. И что-то по-другому. Словно будильников в Роминой комнате вдруг стало штук на сто больше, и зазвонили они все разом не в восемь утра, а прямо сейчас, где-то в висках Марика.
– Я сейчас, мамуль! – Он выскочил на лестницу, захлопнул дверь и, как был в тапочках, помчался вниз.
На подоконнике второго этажа сидела Ниночка и качала ногой. Марик плюхнулся рядом.
– …Может, и хорошо, что так вышло, – мудро подытожила Ниночка его сбивчивый рассказ.
– Что – хорошо? – не понял Марик.
– Что Гагарин не приехал. А то ты бы с ним улетел.
Марик покачал головой. Нет, не улетел бы. И в Москву он тоже не поедет. Не засунут же родители его насильно в «Красную стрелу»! Точно, не засунут! Да он и сам не засунется – растопырит руки-ноги, как Терёшечка из сказки, и не влезет в вагон!
– И здоровско как – у тебя теперь их трое! Целых трое… или как сказать правильно? Три… три папки! – продолжала Ниночка, делая серьезное взрослое лицо. – У близнецов Барашковых вон ни одного.
«А она молодец! – подумал Марик. – Настоящий друг. Вырастет – женюсь на ней. Может быть».
– Не нужно мне троих. Один нужен, остальных пусть Барашковы себе забирают!
Он спрыгнул с подоконника и выбежал на улицу.
– Куда в тапках-то! – крикнула вдогонку «будущая жена».
Марик добежал шаркая до Лермонтовского проспекта, где чуть колыхался от ветра огромный, с трехэтажный дом, плакат «СЛАВА СОВЕТСКОЙ КОСМОНАВТИКЕ!». И пришла в голову мысль: «Все-таки хорошо, что дядя Жора не обиделся на Гагарина. И что он не похож на Александра Борисовича – тоже хорошо. Вообще ни на кого не похож! Только немного глазами – на него, на Марика. Да что там говорить, одинаковые у них глаза, и нос, и уши! Он лучше всех папок на свете – и космических, и московских, этот дядя Жора Синицкий!»
И еще Марик подумал о том, что ни сегодняшний воскресный гость в заграничном костюме, оказавшийся его настоящим отцом, ни натуральный Гагарин, улыбавшийся с плаката, ни за что не смогут отнять у него дядю Жору. Потому что Марик его никому не отдаст.
На почте практически никого не было. Только старушка в кособокой шляпке выбирала открытку да большеносый усатый мужчина пытался втиснуть в узкий посылочный ящик огромные лакированные ботинки. Денег в кармане Марику хватило, копейка в копейку, на нужное количество слов:
ГАГАРИН ЗПТ НЕ ВЫЕЗЖАЙТЕ ЛЕНИНГРАД ТЧК ВЫШЛА ОШИБКА ТЧК СИНИЦКИЙ
Дождавшись, когда пасмурная телеграфистка выдаст ему квитанцию, Марик пулей выскочил на улицу.
Путь к голубятне был близкий, но шаг замедляли тапки без задников. А хотелось бежать быстрее, чтобы скорей увидеть отчима. Просто влететь в его деревянную будку-скворечник, поднятую на металлических курьих ногах к самому небу, прижаться головой к дядь-Жориному плечу и молча, под голубиное гортанное бульканье, постоять с минуту, вдыхая запах его рубашки. Ощутить шершавую ладонь, перебирающую завитки на макушке. И нарочито сердито так проворчать: «Мамка уже с борщом заждалась. А ты все возишься!»
Толкнув скрипучую дверь, Марик ступил на дощатый пол, весь разрисованный серебристой птичьей гуашью. Вспорхнули за железной сеткой нарядные голуби, поднимая в воздух пух с мелкими перышками. Солнечный луч проре́зал пространство наискосок, выхватил встревоженное лицо дядя Жоры.
– Случилось что, сынок?
Марик перевел дух и, напустив на себя сердитый вид, ворчливо произнес, точно маленький старичок:
– Мамка уже с борщом заждалась! А ты все возишься, пап!
И заулыбался во весь рот.
Джентльмены и снеговики
О снеговиках к своим десяти годам Танюша Ратникова знала все. Сколько надобно снега на шары – головной, туловищный и основной («базисный», как говорит соседский очкарик Яшка, а с ним не поспоришь: он будущий космонавт). Как глубоко всаживать морковку в рыльце, чтобы воро́ны не утащили. Какого размера положено быть круглым угольным снеговиковым глазьям. Где раздобыть идеальное ведро на шляпу. Какой консистенции нужен снег и как по хрустящему скрипу в ладошках определить его готовность к идеальному ваянию. А самое главное, какова «гармония пропорций» (опять же спасибо Яшке за красоту определений!).
Очень уж Танюша не любила, когда снеговика называли «снежной бабой». Оскорбительно же, разве не понятно? Она всегда шикала на взрослых, когда слышала подобное, и прикладывала пальчик к губам: «Ч-ч-ч-ч-ч! Они и обидеться могут!»
Что взрослые понимают в снеговиках? Ровным счетом ничего! Считают их детской забавой, чем-то сродни куличикам, только побольше, да не из песка, а из снега. А ведь у каждого – своя индивидуальность, характер, уникальное имя и яркая, запоминающаяся фамилия. И разумеется, своя биография, которую Танюша продумывала тщательно, аккуратно записывая ее химическим карандашом в зеленую тетрадку. С этим шутить никак нельзя! Снеговик умрет по оттепели, и унесет талая водица его легенду в далекий снеговиковый рай, куда-то туда, за рваную ленинградскую тучку, висящую над кирпичной трубой фабрики «Гознак» – такую же мышасто-серую, в дырочку, как не взятое растаявшим хозяином в дальнюю дорогу оцинкованное ведерко.
Но это – у правильных снеговиков. Неправильные попадают в снеговиковый ад.
Этот ад Танюша видела своими глазами: он находился на улице Циолковского, у прачечной, за тяжелым чугунным, в вафельную клетку, блином крышки водосточного люка. Там вечно что-то утробно журчало, выдыхало сыростью и замогильным холодом даже в самое летнее пекло. Туда по весне «ушел» неправильный снеговик Шанежкин, и Танюша оплакивала его в голос, как учила ее бабушка Ася.
«Запоминай, Таня. Помру скоро – некому попричитать обо мне будет. Плакальщицы все нонче померли, никто и проводить-то меня по-достойному не сумеет!»
«Сумеем, Бабася, сумеем, – утешала бабушку Танюшка. – Помирай себе спокойно! Я уже выучила!
