Дина Бродская - Марийкино детство
Вера потопталась на месте и вдруг заплакала тоненьким голоском.
— Не реви, дурёха! — прикрикнул Сенька. — Бегите лучше с Марийкой в больницу, скажите маме. А я побегу за ними, посмотрю, куда они батьку повели…
Марийка с Верой побежали в больницу, а остальные ребята разбрелись по домам. Им было уже не до игр.
Когда девочки вернулись в подвал, а с ними и перепуганная Наталья, Сенька был уже дома.
— Ну что? Куда повели? — бросилась к нему Наталья.
— Я следом за ними до самой Казачьей улицы бежал, — сказал Сенька. — Батька упирается, не хочет с ними идти, а тот рябой чорт нагайкой по уху р-раз…
— А потом что? — перебила его Вера, всхлипывая.
— А потом тот рябой оглянулся и меня признал. Я его коня как раз вчера напувать водил. «Тебе чего, — говорит, — надо? Пошёл прочь, пока нагайкой не заработал». Ну, я и повернул обратно…
Среди ночи, когда все уже устали ждать и улеглись, вдруг раздался стук в окошко.
— Кто тут? Чего надо? — спросила Наталья, вскочив с постели.
— Свои! Открой, Наташа!
В комнату ввалился Полуцыган. Он был шапки, весь какой-то всклокоченный, весёлый и пьяный. На правой его щеке краснел рубец.
— Выпустили! — ахнула Наталья.
— Кого — меня? Да разве ж они смеют? Я мастер… Печка меня не подведёт! «Твоя, — грит, — работа, Фёдор, пять лет стоит и ремонта не просит. И хлебы румяные, ну точно на солнышке пеклись…» Выпустили. Подвезло.
Печник ещё долго что-то бормотал про какую-то печку, про деревню Весёлый Гай и про какого-то мельника.
Наталья ничего от него не могла добиться и уложила его спать. А утром, когда Полуцыган проспался, он рассказал, что по дороге в комендатуру один из гайдамаков признал в нём знакомого. Пять лет назад, когда Полуцыган ездил работать на Киевщину, он сложил новую печку в хате богатого кулака-мельника из деревни Весёлый Гай; печка вышла такая удачная, что мельничиха нахвалиться не могла и каждый раз, когда пекла хлебы, вспоминала печника.
Гайдамак оказался сыном этой самой мельничихи, он узнал Полуцыгана, заступился за него и увёл прямо от ворот комендатуры в шинок.
Полуцыган долго после этого рассказывал про свой арест и хвалился, что печка его не подвела.
А в конце лета гайдамаки арестовали плотника Легашенко. Легашенко рассказывал как-то во дворе, что в именье Сутницкого Заерчановке взбунтовались крестьяне против оккупантов, которых прислали на село для усмирения. У крестьян отобрали всё помещичье добро, а потом устроили поголовную порку.
— Погодите, ещё не то будет, — говорил Легашенко, судорожно передёргивая щекой. — Гетман Скоропадский нам покажет, почём фунт лиха, если мы сами за ум не возьмёмся.
Так говорил Легашенко, а кто-то на него донёс.
Через несколько дней после ареста плотника соседки научили Липу сходить к полковнику Шамборскому и попросить, чтобы он похлопотал за её мужа.
Липа отправилась к полковнику. Марийка была в это время во дворе и видела, как прачка долго топталась у чёрной лестницы, прежде чем подняться к Шамборским. Вышла она от них очень скоро, бледная, с заплаканным лицом. В подвале у печника она рассказывала, что самого полковника не было дома, а Шамборская и слушать её не захотела. «Убирайся вон! — кричала она. — Теперь кланяться пришла, а при большевиках небось только и думала, как в нашу квартиру въехать…»
Неделя сменялась неделей. Наступила осень. Легашенко так и не вернулся.
Кинодрама «В старинной башне»
Всё лето цирк не работал. Полотняный шатёр, где раньше выступал Патапуф, ещё полгода назад разобрал и увёз директор бродячей труппы, а каменный городской цирк был закрыт, потому что при наступлении оккупантов трёхдюймовый снаряд разворотил в крыше огромную дыру. Почти все артисты разъехались кто куда. Только Патапуф и ещё несколько человек — борцы Макаровы, танцовщица Зоя Жемчужная и дрессировщик Адольф — так и застряли в городе. Патапуф устроился флейтистом в оркестр большого ресторана «Пикадилли» и изредка, когда его приглашали, выступал в городском саду. Стэлла хозяйничала и по два часа в день кувыркалась в кольцах, чтобы не позабыть старых упражнений. Она часто приходила к Марийке в подвал и обижалась, если Марийка долго её не навещала.
