Семен Бытовой - Река твоих отцов
Когда стадо приблизилось, девочка увидела: Лекэ несет на руках белого олененка.
— Ночью олениха отелилась. В юрту несу теленочка, чтобы не замерз. Будешь смотреть за ним, молоком поить. Хочешь?
Дарпэк молчала.
— Ты, наверно, не выспалась?
— Я во сне опять гусей видела. Просила гусыню, чтобы меня к маме унесла, а гусыня пролетела мимо…
— Разве Бэра не мама тебе?
— У меня, помню, другая была, Мэнгукчана. А к Бэре меня река принесла.
— Это ты сама надумала?
— Нет, Гарпани ночью говорил. Потом я вспомнила, как Мэнгукчана в бате меня укладывала, чтобы комары не кусали.
— А разве тебе у нас плохо?
— Нет, не плохо. — И, помолчав, попросила: — Лекэ, когда я подрасту, ты меня отвезешь к Мэнгукчане?
Тут из юрты вышел Гарпани. Протерев заспанные глаза, улыбнулся сестре:
— А я и не слышал, как ты из юрты ушла. — И перевел взгляд на отца: — Отелилась белая олениха?
— Сам видишь, — сердито сказал Лекэ, недовольный, что сын болтал сестре ненужное.
2
Прошло пять лет.
Дарпэк уже почти не вспоминала, как ее унесла река. Ей было хорошо в семье Лекэ и Бэры, которые заменили ей отца и мать, а Гарпани — брата Лядэ.
Гарпани четвертую зиму жил в дальнем поселке в школьном интернате, но не забывал сестры. Посылал ей в конвертах цветные картинки, которые вырезал из журналов, и Дарпэк развешивала их в юрте. А приезжая на каникулы, привозил ей разные безделушки, леденцы, галеты.
— Отец говорил, что через два снега и меня отвезет в школу, — похвасталась брату Дарпэк. — Тогда мы опять вместе с тобой будем.
Одна зима прошла спокойно, а вторая принесла большое горе. Однажды ночью на оленье стадо напали волки. Лекэ в это время спал в юрте, которую поставил на горном склоне, чтобы меньше задувал ветер. Собаки, стерегущие оленей, подняли страшный лай.
Лекэ схватил ружье, выбежал из юрты. Он видел, как огромный старый волк гнался за единственной белой оленихой — и вот-вот, казалось, догонит ее. Лекэ вскрикнул, быстро вскинул бердану и, не успев прицелиться, выстрелил. Волк, прекратив погоню за оленихой, стремительно побежал на Лекэ. Он не успел перевести затвор, как навстречу блеснули острые зеленые огоньки волчьих глаз, и в ту же секунду хищник одним длинным прыжком настиг Лекэ. На крик его подскочили собаки, Лекэ выдернул из-за пояса нож и с размаху всадил в оскаленную волчью пасть.
Больше часа собирал Лекэ разбежавшихся испуганных оленей. Пока гнался за ними, не чувствовал боли. А когда немного успокоился, не мог двинуть левой рукой: она повисла как плеть.
«Волк перекусил!» — с ужасом подумал он, и по спине у него пробежал холодок.
Доверив стадо собакам, он сел на нарту и помчался в стойбище.
Бэра туго перевязала ему руку повыше локтя оленьими жилами, и Лекэ стало немного легче. Он даже хотел отправиться к стаду, но Бэра не пустила и чуть свет сама уехала в тундру. Когда она на второй день вернулась, Лекэ был так плох, что едва узнал свою жену. Он метался в жару, терял сознание, бредил, и Бэра была бессильна ему помочь.
Тогда она решила везти его к доктору.
Быстро бежали олени, брякая жестяными колокольцами, и этот звон отдавался болью в сердце Бэры.
Лекэ лежал на спине, вытянувшись вдоль нарты, и сквозь смерзшиеся ресницы смотрел на зарю. Он тяжело дышал, и пар от дыхания, замерзая, ложился инеем на жестких, колючих усах и узкой бородке. Его бросало то в жар, то в холод. Когда он начинал ворочаться, Дарпэк, сидевшая у изголовья отца, крепко обнимала его своими короткими ручонками и говорила шепотом:
— Лежи тихо, отец, скоро приедем…
Она доставала из-под теплого меха флягу с чаем, давала отцу отпить два-три глотка и рукавом своей меховой кухлянки вытирала ему потрескавшиеся, посиневшие губы.
Дорога заняла весь день. Когда, наконец, вдали показался поселок, там в домах уже горел свет. И это была последняя дорога Лекэ. Через три дня, не приходя в сознание, он умер от заражения крови.
Перед тем как уехать обратно в стойбище, Бэра зашла в поселковый Совет посоветоваться, как, дальше жить. Председатель сельского Совета Кастэкан приходился сродичем Бэре.
— Пасти большое стадо трудно тебе, — сказал Кастэкан. — Оленьи кочевки, сама знаешь, долгие: от снега до снега… Да и девочка у тебя. Попрошу директора интерната, чтобы взял Дарпэк в интернат, а тебя туда же уборщицей или поварихой устроим. Согласна?
