Иван Логвиненко - Багряные зори
— У меня нет родителей, — вздохнул тяжело солдат, — погибли в Ленинграде во время блокады.
— Сыновья мои тоже под Ленинградом. Как думаешь, придет весть от них?
— Придет, отец, обязательно придет!.. — Всадник порылся в кармане, достал несколько кусочков сахара и протянул малышу: — Возьми!
— Не хочу я сахар, — ответил мальчик и посмотрел с недоверием на белый кусок.
— А чего ты хочешь?
— Картошки.
Не видели дети сахара и вкус его забыли за два с половиной года.
Поехал старик с внуком дальше. Глядит им вслед всадник, долго глядит.
«ВЫЗЫВАЮ ОГОНЬ НА СЕБЯ!»
Мороз сковал оттаявшую землю. Северный ветер медленно гнал по небу тяжелые снежные тучи. Надвигалась метель. Комбат-3 только что пришел из штаба на свой наблюдательный пункт. В ушах все еще звучат отрывистые фразы командира артиллерийского полка:
«Петля затягивается. Здесь, на корсуньских полях, решается судьба окруженных оккупантов и начинается освобождение Правобережной Украины. Уже восемь дивизий первой танковой армии генерал-полковника Хубе подошли к Лысянке. Конечно, генерал Штеммерман бросит окруженные в корсуньском мешке войска ему навстречу. Фашисты пойдут напролом… Враг не должен прорваться на твоем участке, товарищ старший лейтенант Воронин! Готовь людей к трудному бою».
«Есть!» — козырнул комбат.
Он заранее расположил батарею за холмом, привел в боевую готовность. Позади раскинулась широкая долина, за нею — Журженцы. Наблюдательный пункт на пригорке, у самой дороги. Вместе с комбатом в окопе радист, телефонист и несколько артиллерийских разведчиков.
Напряженно всматривается Воронин в холодную тревожную ночь, потом включает радиостанцию и торопливо подносит к губам микрофон:
— «Буря», «Буря», «Буря»! Я — «Маяк», я — «Маяк», я — «Маяк»! Как меня слышите, как меня слышите? Перехожу на прием!
Ворвался чужой голос, он умолял:
— Ахтунг, ахтунг! Ее шприхт Хубе, хёрт Хубе: Ес блайбен цен километер. Комт цу мир! Комт цу Лысянка дурх! Комт аус дем кессель![21]
— Зашевелились, гады! — прошептал комбат и поправил настройку рации.
— «Маяк», «Маяк»! — раздалось будто совсем рядом. — Я — «Буря», я — «Буря»…
— Будь наготове! — передавал шифром Воронин. — Будь наготове!..
На рассвете докатился до наблюдательного пункта глухой шум. По-видимому, слева ветер донес гулкие выстрелы «тигров» и «пантер».
Комбат напряженно всматривался в бинокль. Через минуту рассмотрел темную зловещую массу, которая медленно выплывала из ночи.
— Ракету! — крикнул он разведчикам.
— «Буря», «Буря»! — металлом звучал приказ комбата. — Я — «Маяк»! Я — «Маяк»! Слушай мою команду! По пехоте, взрыватель осколочный, заряд первый, основное направление — влево два ноль-ноль, уровень тридцать — десять, прицел триста шестьдесят пять, батарея десять залпов — огонь!
Застрочили немецкие автоматы и пулеметы с бронетранспортеров, весь огонь направили на наблюдательный пункт. И сразу же из-за холма дружно отозвались орудия.
Первые ряды врага были сметены шквалом огня, факелами вспыхнули бронетранспортеры. Поле почернело от вспаханной земли, от обгоревших трупов. Отступили. А потом новая атака под прикрытием танков двинулась на наблюдательный пункт, обкатывала слева и справа, плыла стальной лавиной. И снова разрывы снарядов сотрясают землю, вздымая кверху высокие клубы черного дыма. Вот прямо на комбата с грохотом, лязгая гусеницами, наползает широкая громада танка.
— Гранаты! — кричит комбат, хватает со дна окопа связку и бросается навстречу головному танку. Упал, размахнулся и швырнул гранату под гусеницы.
После взрыва наступает удивительная тишина. Комбат видел, как вздрогнул и остановился танк. Но ничего уже не слышал: оглох. Посмотрел направо: из оврага приближалась вторая колонна пехотинцев, к пылающему танку медленно подползали бронетранспортеры. Разведчики автоматным огнем косили вражеские ряды. И вдруг заметил, как долговязый немецкий офицер бросил гранату в окоп разведчиков. Раздался взрыв.
Широкими прыжками подбежал Воронин к окопу.
