Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь
— Да вот, — сказал он, не глядя на меня, — вспомнил…
Вид у него был такой, какой у нас в школе бывает, когда знаешь, что тебя вызовут, а урок-то не готов. Я засмеялся. Он посмотрел на меня исподлобья и тоже засмеялся. Громко. Но сразу испуганно прикрыл рот ладонью и подмигнул мне.
— Ладно, — сказал я, — погуляем с теткой Полей.
— Вот, вот, — сказал он, — погуляйте.
Смешно, но все-таки в этот раз я тоже не пошел гулять с теткой. А получилось вот что. Я собрал все книжки и альбом про Ленинград, которые мне дядя Саша накануне дал, и понес ему. Все равно уж ничего не прочитаешь, да и не нужно это, наверно, тетке Поле. Вот я и оставил только две книжки — для себя, а остальные понес.
Постучал к дяде Саше ногой — руки были заняты. Никто не ответил. Я сложил книги на пол и вошел — дядя Саша никогда не запирал своей комнаты, даже когда улетал надолго. Сейчас его дома не было, и похоже, он, как ушел вчера, так и не возвращался. С ним такое очень редко бывало. Не случилось ли чего, подумал я. Но потом я, кажется, кое-что сообразил и даже заулыбался про себя. Вот такие, значит, пироги, Сенька! Ну, что ж…
Я втащил книги, расставил их по полкам и пошел к себе. И тут раздался звонок. Я открыл входную дверь и… На площадке стояла — кто бы вы думали? Сама Маша Ба-со-ва! Собственной персоной! Я так удивился, что прямо застыл в дверях, держась за ручку, и молча смотрел на нее во все глаза. Она тоже молчала, потом покраснела и сердито сказала:
— Ничего себе, вежливый! Даже не здоровается.
— Здравствуй, — сказал я, все еще держась за ручку.
— Так и будем стоять? — спросила она все так же сердито.
— Заходи, заходи, — засуетился я и распахнул дверь.
— Нет, лучше ты выйди, — сказала она.
— Нет, лучше ты зайди, — сказал я.
— Нет, ты выходи…
— Нет, ты заходи…
— Выходи…
— Заходи…
И пока мы так приговаривали в рифму, из кухни выплыла тетка Поля.
— Ну, Сеня, — закричала она, увидев меня, — ты уже собрался?
Она подошла поближе и заметила Машу.
— А-а, — сказала она и засмеялась, — у тебя гости. Что же вы в дверях стоите? Проходите.
— Спасибо. Я на минутку. Выйди, Половинкин! — сказала Маша и даже ногой притопнула.
Тетка Поля сделала круглые глаза. Ну, что тут будешь делать! Я сказал тетке «извините» и «я сейчас» и вышел на площадку. Тетка развела руками, улыбнулась хитренько и поплыла в комнату.
— Ты мне нужен, — очень строго сказала Маша.
«Это что-то новое», — подумал я и напустил на себя совершенно равнодушный вид.
— Не воображай, пожалуйста, бог знает что, — презрительно сказала она. — Просто у меня нет другого выхода, а то бы…
Ну, конечно, не может какой-нибудь гадости не сказать. Ладно.
— Надолго? Надолго нужен? — спросил я скучным голосом. — У меня, понимаешь, дела…
— У тебя всегда дела, — она фыркнула, — делишки какие-то…
Я решил железно сдерживаться, что бы она ни говорила, но про себя скрипнул зубами. «Делишки!»
— Вопрос о судьбе человека решается, — продолжала Маша, — а у него дела. Подождут твои делишки!
— Какого человека? — испугался я.
— Я не привыкла на лестницах торчать, — заявила Басова.
— Я же тебя звал, — разозлился я.
— У тебя дома много людей. А этот разговор — один на один.
— Ну, пойдем куда-нибудь. Я только предупрежу.
— Предупреди. И побыстрее, — сказала она командирским тоном.
Я влетел в комнату и сказал тетке Поле, что не могу с ней идти — очень важное дело.
— Понимаю, — сказала тетка Поля, — очень важное дело, о-оч-чень! — Она захохотала. — К тому же сердитое… дело это и хоро-о-шенькое!
Все уставились на меня.
— Какое дело, Сеня? — спросила мама.
— Общественное, — пробурчал я, ни на кого не глядя.
— Ну, раз общественное… — сказал отец, поднимая голову от своих тетрадок.
— Иди, иди, — сказала тетка Поля и подмигнула мне. — Общественные дела завсегда важнее личных. — Она опять залилась своим звонким смехом и слегка подтолкнула меня к двери.
Я помчался. Нет, все-таки она ничего — эта тетка Поля: кое-что понимает.
Маши на площадке уже не было. Я понесся вниз сломя голову, и сердце у меня колотилось, как овечий хвост. Неужели ушла? Я пулей вылетел на улицу и по инерции промчался несколько шагов вперед. Чуть не сшиб с ног какого-то дядьку, но резко затормозил и развернулся на одной ноге так, что из-под каблука дым пошел.
