Петер Гестел - Зима, когда я вырос

— Таким растерянным, — сказал Зван.

Бет кивнула.

— У тебя на носу крошка, Бет, — сказал я.

Она посмотрела мне в глаза и смотрела долго-долго, но крошку так и не смахнула.

— Папа сел на скамейку, положил ногу на ногу и стал глядеть в небо. Я перестала плакать и хотела сесть с ним рядом и прижаться к нему, но побоялась. Потом он посмотрел на меня и засмеялся, но совершенно не весело. Он похлопал рукой по скамейке рядом с собой, и мы потом без конца сидели рядом, на этой самой скамейке; наверное, я так замерзла, что ничего уже не чувствовала. Он не решался заговорить. Я же не такая уж дурочка, думала я, скажи мне хоть что-нибудь… Странно, в детстве я проводила с ним так много времени, но вспоминается мне всегда наше молчаливое сидение в парке. Иногда мне это снится. Он сидит со мной рядом и хочет мне рассказать, что его скоро убьют. Но ничего не говорит.

— Тогда он еще не мог знать, что с ним будет.

— Можешь мне не объяснять, — сказала Бет, — но что снится, то снится, от нас это не зависит.

Зван пел песню — очень чисто, по-девчоночьи. Мы с Бет не могли этого слышать, мы заткнули уши пальцами и изо всех сил замотали головой: не надо!!!

Зван прекратил петь и засмеялся. Потом что-то сказал.

Мы вынули пальцы из ушей и спросили в один голос:

— Что ты говоришь?

— Я говорю, — сказал Зван, — что не понимаю, почему вам не нравится?

— Дождись, чтобы у тебя сломался голос, — сказала Бет неискренне.

Я задумался. То ли я завидовал, что он так здорово поет, то ли мне правда не нравилось.

— О чем ты думаешь, Томас? — спросил Зван.

— Хм, — сказал я, — я думаю о Марии Монтес. Какой она была в детстве? Когда ей было лет десять?

— У нее были темные глаза и маленькие ножки, — сказал Зван мечтательно, — и хорошенький бантик на черных волосах; время от времени она, забывшись, совала в рот палец.

— Расскажите-ка мне, раз вы такие удальцы, — сказала Бет, — о девочках. Ведь вы только о них и думаете. Расскажите, я обещаю не смеяться.

Я страшно удивился. При чем здесь она?

— Давай ты первый, — сказал мне Зван.

— Он стесняется, — сказала Бет.

Она встала и не спеша подошла ко мне. Я сглотнул, когда она как ни в чем не бывало села напротив меня по-турецки.

— Какой должна быть девочка, чтобы тебе понравиться, Томас? — спросила она.

— О, — сказал я, — светловолосой.

— Светловолосой-светловолосой… И зачем тебе это надо? Ладно, давай дальше.

— Надо, чтобы она весело смеялась и вообще была веселой.

— Ты хочешь, чтобы она все время прыгала, пела и плясала, да?

— Нет, все время не обязательно.

— А если она носит очки?

— Фу, — фыркнул я, — девочка в очках — не девочка.

Бет смотрела на меня подозрительно. Ее темные глаза за стеклами очков стали, как обычно, маленькими и злыми.

— Ну ты и пустомеля, — сказала она.

— Нет, — сказал я. — Темноволосые девчонки мне не нравятся. Они дразнятся. Или щипаются.

Бет слабенько ущипнула меня за руку.

— Вот так?

Мне стало дивно хорошо от того, что Бет меня ущипнула.

— Ай! — громко воскликнул я.

— А если девочка с черными волосами и в очках вдруг влюбится в тебя, — сказала Бет, — и если она тебе скажет: «Томас, давай с тобой встречаться», — что ты ответишь?

— Скажу «нет», — хрипло ответил я.

— Это я не о себе, так что не думай.

— Да, мой нос тоже это чует, — сказал я.

Бет сняла очки. Зря она это сделала. Теперь ее глаза стали такими чудесно-близорукими, что я совсем растаял, — хорошо, что она обычно ходит в очках, а то я бы просто умер.

Бет засмеялась.

— Это я тебя дразню, — сказала она. — Не принимай близко к сердцу.

Она отодвинулась от меня и села подальше от нас обоих.

— Давайте, расскажите про ваши бурные приключения с девочками, я всё хочу знать.

Настоящих рассказов о девочках у меня в запасе не было, что бы мне такое придумать?

Я посмотрел на Звана.

Он сидел совершенно спокойно, ожидая, что я начну свой рассказ.

— Вас это совершенно не касается, — сказал я.

— Пим — безобразник, — сказала Бет. — Он поцеловался с девочкой на моем дне рожденья.

— Правда, Зван? — спросил я испуганно.

— Мы играли в перышко, — сказал Зван.

— Что это за идиотская игра?

