Юрий Дьяконов - Приказ самому себе
На пороге школы в лицо ей хлестнул резкий порыв ветра с колючей ледяной крупой. Елизавета Серафимовна зажмурилась, отвернулась и, подгоняемая ветром, пошла вниз под гору.
Снова, в который уже раз, вспомнились настойчивые просьбы мужа: „Уходи, Лиза… Уходи… Я мигом найду тебе другую, спокойную работу… Ну хочешь, в библиотеку…“
На улице никого. Только она да ветер. Ветер свистит в ушах, холодными струйками обвивает шею, леденит ноги в негреющих капроновых чулках. Заломило виски. Гнев и обида отступили. На смену им пришло чувство одиночества, неуютности, растерянности. Захотелось скорей очутиться дома. „А разве это так уж плохо? — подумала она. — Может, и правда — в библиотеку?..“
Она шла под гору все быстрей и, дойдя до трамвайной остановки, как девчонка, загадала: „Если сразу подойдет первый — пойду в библиотеку! Хватит с меня…“
Из-за поворота появился трамвай. Сквозь летящую снежную крупу она никак не могла разглядеть, какой же это номер. Только когда вагон подошел вплотную, увидела на световом табло крупную единицу и обрадовалась: „Через пятнадцать минут я уже буду дома… В тепле… Правильно англичане говорят: „Мой дом — моя крепость“.
НОВОГОДНИЕ СЮРПРИЗЫБез десяти десять Елизавета Серафимовна вошла в школу. Никого из ее класса не было. Она забеспокоилась. Выходила на крыльцо. Спрашивала швейцара. „Сговорились и не пришли! — кипела она от возмущения. — Ну, а что же староста и эта… Липкина? Как они могли поддаться!..“ В половине одиннадцатого Елизавета Серафимовна пошла докладывать директору о новом ЧП…
Утром тридцать первого декабря ребята из шестого „б“ долго топтались в вестибюле. Мальчишки баловались, гоняли по полу баночку из-под сапожного крема. Девочки сбились в кружок, обсуждали последние происшествия. Ждать надоело.
— Мы пошли в снежки играть! — заявил Ваня Савченко,
— Надо ждать Елизавету Серафимовну! — потребовала Сильва.
— А может, она до вечера не придет! А нам загорать, да?!
— И нам домой надо! — поддержали девочки. — Маме помогать. До Нового года сидеть, что ли?!
Сильва и Зойка стали у двери, загораживая всем дорогу.
— Зойка! — позвала Саша. — Идем со мной! А вы подождите, ребята. Мы быстро, — и они побежали в канцелярию.
— Вот и все ясно! — возвращаясь, весело крикнула Саша. — Зоя, бери семь девочек. Тряпки у нянечек. Панели мыть будете. Так? Давай, давай! Не задерживай!.. Мальчики! Вы — монтажники-высотники! Обмести потолки и стены. Натянуть ниточки. Повесить снежинки и шарики. Бригадиры — Сережа и Женя. Вперед!
— Вперед! — подхватили мальчишки и побежали за лестницами. Через пять минут все работали. Осталась одна Сильва.
— А ты чего ждешь? — спросила Саша.
— Так я же вот, — распахнув пальто, она показала красивое, с блестками, платье. — Я не думала панели мыть.
— Ну так иди снежинки делай!
— А на платье вата нацепляется…
— Тогда, знаешь что, — рассердилась Саша“ — Иди-ка ты, Сильва, домой. Только девочек расхолаживаешь!
— Командирша какая нашлась! Ну и уйду!..
— Жень! Я заходила к Зинке. Никого нет. У вас работы еще много. Так вы поднажмите, а? А потом побежим Зинку искать.
— Ага, Саша. Монтажники не подведут…
— Через час Алевтина Васильевна подошла к „бэшникам“. Девочки уже мыли руки. Мальчишки, сидя верхом на лестницах под самым потолком, развешивали последние „снежинки“ и пели:
А мы монтажники-высотникиИ с высоты вам шлем привет!
— Молодцы, — осмотрев все, похвалила директор. — И сделали хорошо, и, главное, работаете дружно. А кто у вас командир?
— Саша командир! — закричали сверху мальчишки.
— Иди сюда, — позвала директор. — Ты староста?
— Староста смылась! У нее платье заграничное! — засмеялись „монтажники“. — Мы Сашу командиром выбрали.
— Спасибо, Саша. И вы все молодцы! Я очень довольна…
Спустя час в кабинет директора вошла Елизавета Серафимовна.
— У меня снова ЧП! — сказала она. — Весь мой класс не явился уборку. Но я дознаюсь, кто их подговорил…
— Эх, Елизавета Серафимовна, — вздохнула директор — О людях нужно думать лучше. А о маленьких людях — тем более… Вы ведь вчера сами перенесли уборку на восемь часов… Класс пришел вовремя и задание выполнил прекрасно. Я в приказе объявлю им благодарность. А отдельно — Саше Магакян. Отличный организатор…
Зиновий вышел из дому рано. Тянуло к друзьям. Но, вспомнив, что было вчера, он стороной миновал школу. Долго стоял, затерявшись в толпе, у громадной елки на Театральной площади. Бродил по заснеженному парку. Многие аттракционы убраны. А самолет тут. Опущенная вниз стрела противовеса вознесла его, и застыл самолет в зените вверх колесами. Теперь не опустится на землю до самой весны. Зиновий уходил все дальше от дома. Шел и думал об одном: как быть?.. Когда ноги в легких туфлях застывали, он заходил погреться в какой-нибудь магазин.