А Марийке теперь некогда было ходить по гостям. Она зарабатывала деньги. Целые дни они с Верой сидели возле окошка и чинили грубое бязевое бельё, которое раз в неделю приносили из больницы Поля с Натальей. Больница платила за починку иной раз деньгами, иной раз и пайком. За пайком Марийка и Вера ходили всегда сами. Они не без удовольствия стояли в очереди перед кладовой, где пахло карболкой, махоркой и салом, а потом тащили через весь город заработанные селёдки.
Марийка научилась быстро шить, но как она ни старалась, её заплаты всё же топорщились пузырём, не то что у Веры.
— Отчего это у меня так не выходит? — говорила Марийка, рассматривая ровные квадратные заплатки Веры, обведённые узенькой дорожкой двойного шва.
— А ты не кружком заплатки вырезай, а четырёхугольником, вот и будет ровно, — учила Вера. — Гляди, как надо.
Она разворачивала перед Марийкой жёлтую бязевую простыню, всю испещрённую заплатками и чёрными печатями.
Иногда и Стэлла бралась за шитьё. Но она не могла долго усидеть на одном месте. Нитки у неё путались и рвались, и она накалывала пальцы, потому что никак не могла привыкнуть к напёрстку.
— Нет, не могу! К чёрту, к чёрту! — ругалась она и, скомкав простыню, швыряла её на пол.
— Эх ты, швея! — подсмеивалась над ней Вера. — Да разве ж так шьют? Нитка-то у тебя какая — конца-краю не видно. Мама всегда говорит: длинная нитка — ленивая девка…
— Я не буду шить, не умею шить, не хочу я шить, не желаю шить!.. — начинала распевать Стэлла.
Она расстилала на полу простыню и принималась кувыркаться и ходить на руках. Потом они с Сенькой затевали французскую борьбу — кто кого скорее положит на лопатки. Тут уж и Марийка, не вытерпев, швыряла в сторону шитьё и тоже кидалась бороться. Поднималась возня. Борцы визжали, таскали друг дружку за волосы и бросали друг в друга подушками. А Вера по-прежнему сидела на своём высоком стуле с шитьём в руках и только щурилась, когда над её головой пролетала подушка.
— Ну, хватит, ребята! Пошалили и хватит… — говорила она спокойным тоненьким голоском.
Осень в этом году была очень дождливая, целые дни моросил мелкий дождик, и небо было обложено тучами.
Как-то в конце октября выдался хороший, ясный день.
Марийка вышла во двор и оглянулась по сторонам. Светило нежаркое, осеннее солнце, деревья стояли без листьев; в поредевших ветвях точно шапки, торчали вороньи гнёзда. Только одни акации ещё зеленели. Полянка, где недавно ржали лошади, топтались и орали гайдамаки, теперь опустела. Гайдамаки переехали в монастырское подворье: там было им просторнее. Пусто и тихо стало теперь во дворе. Только тощая собака с обвислым брюхом бродила по вытоптанной траве и рылась в мусоре. Марийка пошарила в карманах и, размахнувшись что есть силы, бросила собаке корку. Вдруг за воротами послышалось цоканье копыт и щёлканье кнута. Старый дворник, семеня, подбежал к воротам и шире распахнул железную створку. Во двор въехала высокая блестящая коляска. В ней, вытянувшись в струнку, сидел худощавый офицер. У него была жилистая шея и длинное, узкое лицо, которое казалось ещё длиннее под высокой твёрдой фуражкой.
Коляска остановилась возле подъезда доктора Мануйлова. Офицер выпрыгнул из коляски и, звеня шпорами, вошёл в подъезд.
— Марийка, это кто приехал? — спросила Машка, выскочившая на крыльцо.
— Не знаю, офицер какой-то.
— Он и вчера был — лейтенант по-ихнему называется. Катерина рассказывала, что он каждый день к докторше ездит. Видно, страх как влюбился…
Марийка и Машка начали рассматривать чёрного рысака, который нетерпеливо топтался на одном месте, часто переступая своими стройными забинтованными ногами.
Из подъезда выбежала Лора. На ней было новое пальто, и в руках она держала маленький шёлковый зонтик. Лора уселась в коляску и, раскрыв над головой зонтик, оглянулась по сторонам. Ей, видно, хотелось, чтобы весь двор поглядел на неё в эту минуту.
Марийка нарочно спряталась за дерево и посматривала оттуда украдкой. Она видела, как на крыльце появилась Елена Матвеевна, нарядная, в шляпе с перьями. За нею вышли лейтенант и ещё какой-то русский офицер. Офицеры разговаривали не по-русски, а докторша больше улыбалась и кивала головой. Они сели в коляску.
Солдат натянул вожжи, и рысак тронулся с места. Когда экипаж проезжал мимо Марийки, она выглянула из-за дерева и увидела русского офицера, сидевшего на передней скамеечке против докторши и лейтенанта. Это был Саша-студент. Он немножко располнел, и на щеке у него чернел какой-то пластырь.