Маша стояла около парадной. Она посмотрела на меня и засмеялась — вид, наверно, у меня был чудной. Потом сразу оборвала смех и сказала спокойно:
— Пойдем.
— К-к-куда? — спросил я, отдуваясь.
— В кафе «Гном», — сказала она ехидно.
— Слушай… — начал я сердито.
— Ладно, ладно, — сказал она, — пойдем лучше… — Она наклонила голову и искоса посмотрела на меня, чуть-чуть прищурившись. — Пойдем лучше в… садик на Некрасова.
Вот вредная девчонка! Ничего не забывает — это я ей, когда только познакомился, встречу в том садике назначил, но она, конечно, не пришла. А теперь вот вспомнила. Я не подал виду, что меня это зацепило, и спокойно согласился. И мы пошли в этот садик.
Глава пятая
По дороге я спросил ее, что за дело и чья судьба решается.
— Венькина, — сказала она, — Балашова.
Пожалуй, я всего чего угодно от нее ожидал, только не того, что она со мной о Жуке говорить будет. Я думал, что, может, она… Ну, да ладно, мало ли чего я думал.
— А что с ним? — спросил я.
— У него очень плохие дела, — сказала она серьезно. — И ему надо помочь. Появился, — она вдруг осмотрелась по сторонам и понизила голос: — Появился… его брат.
— Ну и что? — удивился я.
— Он из тюрьмы появился, — сказала она шепотом.
— Ну и что… — начал я и осекся. — Из тюрьмы-ы-ы?
— Да, — сказала она. — Он жулик и бандит. Он отсидел сколько положено и вернулся. Венька говорит, что ему не разрешили в Ленинград возвращаться, а он вернулся. И Венька боится, что он опять начнет свои нехорошие дела и будет его тоже затягивать. Он уже понемножку начинает его затягивать.
— Постой, постой, — сказал я, соображая. — А ты его видела, этого брата?
— Видела. Жуткий.
— Черный?
— Черный.
— Перекошенный?
— Вроде бы.
— Он, — сказал я и даже задохнулся.
Вот в чем дело, оказывается.
— А ты что, его знаешь? — спросила Маша.
Я ей рассказал, как встретился с этим типом. Она задумалась, а потом спросила:
— Что же делать?
Мы уже незаметно дошли до садика и сели на скамейку.
— Надо… в милицию заявить, — сказал я не очень уверенно.
— Я тоже так думала, но Венька боится. Он боится, что тот… брат… убьет его.
Я присвистнул.
— Ну, уж так и убьет?!
— Ты не шути, — сказала она серьезно, — он мне рассказывал. Этот… брат — он такой. Даже страшно.
Я вспомнил этого типа, его глаза, как черные дырки, и зубы с клыками. Да, такой шутить не будет.
— И все-таки… — начал опять я.
— Ничего не все-таки, — рассердилась Маша. — Не можешь ничего придумать, так и нечего навязываться!
Я еще и навязывался!
— Ты же сама ко мне пришла, — сказал я с обидой.
— «Сама, сама»! Знала бы…
Я разозлился. В самом деле, почему это она после всего, что мне наговорила и так со мной обошлась, все-таки ко мне пришла? Шла бы к своему Герке. Тот бы рассудил!
— Ну, и шла бы к Герке своему, — сказал я.
— Ни в коем случае! — сказала она быстро, вроде испугалась.
— А что? Он ведь шибко правильный, все бы рассудил, — я уже завелся, — а мы что? Мы люди маленькие.
— Дурак ты, Половинкин, — сказала она и вдруг засмеялась. — Дурак… ревнивый.
Я чуть не задохнулся и почувствовал, что уши у меня начинают гореть.
— Т-ты… т-того, — пробормотал я, — г-говори, да не заговаривайся. Ревнивый…
Она вскочила со скамейки. Встала передо мной. Смеялась, а солнце просвечивало сквозь ее волосы, и я зажмурился почему-то. И почему-то обрадовался — ну и пусть, ну и ладно, вот и хорошо.
Она оборвала смех и сказала опять сердито:
— Ну, чего расплылся? Рот до ушей.
Верно, я и не заметил, что у меня с какой-то радости рот до ушей разъехался. Я сразу стал серьезным.
— Ладно, — сказал я, — хватит шутки шутить. Надо дело делать.
И мне сразу захотелось делать дело — куда-то бежать, что-то доказывать, кому-то помогать, кого-то спасать и как-нибудь уничтожить того страшного типа — Венькиного братца.
— А что делать? — спросила она грустно.
— Слушай, — сказал я, — может, нам с моим батей посоветоваться? Он в таких делах должен разбираться.
— А он кто у тебя? — спросила она.
— Он… — я вдруг замялся, — он-то, ну, это самое… И тут я разозлился на себя до чертиков — что я, в самом деле! — Он милиционер, участковый, — сказал я решительно. — Вот!