— Все дуют на пушинку, и если ты дунешь и пушинка сядет на девочку, то ее можно поцеловать. Мы сидели друг против друга, мальчики и девочки, у меня на руке лежала пушинка, и я должен был так дунуть, чтобы она села на девочку. И вот я принялся дуть, дул и дул, и пушинка приземлилась на свитер девочки со светлыми кудряшками. Ее я и поцеловал. У нее была прохладная щека, потому что она только что пришла с улицы.

— Ты поцеловал ее три раза, — строго сказала Бет.

— Ну да, — сказал Зван, — уж целовать так целовать.

— С кудряшками, да еще и светлыми, — сказал я с завистью.

— Да, Томми, — сказала Бет, — одному всё, другому ничего.

Я шмыгнул носом.

Зван мечтательно посмотрел в мою сторону.

— Вы все время болтаете друг с другом про девочек? — поинтересовалась Бет.

— Тебя это не касается, — сказал Зван.

— Почему не касается?

— Потому что ты сама девочка, — сказал я.

Бет встала, сложила на груди руки и стала смотреть на меня.

Я почесал за ухом, поковырял в носу, выдул слюнный пузырь, — но ничего не помогало: она продолжала на меня смотреть.

— Теперь ты расскажи, — сказала она.

— В книжках девочки совсем другие, чем на самом деле, — сказал я.

— Да уж, — сказал Зван. — Когда я жил во время войны в Девентере и вовсе не выходил на улицу, я вообще не видел девочек, я о них только читал, и я ужас как напугался, когда после освобождения стал встречать их повсюду на улице. Я никогда раньше не думал, что девочек на свете так много; оказалось, что они все похожи друг на друга; они смеялись, и у каждой на старом свитере или старой куртке было по оранжевой ленточке, они ходили в деревянных башмаках, прыгали, кричали и крутились вокруг меня, у меня от них голова пошла кругом. А потом я увидел одну девочку, она не танцевала со всеми, а стояла среди этих веселых девчонок, черноволосая, с бледным лицом, она была, как и я, без оранжевой ленточки на свитере, вместо деревянных башмаков на ней были старые ботинки и плотные шерстяные гольфы в клеточку, ее белые ноги казались еще более тощими, чем руки. Я подошел к ней и спросил: «Ты пряталась от немцев?» Но она страшно испугалась, и ответила: «А тебе какое дело», — и убежала прочь, я потом искал ее целый день, но не нашел, а вечером в кровати ревел, как дурак.

Зван уставился в пол и смолк.

Я никогда не видел, чтобы Зван ревел, это было на него не похоже, вот я — это да, я пореветь люблю.

— Я не спал полночи, — продолжал Зван, — а когда наконец заснул, мне приснилась эта девочка; господи, какая она была тихая и милая, обалдеть. После того дня я ее больше не встречал.

Мы с Бет спокойно выслушали рассказ Звана.

В конце концов Бет нарушила молчание:

— Ты стал говорить, как уличный мальчишка, Пим, от кого ты этому научился?

Я радостно засмеялся.

— Я ее больше никогда не увижу, — сказал Зван. — Но она где-то же должна быть. Удивительно.

— Что удивительно? — спросил я.

— Что она где-то есть, и ей тоже лет десять, и она наверняка поправилась, и живет, наверное, у тети, которая не погибла во время войны, а может быть, и у мамы с папой — всяко бывает.

Зван улыбнулся.

— На свете столько людей, — сказал он, — а знакомишься только с немногими. На свете столько девочек, в которых можно влюбиться, но с которыми тебе так и не придется встретиться.

— Самая симпатичная девочка, — сказал я, — сейчас находится на другом конце света и, может быть, говорит сейчас своей сестренке: самый симпатичный мальчик находится сейчас на другом конце света.

— «Самый симпатичный мальчик», — сказала Бет, — что это за кошмарик?

— А что ты знаешь о мальчиках?

— Я о вас все знаю, — сказала Бет. — Ты ко мне неравнодушен, Томми.

— Вовсе и неправда, — возмутился я. — Это Зван тебе наврал? Я скорее буду неравнодушен к обезьяне.

— Это же я просто тебя дразню, Томми, — сказала Бет, — не принимай всерьез.

— Можешь меня дразнить, — сказал я сердито, — но я сыт по горло этой вашей трепотней про девочек, идите вы к черту, у меня нет никаких историй, я ничего не буду рассказывать, вы только смеетесь.

— Ба-атюшки, — сказала Бет.

Оттого что мне было самого себя очень жалко, я встал, сделал вид, будто хочу врезать Звану, легонько толкнул Бет в бок и вылетел из комнаты; я взбежал по лестнице и почему-то зашел в комнату к Бет, не понимаю почему — наверное, хотел посидеть-пореветь в одиночестве.

В комнате у Бет было не совсем темно и не совсем холодно. Электрическая печка была включена на одно деление, при слабом свете я видел стол с фотокарточками.