Эрвин Штриттматтер - Тинко
— Говорят, это я, — заявляет Фриц и пальцем показывает на толстощекого младенца в рубашечке. — Это русские солдаты сняли меня, а карточку подарили Шепелявой. Враки всё! Таким я никогда не был. Ты только погляди: дурацкая рожа какая! А рот-то!
Я припоминаю те три груши, которые Фриц давеча сразу засунул в рот.
— А это, говорят, мой брат. У него два железных креста. Он был сесесовцем, или как их там называют… Он герой, убит на войне. Пальца у него одного не хватало. Вот тут видно. Ему Шепелявая, когда он был маленьким, серпом отрезала. Жжик — и нет пальца! А все потому, что она ведьма.
Фриц показывает мне и карточку своего отца. Лысый черт в распашонке.
— Гляди, глупый какой! — говорит Фриц и ногтем соскребает след от мухи с детской мордочки. — Мать его тоже глупая была, а моя ночью голая плясала на навозной куче.
На стене тикают маленькие резные ходики.
Что же это такое? Пар от картошки или страх? Мне как-то не по себе здесь.
— Фриц, а Фриц, а где гусеницы, которые уже превратились в деньги?
— Сейчас увидишь.
Фриц выдвигает верхний ящик комода и роется в нем. Его грязная рука вытаскивает ключ. Этим ключом он отпирает укладку в темном углу. Крышка укладки отсырела и не поднимается. Вдвоем мы стараемся открыть ее, и она понемногу начинает поддаваться, при этом стонет и скрипит.
«Кукук! Кукук!» — раздается вдруг над нами.
Крышка укладки с грохотом падает, мы отскакиваем. Сердце у меня стучит почему-то в ушах. «Тьфу, тьфу, тьфу!» — выплевываем мы наш страх.
— Часы эти дурацкие! Я и забыл про них, — бранится Фриц и снова подходит к укладке.
— Какие часы?
— Да вон те. Ты что, не видел деревянную птаху, которая из них выскочила? Днем она на цепи, как собака, и каждый час просит есть. А ночью Шепелявая отвязывает ее, и птаха через дымоход залетает к людям в дома. Те, к кому она залетит, просыпаются и не могут больше заснуть. Она их, значит, околдовала. Они ворочаются с боку на бок, собаки воют во дворе, а в окно кто-то клювом стучит.
Мне хочется посмотреть привязанную птичку. Но она больше не показывается.
— Давай, давай! — говорит Фриц. — Сейчас у нее над нами власти нет, солнце еще не зашло.
— А откуда ты знаешь, что у нее над нами власти нет?
— Берта мне сказала.
Поднатужившись, мы снова открываем укладку. В ней лежат девичьи юбки Шепелявой и пачка полотняных платков. Фриц говорит:
— Это Шепелявая себе к свадьбе приготовила. А теперь, видишь, так валяется. Какой же дурак станет жениться на ведьме?
Фриц вытаскивает еще тонкую блузку. Под блузкой оказывается маленькая резная коробочка. Фриц открывает коробочку. В коробочке — монеты: это и есть превращенные гусеницы, про которые он говорил.
— Вот они, Тинко! Бери их и покупай себе велосипед.
— Я не возьму.
— Почему?
— Это деньги чужие, Шепелявой, она нам не родственница.
— И нам тоже. Всё враки, что мы с ней родня. Кто же захочет с ведьмой породниться?
— Ты сам говорил, что у ведьм ничего нельзя брать, только талончики на сахар.
— Деньги тоже можно. Как только ты их кому-нибудь отдашь, они обратно в гусениц превратятся.
— Мне тогда Фимпель-Тилимпель велосипед не продаст.
— Он и не заметит. Он сунет деньги в карман, и все. А ты возьмешь велосипед и уедешь. А когда Фимпель-Тилимпель будет платить за водку, он вместо монетки на стойку положит гусеницу.
Я сразу же представляю себе жирную физиономию трактирщика Карнауке и какой у него будет вид, когда Фимпель вместо монет начнет расплачиваться гусеницами. Мне делается смешно. Коза в сарае тоже начинает смеяться. Фриц с грохотом опускает крышку укладки и шепчет:
— Шепелявая идет! Коза ее почуяла.
Мы крадемся восвояси. В конце деревенской улицы, пошатываясь, показывается куча хвороста. Это и есть Шепелявая. И как это коза так далеко чует?
Колосовые мы все скосили. В погожие дни мы возили снопы на гумно. Если бы мы прежде давали нашего Дразнилу другим крестьянам, нам бы теперь выдали вторую лошадь или вола. Тогда бы мы совсем другие фуры грузили.
Дедушка недоволен собой и всем светом. Что-то разладилась дружба с Лысым чертом. Дедушка от всех отстал с уборкой. Наши куклы — последние в поле.
— Тут руганью не поможешь! — говорит наш солдат деду. — Сам небось все шиворот-навыворот делаешь, вот в рукава-то никак и не попадешь.
У каретника Фелко уже гудит молотилка. Дедушка затыкает уши. Вот если бы она у нас гудела! Слаще всякой музыки был бы ее гул.