«Не выдержим, прорвутся! — мелькнула мысль в голове комбата. — А как же приказ?!»
— Не пройдете, гады! — закричал он и скатился в окоп. Схватил микрофон: — «Буря», «Буря», я — «Маяк»! Вызываю огонь на себя, вызываю огонь на себя! Квадрат тридцать четыре — двадцать! Батарея, беглый огонь!
И в это время на комбата с бруствера бросилось что-то тяжелое и темное, сбило с ног, повалило на землю… Комбат выдернул придавленную правую руку, скользнул по меховому воротнику немецкой офицерской шинели и сжал хрящеватый кадык. Но тут же точно током обожгло сначала правый бок, потом грудь…
Кругом по-прежнему бушевал огонь…
ЗАВЫВАЕТ ПУРГА
Возвратившись в расположение своих войск, всадник спешился, зашел в штаб. Как корреспондента дивизионной многотиражки его познакомили с последними донесениями, с документами, только что захваченными у врага.
«Из боевого донесения командира артиллерийского полка, — прочитал он про себя.
Семнадцатого февраля комбату-3 гвардии старшему лейтенанту Воронину Ивану Петровичу было приказано не дать врагу прорвать кольцо окружения на участке дороги Комаровка — Журженцы.
На рассвете при продвижении двух немецких колонн в направлении высоты 236,0, где находился наблюдательный пункт комбата-3 Воронина, от огня его батареи враг понес большие потери.
Когда колонны фашистов прорвались на наблюдательный пункт, их уничтожали огнем ручного оружия, а потом по рации Воронин вызвал огонь батареи на себя.
Враг, предпринявший прорыв обороны, на участке гвардии старшего лейтенанта Воронина не прошел. В районе высоты 236,0 осталось лежать 750 убитых немецких солдат и офицеров. Остатки разрозненных колонн были уничтожены и захвачены в плен бойцами Двенадцатой гвардейской казачьей кавалерийской Донской Краснознаменной дивизии.
В районе высоты, в окопе наблюдательного пункта третьей батареи, погибли бойцы взвода управления батареи и комбат-3 Воронин. Немецкий офицер — гауптман Вернер — нанес ножом три смертельных ранения Воронину, но и сам был задушен Ворониным здесь же, на наблюдательном пункте.
У гауптмана Вернера найдены дневник, письма из Германии, фотокарточка сына и пятиконечная звезда. Где и для чего он добыл красную звезду, объяснить трудно…»
Корреспондент раскрыл дневник гауптмана Алоиза Вернера, офицера штаба 112-й пехотной дивизии:
«…Еще на левом берегу Днепра, под Полтавой, командир дивизии генерал-лейтенант Форст приказал беспощадно применять оружие, в плен не брать. С целью улучшения условий зимнего размещения войск все забирать из селений.
Старик был прав. В этой войне выживает тот, кто больше уничтожит».
На минуту журналист оторвался от дневника, прислушался. За окном тоскливо, как голодная волчья стая, завывала пурга. Завывала так, словно кого-то здорово оплакивала.
Перевернул корреспондент страницу:
«…Скоро нас живьем съедят вши. Из-за них я когда-нибудь сойду с ума. Условия жизни описать подробно — не в силах. Настроение у солдат отвратительное. Много простуженных и больных. Третий год воюю в этой стране. Не могу понять ни ее, ни людей. Здесь не только взрослые, каждый ребенок — наш скрытый смертельный враг.
Именно поэтому их надо всех до единого уничтожать. И чем быстрее, тем лучше. Только так мы сохраним жизнь. Свою и своих детей.
Недавно схватили подростка-пионера. Несколько раз пробирался он через линию фронта. А мы всё искали причину, почему советские артиллеристы так безошибочно обстреляли и уничтожили наш штаб, пункт связи с радиостанцией, замаскированные танки и бронетранспортеры.
Никакие угрозы не заставили его рассказать тайну, выдать расположение советских войск. На рассвете его расстреляли. Красную звезду, которую отобрали у этого пионера, я забрал себе. Сувенир для моего Отто».
Корреспондент склонился над столом и старательно записал: «Выяснить, что за мальчик».
На последней странице корреспондент прочитал:
«…Огонь русской артиллерии нанес нам сильные потери. Командные и наблюдательные пункты уничтожены.
Несмотря на наше упорное сопротивление, мы все-таки оказались в «котле».
Генерал Штеммерман сообщил, что из Звенигородки на Лысянку идет к нам на помощь танковая армия. Ее командующий генерал-полковник Хубе передал радиограмму: «Держитесь. Я вас выручу».
Танковая армия далеко. А красные — рядом. Мой Отто, увижу ли я когда-нибудь тебя?..»
На этом дневник обрывался.
