Повесть о горячем сердце - Ася Котляр
– А папа когда приезжает?
– Завтра утром.
– А вы никому не скажете? – спросила я, понимая, что должна поделиться этой тяжестью хоть с кем-то. С бабушкой делиться я всегда любила, но в последнее время у неё стало побаливать сердце, и я не смогла бы ей рассказать, боясь очередного приступа.
«Старость подкрадывается незаметно, – как-то сказала мне бабушка. – Её шаги практически не слышны, но ты начинаешь чувствовать её дыхание. Она стоит за твоей спиной и ждёт, когда ты споткнёшься, когда не сможешь встать, не сможешь сесть за стол. И тогда она нападает, стремительно и быстро. Поэтому, душа моя, нужно так многое успеть сделать в этой жизни! Так много… Главное – успеть сказать родным людям, как они тебе дороги и как ты их любишь…»
И я стала рассказывать Лизе. С самого начала. С самого пятого класса. С нашей встречи с Анной Генриховной: о её нелюбви ко мне, о многих часах, проведённых в коридорах школы, о Любке Шевцовой и о том, как я ударила учителя по голове журналом. Лиза выслушала меня молча, потом встала с кровати и стала нервно ходить по комнате, приговаривая: «Бедная девочка, бедная наша девочка». Вдруг она остановилась, посмотрела на часы. Было три часа дня.
– Собирайся, Маша. Мы идём в школу.
– Я не пойду. Меня арестуют.
Лиза остановилась, взяла меня за плечи, встряхнула, посмотрела мне в глаза. Её брови сошлись на переносице, и она была серьёзна и решительна как никогда.
– Ты. Сейчас. Соберёшься. И. Мы. С тобой. Пойдём. В школу.
Я не посмела ослушаться Лизу, до того она была серьёзна. До школы мы дошли минут за десять. Шли быстро, не разговаривая. Когда подошли к двери, Лиза внимательно меня осмотрела, поправила воротничок моей формы, волосы и сказала решительно:
– Идём.
Мы подошли к кабинету директора.
– Постой здесь, Маша, – строго сказала Лиза. – Если будешь нужна – позову.
Лиза постучалась в дверь директора и решительно вошла в кабинет.
Её не было около получаса. Через полчаса из кабинета выскочила секретарша Верочка, укоризненно посмотрела на меня и побежала по коридору в направлении нашего кабинета. Вернулась она не одна: с ней шла быстрым шагом Анна Генриховна. Поравнявшись со мной, она зло произнесла:
– Ну вот и всё, Берман. Твоя песенка спета. Тебе это даром с рук не сойдёт.
Я улыбнулась. Мне было невесело, глаза были заплаканы, но я сказала себе: «Улыбайся, ты же комсомолка! Любка улыбалась, когда её пытали, и ты улыбайся». Улыбка вышла перекошенная, но мне уже было всё равно.
– Пройдите в кабинет, Анна Генриховна, – поторопила Верочка учительницу.
Анна Генриховна вошла в секретарскую с гордо поднятой головой, а я почему-то ужасно испугалась за Лизу.
Что происходило в кабинете директора, я не знала. Я ждала, что меня выкинут из школы накануне экзаменов, ждала всего самого страшного. Время тянулось нестерпимо долго: час или два, а может, три. Я бродила по опустевшему коридору, подходила к двери и прислушивалась, но ничего не слышала: перед кабинетом директора была секретарская.
Наконец дверь открылась, и вышла Лиза. Она была красная как рак. Подошла ко мне, крепко обняла и сказала шёпотом:
– Пойдём, девочка. Здесь больше никто и никогда тебя не обидит.
Мы вышли из школы и не спеша пошли домой. По дороге Лиза затащила меня в кофейню.
– Знаешь, Машка, я страшно голодна. Давай съедим по сардельке с горчицей?
– Давай… давайте.
– «Давай». Маша, говори мне «ты», хорошо?
– Хорошо. Давай, – неуверенно произнесла я.
Мы взяли по вкусной горячей сардельке с горчицей на железной продолговатой тарелке, со свежим чёрным хлебом, по чашке растворимого кофе со сгущёнкой и сели за столик. Говорить мне не хотелось. Я тоже, оказывается, была страшно голодна. Наколов сардельку на вилку, я увидела, как из неё брызнул сок. Я откусила кусок сардельки, предварительно зачерпнув ею горчицы. Это было так вкусно, что я закрыла глаза.
– Что вы… что ты… что там было, Лиза, у директора? Что вы… ты ему сказала? – отважилась спросить я мачеху.
– Ешь, Маша. Не нужно тебе знать, что там было. Просто наслаждайся сарделькой и кофе. Мишка скоро в школу пойдёт, представляешь? – Лиза перевела разговор на Мишку.
– Да, представляю. Только не отдавайте его в нашу школу. А то он попадёт к Анне Генриховне… А он даже не наполовину – он целый еврей, понимаете.
– Не попадёт, не переживай. К ней больше никто не попадёт.
– Вы что, убили её?
– Тише! Ты с ума сошла?
– Тогда почему вы… почему ты уверена, что он никогда… что никто никогда…
– Маша, послушай меня. То, что произошло, – произошло. Ты окончишь школу, поступишь в университет и забудешь эту чёртову Анну Генриховну навсегда. Это я тебе обещаю. А сейчас ешь, и пойдём спасать бабушку от Мишки.
– А папе ты расскажешь?
– Нет. У папы сейчас трудные времена. Всё очень нестабильно, его работа висит на волоске. Он поехал в центр, его вызвали в горком партии. Я ужасно волнуюсь. Так что ни к чему ему наши девичьи секреты.
Мы допили кофе и пошли домой. Дома нас ждал Сашка. На нём не было лица. Бабушке и Сашке нам пришлось всё рассказать. Бабушка выслушала молча, всплеснула руками, потом заплакала, встала, подошла к Лизе и крепко обняла её. Сашка вздохнул с облегчением и пошёл домой.
Сашка стал совсем взрослым. Теперь отец боялся его трогать: Сашка стал давать сдачу. И бедную маму моего друга отец перестал бить, а когда напивался, молча запирался в ванной и скулил, жалуясь на то, что вырастил ублюдка, который смеет поднять на отца руку. К тому же Сашка устроился на работу ночным грузчиком. Нелегально, конечно, но зато он смог помогать маме – за годы пьянствования отца они впервые смогли купить Сашке и маме одежду на выпускной.
Я легла в кровать, но заснуть не могла. Ворочалась, вспоминая сегодняшний день, и вдруг ощутила, что на сердце у меня как-то тепло и уютно. Это было почти счастье, несмотря ни на что.
Дверь в комнату приоткрылась, и показалась Лизина голова.
– Маш, ты спишь?
Я решила не отвечать. Боялась, что если я скажу хоть слово, то это ощущение «почти счастья» мгновенно пропадёт.
Лиза подошла к кровати, поправила одеяло и села на край.
– Я знаю, что ты не спишь. Прости меня, девочка. Я ничего не понимала. Я не знала ничего или не хотела знать. Я ревновала Борю к тебе, потому что видела, как он на тебя смотрит. Он никогда так не смотрел на Мишку. И мне казалось, что я для него – просто женщина, благодаря которой он не чувствует себя одиноким. И только сегодня я поняла, как была неправа. Прости меня, если можешь, Машка.
Я открыла глаза, села на кровати, потом обняла Лизу, крепко прижалась к ней и сказала:
– И