В четыре часа уже стемнело. Город показывал свое новогоднее убранство. Зиновий любовался маленькими нарядными елочками в витринах, мерцанием надписей, каскадами разноцветных огней. Мимо, обгоняя его, и навстречу спешили хозяйки с набитыми до отказа сумками, мужчины с оттопыренными карманами. Ребята, девчонки — смеялись, кидались снежками.
Все торопились. Только ему некуда было спешить. Идти домой? Но что он скажет маме? Чем порадует?.. И снова шагал по взбудораженному, веселому городу. Потом он заметил: людей поубавилось. К восьми стало еще меньше. А когда часы на Театральной площади показали десять, на улицах почти никого не осталось. Все уже там, у праздничных столов…
Зиновий представил маму. Одну в пустом доме. К горлу подкатил тугой комок. Он махнул рукой и заспешил по Нахичеванскому вниз. На углу Социалистической в ярком кругу света под фонарем приплясывала какая-то фигура. „Чудак! Чего топчется?“ — подумал он. И тотчас человек кинулся к нему:
— Зинка! Чтоб ты пропал! Я себе все ноги обморозил. Куда ты задевался? — размахивая руками, кричал Женя.
— А ты чего тут?
— Чего-чего! — передразнила Саша, подбегая от Державинского. — По всему городу с утра, как дурачки, бегаем!
— Так вы меня, ребята?.. Новый год же…
— Ходит, оглобля… где-то… а ты тут волнуйся, как дура! — вытирая варежкой лицо и отворачиваясь, крикнула Саша.
— Ты плачешь? — растерянно спросил он.
— Нужен ты нам!.. Чтоб еще плакать! — выкрикнула она и бросила Зиновию в лицо пригоршню снега. — Бей его, Женька! Бей!
В минуту Зиновий стал белым, как дед Мороз. Женя с Сашей повалили его в сугроб и не давали подняться.
— Дай слово, что не сбежишь больше! Тогда отпустим. Зиновий, смеясь, поклялся. Они отряхнули друг друга.
— Ну все, — сказала Саша. — Теперь по домам. Нас уже там ругают, наверно…
— Зиночка! — обрадовалась мама. — Наконец-то!
— Мама! Мамочка! Ты извини меня. Я все сейчас расскажу!.. И он рассказал. Про оценки и про журнал.
Мама слушала молча и, не отрываясь, смотрела на подвижное, все время меняющееся лицо сына. И, наверно, если бы она вдруг оглохла и не услышала ни слова, то и тогда бы она по его лицу, глазам, жестам поняла все.
Зиновий замолчал и, будто сбросив громадную, непосильную ношу, устало прикрыл глаза.
— Я верю тебе, сынок. Спасибо, что ты тоже веришь своей матери. Когда ты сам будешь отцом, поймешь, какое это счастье… И еще. Я знаю, что правда все равно победит. Хочешь, я тоже признаюсь тебе… Мне на завод звонила Алевтина Васильевна. А потом мы много говорили о тебе. Вот здесь, за этим столом. Так что я уже все знаю. И она теперь знает о тебе многое. И верит… Ну, хватит об этом! Ведь сегодня праздник.
— Мама, ты подожди! — вскочил Зиновий. — Я сейчас! — и бросился в чем был во двор. Разыскал в летней кухне припрятанный подарок и вновь вбежал в комнату. — Поздравляю тебя с днем рождения. Это тебе. Бери, — и заставил маму тотчас надеть красивые черные туфли с золочеными колечками.
Теперь, Зиночка, моя очередь. Вот, сынок, тетрадь папина с записями… О войне. О жизни. Он просил тебе отдать, когда подрастешь. Я вижу — время…
Мама накрыла стол. Зиновий зажег лампочки на елке. Время приближалось к двенадцати.
— Мамочка, пусть сегодня все будет так, как при папе, — он метнулся к радиоле. По комнатам поплыли знакомые звуки вальса. Зиночка одернул на себе пиджак, перешитый из папиного, и поклонился маме. Они медленно пошли в танце вокруг елки. Мама, подняв лицо, смотрела на сына: „Большой. Совсем большой стал. Боже мой, как похож! Точная копия — Ваня в юности…“
А мужественный, чуть с хрипотцой баритон пел:
С берез неслышен, невесом слетает желтый лист.Старинный вальс „Осенний сон“ играет гармонист.Вздыхают, жалуясь басы, и, словно в забытьи,Стоят и слушают бойцы, товарищи мои…
ПРИКАЗ САМОМУ СЕБЕ