Бэра посмотрела на Кастэкана тихими, печальными глазами и ничего не ответила.
«Наверно, председатель прав», — думала она и в душе была ему благодарна за участие, но ей было страшно изменить свою привычную жизнь.
— Около своих детей будешь, — продолжал Кастэкан. — Все равно через зиму девочку надо в школу отдать. Тогда одна останешься…
В это время прибежали Гарпани и Дарпэк.
— Мама, — сказал сын. — Дарпэк хочет со мной остаться. Дядя Кастэкан, можно так, чтобы моя сестренка со мной в интернате жила?
— Если мама твоя согласна, попросим Петра Федоровича, чтобы оставил ее…
Дарпэк, перехватив печальный взгляд матери, подошла в Бэре, прижалась к ней…
— Я маму одну не оставлю… Наступило молчание.
Гарпани растерялся. Переводил испуганные глаза с сестры на мать, потом на Кастэкана, не зная, что ответить.
После короткого молчания Бэра сказала:
— Оставайся с братом, доченька…
Днем она уехала в стойбище. Всю дорогу думала о том, что скоро наступят мартовские метели и оленей надо будет перегнать в сопки. Потом придет весна — и, значит, новая кочевка. А летом, когда вся тундра загудит от комаров и гнуса, надо угнать оленей еще дальше, к морю…
Такие кочевки ей не по силам. Да и от детей уходить не хотелось. Если бы Гарпани с ней был, тогда другое дело. Но сын и после школы не захочет к оленям вернуться. Захочет поехать в город, дальше учиться.
Пожив неделю в стойбище, она отправилась к бригадир Азмуну, попросила его, чтобы приехал принимать оленей, потому что она, Бэра, перебирается жить в поселок.
* * *…Незаметно бежали годы. Одна зима сменяла другую, и былое горе постепенно улеглось в сердце Бэры. Но она не забывала мужа. Когда выдавалось свободное время, она приходила на его могилу и, как с живым, разговаривала с ним: рассказывала ему о себе, о детях, об оленьих кочевках, словно верила, что муж слышит ее.
Подросли дети. Гарпани возмужал, вытянулся, стал юношей. Дарпэк, хотя и не вышла ростом, но по уму и способностям далеко обогнала своих сверстниц. Бывало, учительница из-за простуды не приходила на уроки — ее заменяла Дарпэк. И ученики, к удивлению Петра Федоровича, сидели тихо, не баловались, слушали ее. Наверно, поэтому заветной мечтой Дарпэк было стать учительницей.
А Гарпани готовился в пилоты.
В те редкие дни, когда в поселок прилетал почтовый самолет, Гарпани как одержимый бежал три километра на посадочную площадку и проводил время с летчиками. Он помогал им заливать в бак горючее, расчищал от снега взлетную полосу, а однажды улетел с ними в районный центр и застрял там из-за пурги на целых пять дней.
Когда в интернате хватились Гарпани, подумали, что парень попал в пургу и заблудился. Начались поиски. Хорошо, что Кастэкан догадался позвонить в район.
В конце концов он своего добился. Поступил в летную школу. Когда от него приходили письма, Дарпэк прибегала к матери, усаживала ее рядом с собой и громко, не торопясь, читала.
Недавно брат прислал фотографию: сидит в кабине учебного самолета в кожаной на меху куртке и в шлеме, положив на штурвал руки. «Это я перед вылетом», — подписал Гарпани на карточке.
Но лицо матери почему-то не выражало радости.
— Что с тобой, мама?
— Скоро и ты, дочка, уедешь, я тут одна останусь.
— Я тоже часто писать буду тебе. И карточки свои присылать буду. А когда стану учительницей и меня пошлют в какую-нибудь дальнюю школу, ты, мама, ко мне приедешь…
— Ждать долго, дочка, не доживу, наверно. Слова Бэры испугали Дарпэк.
— Не надо так говорить, мама…
Но как ни была Дарпэк привязана к Бэре и Гарпани, повзрослев и узнав свою судьбу, она все чаще вспоминала далекий берег, где когда-то жили ее родные. А тут еще и подружки нет-нет да и спросят, как это ее так далеко, на другой конец земли, унесла река.
— Не знаю, девочки, — отвечала Дарпэк, — я ведь тогда маленькая была.
— А почему твои родные столько лет не ищут тебя?
— Наверно, решили, что я утонула, — и печально разводила руками.
Всю ночь после этого не могла заснуть. Все думала, и, как сквозь туман, в памяти смутно возникал холмистый берег большой реки, бат, несущийся по волнам, высокие темные горы и особенно — гуси, летящие меж облаков…
3
После окончания семилетки, когда девушки стали собираться в город на подготовительный курс пединститута, Дарпэк не захотела оставить Бэру. Мать в последнее время часто хворала, и, кроме дочери, некому было за ней ухаживать.