— Когда молотить начнете? — спрашивает бургомистр Кальдауне дедушку.
— Когда всю рожь на гумно свезем! Самому бы сообразить надо.
Кальдауне поскребывает свои маленькие усики и говорит:
— Трудновато.
— Чего трудновато? — спрашивает его дедушка.
— Община решила на будущей неделе сдать все хлебопоставки, а у вас еще бабки в поле стоят. Вы бы себе кого-нибудь на подмогу взяли! Неохота мне ждать вас одних. Не достанется нам окружная премия — на себя пеняйте.
Вот это удар так удар! Дедушка жует кончик усов и поглядывает по сторонам. Сходил на поле, вытащил из снопов несколько колосков и попробовал, не высохли ли уже. Нет, не высохли.
Наша деревня еще в прошлом году зарилась на окружную премию. Но мы ее тогда не получили. И все из-за тех, кто отстал с обмолотом. Бургомистр взял да написал их имена на бумажке и бумажку эту повесил на воротах пожарного сарая. Дедушке нашему тогда повезло: его бургомистр не включил в список. Но в этом году обязательно впишет: за неделю нам ни за что не обмолотить всего хлеба. Вот ведь чертовщина какая!
Вечером дедушка бежит к Лысому черту. Хорошо, когда есть друг. А Лысый черт говорит:
— Я и не думаю сдавать. И ты, Краске, не спеши. Вот нас уже двое. Мы с тобой сдадим, когда нам сподручно, понял?
Дедушка только качает головой. Так-то оно так, но в балансе-то что? Августу Краске ведь не хочется числиться в плохих земледельцах.
— Плохой земледелец тот, кто под чужую дудку пляшет, — продолжает Лысый черт уговаривать дедушку. — Какой прок нам с тобой от этой премии? Бургомистр небось на эти деньги отремонтирует пожарный сарай да мертвецкую. Нечего сказать, хороша премия, когда ее мертвецы получат! Будь здоров! Мертвецам ведь и в кладбищенской часовне не холодно… Погоди-ка, тут у меня есть кое-что.
Лысый черт смеется так, что у нашего дедушки пропадают все сомнения. Они пьют новый сорт водки, который Кимпель привез с собой из Шенеберга. Лысый черт затягивает песню.
Моросит дождь. Этого еще не хватало! Куклы снова намокнут. Но дедушку это больше не беспокоит. Он шагает по двору и только улыбается.
Приходит бургомистр и спрашивает:
— Кто за вас сдавать будет?
— Господь бог, видно, не пожелал, чтоб мы сдали вовремя, — отвечает дедушка и потягивается.
— Это он за вас сдавать должен был?
— К черту вашу окружную премию! — орет вдруг дедушка. — Не справился я, и все! А ради вас клянчить не пойду!
— Стало быть, ты, Краске, поставки не сдашь?
— Точно. Пиши меня в список и сразу вывешивай! Краске, мол, такой-сякой, немазаный! Пиши, что старый Краске мочился на бабки, чтоб они подольше не высыхали. Пиши, пиши, чего глядишь!
Наш солдат берет бургомистра под руку и идет с ним со двора. Там за воротами они долго о чем-то говорят. И снова все становится тихо.
Фимпель-Тилимпель возит навоз для своей капусты. Теперь-то он знает, что навоз надо возить только в дождик.
— Фимпель-Тилимпель, а ты когда мне покажешь большое гусеничное поле?
Фимпель перепрыгивает через дышло своей ручной тележки и крадучись приближается к нашему забору:
Велосипед уходит:Его другой уводит.
— А ты ведь говорил, что никому его не продашь, если я дам тебе задаток.
Он сразу всё заплатит —Мне этих денег хватит.
Я не знаю, что мне и думать про Фимпеля-Тилимпеля.
— Подожди, — говорю я ему, — еще один только день. Я побегу сейчас искать гусениц.
Но гусениц — всяк знает —В день солнечный снимают.
— Фимпель-Тилимпель, а кому ты отдашь велосипед?
Фриц Кимпель — первый сорт,Отец-то — Лысый черт.
Фимпель накидывает на плечо петлю веревки, за которую он тянет свою тележку, пищит, как ястреб, а потом сразу как мышь, которую ястреб схватил. А мне и не смешно вовсе.
Фриц Кимпель, значит, хочет выкупить мой велосипед. Я кричу Фимпелю вслед:
— Фриц тебе гусениц вместо денег даст, Фимпель-Тилимпель! Монетки у него заколдованные!
Фимпель сует руку в карман, и его передергивает, будто карман у него в самом деле полон гусениц.
Дождь усиливается. Все вокруг делается как будто меньше. Проходит два дня. Дождь моросит не переставая. Дедушка ходит по комнате, точно медведь в клетке. Наш солдат нарезал новые зубья для граблей и теперь вычищает курятник. У кур повисли хвосты; они долго раздумывают, прежде чем ступить на мокрую землю. Дома теперь хорошо. В печке потрескивает огонек. Небо закуталось в серый дождевик, по стеклу сбегают капли, точно слезы по щекам.
